Вячеслав Рыбаков - Письмо живым людям
— Есть, — сказал старик с тростью. — Человечество.
— Может, хватит все же? — сказала Марина с нарастающим раздражением.
— Нет, пожалуйста, — умоляюще, как ребенок, выговорил Женька. — Мне надо…
— Вы правы, конечно, — после короткого раздумья ответил Брахмачария. — Но человечество состоит из людей. Два века лучшие люди человечества боролись за очеловечивание человечества, временами сталкиваясь с необходимостью убивать людей. Наконец, человечество становится человечным. Если вернемся теперь к прежней практике — грош нам всем цена, мы недостойны крови, которая была ради нас пролита. Грош нам цена.
— Это так, — проговорил молчавший до сих пор мужчина в черном комбинезоне. Молния комбинезона была расстегнута на груди; в левой руке мужчина держал черный шлем с голубым кругом на лбу — символ чистой Земли. — Гжесь Нгоро. Неотложная Экологическая помощь, Конго. Там очень непросто, вы знаете. — Он помедлил, затем решительно сказал: — Но просто никогда не будет. Нельзя оправдываться мыслью, что, пока трудно, можно все. Мол, потом, преодолев, отмоемся. Займемся собой. — Он покачал головой. — Не отмоемся. Беречь друг друга надо всегда, и особенно — именно когда трудно. Сломался человек — он уже не товарищ, не работник. Мы у себя это слишком хорошо знаем. — Он опять помедлил. — Я уж не говорю о том, что сломленные люди вообще никогда не выберутся из трудностей.
— Демагогия, — неуверенно сказал кто-то.
— Выключи. Я умоляю.
Женька не ответил. Тогда я с трудом встал — комната качалась, — подошел к экрану и переключил программу. Там тоже спорили, только другие люди, в другом месте. И я выключил. Изображение сломалось и померкло, стало очень тихо.
— Зачем ты? — спросил Женька после долгой паузы.
— Ты не догадываешься?
— Нет.
Там, на экране, люди решали, решать им за нас или нет. Впрочем, почему за нас? За Женьку. Он один. И в том мире, и в этом — он один-одинешенек. Я мельтешу тут, помогаю, возможно, ему даже кажется, что я действительно ему помогаю. Но он совсем один.
— Марина устала, — объяснил я.
Марина вскинула на меня удивленный взгляд. И тут же отвернулась, спрятала лицо.
— Будь человеком, — попросил я, — свари мне кофе, если у вас есть. Я зверски устал.
Женька вскочил.
— Сейчас, — сказал он, — момент.
Марина поднялась и безвольно последовала за ним.
Я ученый. Я знаю: нельзя заставить творить. Ни принуждением, ни болью, ни муками совести. Неужели Чарышев этого не понимает? Что за бессмыслица, ведь он сам — один из крупнейших экологов… Творчество — это бесшабашная уверенность, раскованность, свобода…
Я очнулся от гудка вызова. Дал контакт — на экране возник Абрахамс.
— Где учитель? — спросил он, увидев меня. Словно я и должен был быть здесь, в квартире Соломина. — Понимаете, что-то забрезжило… Мне необходимо поговорить. Мы не спали эти ночи, потому что… Будьте добры.
— Он не физик, — сказал я.
Абрахамс заморгал и судорожно улыбнулся.
— Я не могу в это поверить, — тихо ответил он.
— Энди, кофе готов! — раздался с кухни голос Женьки, и Абрахамс встрепенулся.
— Учитель! — крикнул он. — Доктор Соломин!
— Это Абрахамс? — шепотом спросил идущий мне навстречу Женька и отступил обратно в кухню, чтобы пропустить меня в дверь. Я кивнул. — Я его прогоню, — неуверенно пообещал он.
Мы остались с Мариной вдвоем.
Я вспомнил, как она потчевала меня в первое утро. Дурнота ненадолго отступила. Я ободряюще улыбнулся Марине, но она резко отвернулась, будто я ее оскорбил. Я взял чашку в обе руки и поднес к лицу. Кофе был горячий.
— Нам нужно было разойтись? — вдруг совсем беспомощно спросила она. Я не ответил. — Теперь ведь получается, что я во всем виновата, да?
— В чем во всем? Марина, — я засмеялся, — ну честное слово! Где криминал-то?
— В том, что он… перестал. — Она стиснула кулаки, на шее вспыхнули пятна. — Но он сам перестал, Энди! Сам! Сережке двух лет не исполнилось, я же помню тот вечер. Он сам сказал: все. Вылетал ресурс. Я поверить не могла, думала, это очередная хандра, у него бывает, когда что-то не получается. Я кричала ему: ты гений! — закричала она. — А он только хихикает, как нелепый мальчишка, целоваться лезет — неинтересно, говорит… вы, говорит, и так меня любите… Это — взрослый мужчина?!
— Да, глупо, — сказал я.
