Журнал современник - Журнал Наш Современник 2008 #10
То и дело поглядываю в зеркала, ищу в миллионе огней два своих. Нет ничего хуже, чем убегать от невидимого преследователя. Если его нет сзади, начинаешь опасаться, что он неожиданно появится прямо перед тобой.
Город, как ненавистен он мне в эту минуту, прочь от узких улиц, от миллиона отвлекающих огней туда, где по сторонам стены леса, а дорога плавно сужается и заканчивается в точке пересечения неба и земли. Туда, где неправильная геометрия природы дает отдохнуть боковому зрению, где только две полосы и горизонт.
Я оторвался, но ненадолго, все время приходится притормаживать. Город тесен для таких дел, и "девятка" с каждой минутой становится ближе. Вот она! Снова лучи ее фар вгрызаются в спину, жгут огнем мои зеркала. Все заново, выигрываю жалкие метры, рискуя на каждом повороте.
Наконец вырываюсь на финишную прямую, панельные коробки урбанизированной окраины позади, редко мелькают хилые елочки, отравленные городским смогом. Впереди, километрах в трех, железная дорога, а за ней прямое шоссе с прекрасным покрытием, там моя свобода. Только бы проскочить переезд, остановка теперь означает смерть!
Уже вижу будку на переезде и шлагбаум, который оставляет мне все меньше шансов. С отчаянием камикадзе давлю на газ, слышна пронзительная трель звонка. Все ниже полосатая доска, все меньше пространства оставляет мне ее хладнокровное движение. Предупредительный звон из будки
сливается с протяжным гудком несущегося локомотива. Ослепительный свет, и рвущий барабанные перепонки звук, я в точке пересечения трех векторов.
Вдруг все исчезает, погружаюсь в темноту, и только звук становится все громче и отчетливей. В нем все больше знакомых интонаций: это уже не тепловоз и не звонок железнодорожного переезда, это тарахтит и прыгает по тумбочке будильник. Никак не могу поймать его. Заткнись, китайская поделка!
На платформе мерзнет и толкается народ. Все они служащие, торопятся на работу. Каждый из них надеется заполучить сидячее место в вагоне. Меня не волнует их суета. Мне держат место мои ребята. Они садятся на остановку раньше и уже тасуют карты.
Играем впятером, из моего цеха только Серега. Мы работаем вместе, поэтому не валим друг друга. Рома с Димоном с "колёски", работают в другом корпусе, они тоже бьются на пару. "Дурак" почти всегда дед. Он не наш, не деповской, дежурит где-то в охране. В тех редких случаях, когда ему удается выйти, он бубнит старорежимные хохмы, над которыми никто не смеется. Дед нудный, поэтому мы играем не каждый за себя, а вчетвером против одного. Играем мы много лет, а дед так ничего и не понял. Еще только Мытищи, а дед уже помешивает.
— Дед, у тебя мозолей нет ещё, не устал мешать? — смеются над стариком ребята.
— Ща я вам сделаю два кона, и хана. — Дед никогда не унывает. Вот он напихал мне шестерок трех мастей, и перевести их нечем, беру
спокойно, не один играю, как-нибудь избавлюсь.
— От людей пришло, к людям и уйдет, — сую три "шахи" Сереге.
— Это мне? — Серега подмигивает. — Нет, это деду, — говорит он и переводит карты козырной шестеркой. Дед мужественно бьется вальтами и дамами, видно, что пускает в ход резервы. Я не удерживаюсь от реплики, подшучивать над дедом уже вошло в привычку.
— "Я так ждала тебя, Вова", — цитирую строчку модной песни и кладу на доску козырного вальта. Дед в отчаянии бьется козырным тузом, и его "заваливают" ребята.
Серега убирает карты, советует деду не расстраиваться, мол, в любви повезет.
— В любви не везет, в карты не суйся, — добавляет Димон, и мы под дружный смех идем курить.
Рабочий день уже полчаса как начался, но работает только электрочайник. Чай не пьешь, какая сила? А попьешь, совсем ослаб. Главное не перетрудиться до обеда, чтобы хватило на сам обед.
Устроиться в депо подсказала мать. Я учился в техникуме, денег всегда не хватало, начали с ребятами выпивать. Тогда алкоголь был внезапно открытым откровением, а не обыденной мерзостью, как сейчас. Мать боялась, что скачусь по наклонной, поэтому все время ворчала. Да и в самом деле, пора было начинать трудиться. Мы пили дешевый портвейн, но и на него надо было найти тридцатку. После того, как я наблевал в прихожей, мать прекратила ассигнования на завтраки. Пришлось начать трудовой путь.
— Не пить и не прогуливать, — предупредил мастер, подписывая заявление, — пока берем по третьему, будешь пахать, повысим разряд.
