Коллектив авторов - Быть чеченцем: Мир и война глазами школьников
Весть о том, что мы можем вернуться, получили весной 1957 года и сразу начали сборы. Какой долгой была дорога домой… Помню, в наших домах уже жили другие люди, и нам пришлось ютиться в тесной комнатенке у родственников. Сразу устроилась в сельскую больницу в селе Серноводск».
Когда она рассказывала, я думала, что за этим рассказом прячутся и страх, и боль женщины, вынужденной взять в свои руки всю заботу о семье, о родных, которым тоже надо было помогать.
«Внутренняя сила, несгибаемый характер — это от отца, который учил, что только тот кусок хлеба сладок, который ты сам заработал», — сказал Есимат.
Вплоть до 1991 года работала героиня нашего рассказа в больнице, оттуда и ушла на пенсию. За время работы Есимат Хамзатхановна неоднократно награждалась почетными грамотами, медалями за труд, поощрялась премиями и ценными подарками, но ничто не сравнится с простой людской благодарностью и уважением. Это самое ценное, что есть в жизни. Мазаева Есимат — ветеран труда, шестнадцать лет подряд избиралась депутатом районного совета депутатов и только на днях получила документ, что она участник войны. После долгих хождений по чиновникам, после мытарств по кабинетам ей пришлось доказывать, что принимала участие в Великой Отечественной войне, тогда как другие люди, не совсем честные, заимели такие документы обманным путем. Не бумажки — свидетели ее героизма, а глубокая вмятина на спине, оставшаяся после ранения осколком снаряда.
«Что у тебя самого светлого в жизни?» — спросил я у бабушки Есимат.
«Много чего. Это и конец войны, и приезд домой из ссылки, и рождение детей, их успехи, их дети…
А самое главное — работа. Я так любила свою работу, даже сейчас ко мне приходят молодые врачи, советуются. Говорят, что врачом надо родиться, дар этот дается от Бога».
Спросите у любого, где живет лор («врач» по-чеченски) Есимат, и вам укажут дорогу.
Судьбы вайнахских женщин
Зелимхан Ирбагиев, г. Грозный, школа № 34, 9-й класс
«Ненастным утром 22 февраля 1944 года началось поголовное выселение чеченцев и ингушей. Брать с собой разрешалось только то, что могли унести на руках. На сборы отпускалось десять минут времени. Таков был приказ высокого начальства. Седые старцы и женщины бросались к детям. Покидали с ними родные жилища — без вещей, без одежды, без пищи. Бережно кутая в полы одежды беспомощных младенцев, женщины молча шли на сборные пункты под дулами пистолетов и автоматов, старики вели детей постарше за руки. Разбуженные непривычно рано, они засыпали на ходу, шлепая подошвами по размятой дороге, упирались и противились идти со старшими. Многие простые люди наивно полагали, что произошло недоразумение, и, проснувшись, Сталин пресечет беззаконие». Так вспоминал это зловещее утро житель села Катыр-Юрт[86] Зияудин Абдулаев, депортированный вместе со своим народом в 1944 году[87].
По свидетельствам других стариков, воспоминания которых я записывал, депортация началась в 1944 году, 23 февраля. Видимо, командир, руководивший выполнением правительственного задания в селении Катыр-Юрт, решил работать с опережением графика.
Жительница села Беной[88] Малкан Кагерманова вспоминает: «Рано утром отца вызвали в сельсовет, сказали, что будет собрание, посвященное празднику. Отец был героем Гражданской войны, его часто приглашали на подобные мероприятия, поэтому он и не подозревал, что видит свой дом в последний раз. Матери не было дома. Я была самой старшей из детей. Дети еще спали, когда в дом вошли вооруженные солдаты и стали что-то говорить на русском языке. Я ничего не понимала. Прибежала соседка Пия и, объяснив мне, что надо одеть детей и пойти с солдатами, быстро убежала. Под крики недовольных солдат я разбудила детей и одела их, как могла. Один из солдат взял на руки мою младшую годовалую сестренку и показал мне жестами, чтобы я взяла для нее еду. Я стала собирать продукты, но зашел другой военный — видимо, их командир, — и нас быстро вытолкали в дверь. Все, что было дальше, я помню как страшный, жуткий кошмар. Нас, как стадо, пригнали на пастбище. Там было много людей. Женщины вытирали слезы, кричали старушки: „Ва орца дала!“[89].