Когда мы вошли в комнату, Женька внимательно слушал Абрахамса, шустро работая на невесть откуда взявшемся карманном компьютере. Абрахамс увлеченно излагал. Женька вдруг сказал: «Ого!», и Абрахамс стал изгибаться и лезть из экрана, чтобы увидеть результат.
— Погодите, ребятки, сейчас, — пробормотал Женька, не оборачиваясь. На ощупь взял со стола одну из появившихся там толстых пожелтевших тетрадей с торчащими уголками вложенных листков и стал рыться в ней.
— А у меня тогда получилось… — бормотал Женька. — Сейчас, минутку. Я уж и не помню ни черта. У меня получалось… — Нашел, всмотрелся. — Нет, это все тоже плешь собачья… — Задумался. Абрахамс ждал. Ждали и мы. У Марины вздрагивали губы. — Вот что, — возвестил Женька наконец. — Плоский твой вакуум — конечно нелепо. Но формально все преобразования верны, так? Попробуй представить себе эту нелепость во плоти. Когда я был ученым, образность всегда помогала. Понял?
— Н-нет, — покачал головой Абрахамс.
— Вы просто устали, — нежно проговорил Женька, вдруг перейдя на «вы». — Имеется свертка по осям нашего пространства. Но это совсем не означает эн-мерной свертки. Вы же сами работали с подобными вещами, только по гравиполям. Покрутите оси!
У Абрахамса стала отвисать челюсть — ниже, ниже, — а потом он пробормотал едва слышно: «О Боже…» — и отключился.
Женька стоял будто остолбенев. Изумление на его лице сменялось каким-то смазанным, давно непривычным выражением гордости. Он высоко подпрыгнул в воздух, взмахнул ручищами и издал победный клич, восторженно хлопнув себя по голове ладонью и тетрадью.
— Работает! — заорал он. — Работает, Энди!
Я молчал. Стало очень тихо. Женька смотрел на нас, и во взгляде его гасло пламя. Тетрадь вдруг выпала из его руки, из нее порхнули десятки листов, и вдруг Женька швырнул компьютер в экран. Раздался пронзительный короткий звон, по поверхностному слою экрана брызнули серебряные трещины.
— Нет!!! — крикнул Женька. — Нет! Марина, все останется!
…Наступила ночь. Мы не разговаривали. Я боролся со сном, накатывавшим как обморок. Около полуночи Женька достал из какой-то коробки небольшое стереофото и протянул мне. «Посмотри. Он звонил с неделю назад, я снял с экрана. Ты ведь его так и не видел…» В голосе явно слышалось: и не увидишь. Я посмотрел. На фоне чахлого куста стоял длинный большеголовый парень в плавках и счастливо улыбался прямо мне. У его ног, выставив смешные, совсем еще девчачьи коленки, сидела девушка. Она завороженно глядела вверх, на Сережку, и ей не было дела до объектива. Она вся словно светилась. Мы еще повоюем, дружище, сказал я Сережке. «Отличный парень, — сказал я Женьке. — Очень на тебя похож. И девчонка мне жутко нравится. Красивая, даже завидно». Женька улыбнулся вымученно и благодарно. «Старый греховодник», — проговорил он. «Хотите есть, мальчишки? — спросила Марина. — Мы же не ужинали».
Я не вбил бы в себя ни кусочка, но только повел рукой в сторону Женьки: «Как хозяин». — «А что, — бесцветно согласился Женька, — это мысль…» Они ушли на кухню. Сначала там было тихо, только позвякивала посуда. Потом зазвучали приглушенные, сливающиеся голоса. Потом вышел Женька, сел напротив меня, а Марина тихо заплакала там, на кухне.
— Странно, — задумчиво проговорил Женька. — Все-таки, значит, я эту штуку раздолбал там… — Он вздохнул. — Могу…
— Прекрати.
— Нет, нет, я не жалею. Просто дьявольски сложная штука. И интересная. Очень здорово знать, что могу. Наверное, я все только для того и делаю: узнать, могу или нет.
— Можешь. Запомни. И успокойся. И езжай на свой атолл.
— Да, — ответил он почти шепотом. — Смотреть на небо и думать: я мог бы вернуть в небо чаек. Обрабатывать Маришкины черновики и думать: я мог бы вернуть в море рыб. И все время бояться — как бы не спровоцировать обратный переход. Опять — бояться, бояться…
Опять раздался вызов. Женька, глядя на меня, вопросительно поднял брови. Я пожал плечами. Он дал контакт.
Это был не Абрахамс. На экране возникли восемь человек — пятеро мужчин и три женщины. Всех их я видел впервые.
— Доктор Соломин, — нерешительно сказал один из них. — Мы… тут подумали…
— Мы — это физики Канберрского центра, — вставил другой.
— Да. Собственно, никакого предложения по сути у нас нет. Иначе мы обратились бы к доктору Абрахамсу…