Люди физического труда часто принимают допинг. Работа у них грязная, тяжелая и не требующая концентрации ума. Трудно сносить такое однообразие в трезвом виде, поэтому серость жизни приходится с утра подкрашивать красненьким.
Игорек, практикант из ПТУ, уже сгонял в магазин. Ему насыпают полстакана за ноги. Распоряжается Егорыч. Потомственный пролетарий, лидер оппозиции. У Егорыча дурная привычка — указывать мастерам на недостатки, находясь в нетрезвом состоянии. Благодаря этой черте характера Егорыч часто недосчитывается премии. Мужики его уважают за сильный характер. Лицо испахано глубокими морщинами. Половина зубов давно выпала, зато другая угрожающе торчит. Меня Егорыч никогда не обижает, поэтому к вечеру мы с ним находимся в одинаковом состоянии.
Портвейн липким червячком проползает в желудок, я подбрасываю ему карамельку и передаю стакан Вадиму. Вадим — сын Егорыча, он решительным движением отталкивает стакан.
— Не буду я эту бормотуху, — критикует он наш выбор.
Вадиму двадцать шесть, таким я стану через три года. Армия, помыкался в охране, потом к нам в цех. Сейчас у него жена, сын Егорка, жалуется, что ноют колени. На морозе, с вечно мокрыми рукавами, слесарка — тяжелый труд. Он женился, когда я служил. Раньше мы были самыми молодыми в цеху, вдаряли по пивку. Теперь переходим во взрослый спорт.
После утренней "разминки" расходимся по вагонам, у каждого свой наряд, мой путь на дальние тупики. Там стоят вагоны, из которых после обеда сформируют сосногорскую прицепку к воркутинскому поезду. Надо их посмотреть.
Холод пытается залезть под телогрейку, но там броня — флотский тельник. Армия за плечами, в желудке булькает портвейн, я — мужик, уже доплачивают за непрерывный стаж. Мать ставит в пример женившихся друзей, напевает про какую-то Галю из третьего подъезда. Еще пару раз напиться в день рождения — и разменяю четвертак.
Когда-то юношеская фантазия рисовала радужные перспективы, казалось, жизнь готовит массу сюрпризов. Собственные стихи, написанные под влиянием творчества отечественных рокеров, казались гениальными. Казалось, мой путь непременно ведет к славе. Однако ступить на этот путь, определить вид творчества, в котором собирался преуспеть, так и не успел. Пробовал сочинять песни, осваивал гитарные аккорды, но грянули трубы военного оркестра, и я ушел защищать Отечество.
Армия сильно приземлила, творческие порывы во мне иссякли. Мать наивно предполагала, что армия сделает из меня человека — распространенное женское заблуждение. Отцы-командиры искоренили мою неокрепшую индивидуальность, и по возвращении я не испытывал и тени той окрыленности, которой грешил в подростковом возрасте.
Если раньше мать укоряла меня в ветрености и несерьезности, то теперь главным моим недостатком, по ее мнению, стало отсутствие интересов. По выходным я утыкаюсь в телевизор и сворачиваю головы пивным бутылкам. Бывает, накатит жалость к матери, и тогда я выношу мусор. Иногда захожу к друзьям — выпиваем. У них семьи, с ними все тяжелей общаться. До холодов застеклил балкон — сбылась давняя мечта матери. Еще из армии я привез ей большой пряник. Купил его, когда выходил в Туле за водкой. Это все, чем мне удалось порадовать ее за все время своего существования. Надо признать, что я не самый удачный ее проект. Она не вырезает мои фотографии из газет, не вынимает из ящика письма поклонниц, не протирает пыль с моих книг. Она выносит пустые бутылки и стирает промасленную спецовку и, наверное, плачет в подушку.
В одном из вагонов застрял надолго, его пригнали из отстойника, и он еще не отапливался. Винт на сломанном замке не поддался, я сорвал шлиц, пришлось срубать его зубилом. Замерзшие руки плохо слушались, и я случайно ударил молотком по руке. Матернувшись и поскакав от боли по тамбуру, я приложил к ране снег, и он красным ручейком потек в рукав. Придется принять наркоз.
В обед о портвейне даже речи нет, гоношим на водку. Практикант стартовал. Хлебаю суп из термоса, Егорыч режет сало. Студент прибыл. Вадим тоже участвует, он менял прокладку на фланцах и промок до нитки. В нашем цеху нельзя не пить — заболеешь! Не пьянства для, здоровья ради! Стакан ходит по кругу. Первый заход согревает желудок, после второго отходят закоченевшие конечности, после третьего тупеет боль в руке. Синхронно закуриваем.
— Два дня буду лежать, — строит Егорыч планы на выходные. — Куплю два флакона и спрячу.