Мои братья молча смотрели непонимающими глазками на эту картину. Вдруг мой взгляд упал на толпу мужчин, окруженную военными. Мой отец выделялся среди всех, потому что на его груди сверкали медали. Он увидел меня и стал мне кричать, чтобы я не отходила от детей, что он скоро присоединится к нам. На его крики обратил внимание какой-то военный. Он подошел к нему и стал кричать на отца. Отец стал тоже кричать на военного. Стоящие рядом мужчины просили его успокоиться. Военный стал срывать с отца награды, отец снова стал сопротивляться. Люди — знакомые отца — схватили его за руки. Дед Али, наш сосед, что-то сказал ему тихо. Отец стал сам срывать свои медали и бросать их в снег. Женщины, стоявшие вокруг нас, окружили нас, стали кутать детей, и больше отца я не видела до тех пор, пока нас не стали сажать в поезд».
Жительница села Старые Атаги Асма Курбанова в этот страшный день оказалась в городе Грозном. Она вспоминает: «Я никогда не была в городе до этого дня. С утра я чувствовала себя самой счастливой девочкой на свете. Меня поразил город своими размерами, красивыми витринами, многоголосьем рынка, где мы с мамой продавали кукурузную муку. Мама взяла меня с собой, потому что ждала ребенка и боялась, что могут начаться роды. Вдруг на рынке раздались ужасные крики, стрельба. Сотни вооруженных солдат окружили нас. Я никогда не боялась солдат, но в тот день их глаза не были добрыми, и мне стало страшно. Мама кричала что-то и бросалась к военным, но никто ее не слушал. Она села на мешок муки и стала жалобно плакать, называя имена оставшихся дома братишек и сестер. Потом всех чеченцев собрали и приказали идти куда-то. Мама потащила свой мешок, я пыталась ей помогать. Какая-то женщина, русская или армянка, кричала солдату что-то, показывая на мамин живот. Я подумала, что теперь ей помогут, но все были взволнованы не меньше нас. Наконец один молодой человек догнал нас, схватил наш мешок, как перышко, поднял его на плечо и пошел рядом с нами. Из их разговора с матерью я узнала, что всех чеченцев выселяют, что всех называют бандитами. Я ничего не понимала. Мой отец был фронтовиком, имел награды, ранения. Такими же были все родственники и друзья моего отца. Почему же выселяют всех? Видя мой недоуменный взгляд, молодой человек сказал мне: „Ничего, девочка, не бойся. Это ошибка. Такого произвола никто не допустит. Сталин накажет очень жестоко предателей, которые мучают сегодня наш народ“.
Но молодой человек, как и все в то время, глубоко заблуждался. Все, что происходило на Кавказе, делалось не только с ведома Сталина, но и под его руководством. Непосредственное же руководство операцией осуществлял „чекист номер один“ — Лаврентий Павлович Берия. Даже за сухими цифрами донесений видна трагедия полумиллионного народа, изгнанного из родных мест в неизвестность, обреченного на унижения, холод и голод».
В одной книге я нашел такой документ: «Совершенно секретно. Народному комиссару государственной безопасности Лаврентию Павловичу Берии. К погрузке приступили в 5:00 23.02.1944 года. Отправлено всего 180 эшелонов по 65 вагонов в каждом, с общим количеством переселяемых 493 тыс. 269 человек. В среднем по 2 тыс. 740 человек на эшелон. Срок пребывания эшелонов в пути — от 9 до 23 суток. В пути следования народились 56 человек, сдано в лечебные учреждения 285, умерло 1 тыс. 272 человека», — докладывал начальник конвойных войск НКВД СССР генерал-майор Бочков.
Из этих цифр следует, что за один месяц родилось всего 56 младенцев (нет сведений, что кто-то из них выжил), зато умерло 1 тыс. 272 человека. Это же население среднего села! А каков контраст между цифрами 285 и 1 тыс. 272! Этому тоже есть объяснение: многих тяжелобольных выбрасывали из вагонов еще живыми. Никого не волновало, что госпитализация может спасти им жизнь. Дорога от Чечни до Средней Азии в тот «черный февраль» 1944 года для многих чеченцев стала дорогой смерти.
Свидетельствует Магомед Джургаев: «Вагоны оставались запертыми несколько дней. Спертый воздух первого дня можно было назвать озоном по сравнению с тем зловонием, которое установилось в скотовозе…»
А вот как описывает Магомед Джургаев «событие местного масштаба» — появление на свет младенца: «Роженица во время схваток забилась под самые нижние нары (она стеснялась своего свекра). Когда раздался крик малыша, его тут же завернули в тряпье. Саму же мать долго не могли вытащить из закутка, а когда вытащили, то все увидели вместо нижней губы оскал верхних зубов, прикусивших ее. Женщина была мертва».
Очень многие люди, с которыми я беседовал, волновались во время рассказов о пути в скотовозах особенно сильно. Больше всего потрясли меня факты смерти чеченских женщин, которые в силу своей скромности отказывались справлять нужду в самом вагоне и трехметровой зоне на коротких остановках.
