Валентина Полухина - Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)
Кто попадал в его друзья?
Это, безусловно, определялось какими-то симпатиями, особенностями поведения, биографии или принадлежностью к какой-то группе. Это были люди, которые вызывают ощущение душевного комфорта. Если же с человеком неинтересно разговаривать, неинтересно проводить время, никакой дружбы быть не может. В основном ему было интересно с поэтами.
Менялись ли ваши с ним отношения?
Другая стадия наших отношений с Иосифом наступила, когда я женился на Раде, у которой была хорошая фигура, замечательное знание русской поэзии и несравненная память на стихи. Примерно через полтора года скитаний в Ленинграде по разным снятым квартирам нам удалось купить кооперативную квартиру на острове Декабристов, на восьмом этаже, с видом на Финский залив. Туда к нам часто приходил Бродский, он был другом нашей семьи. Тогда мы уже понимали очень хорошо, что имеем дело с великим поэтом.
С согласия Бродского Рада взяла на себя труд собирания автографов его стихов. Эту работу она выполняла очень хорошо. Она стала ревностно собирать все новые стихи Бродского и все более ранние стихотворения, насколько это тогда было возможно. Сам Ося довольно быстро привык к этому и, зная ее этику и дисциплинированность, сам приносил, подписывал и правил. Рада все это собирала в такие машинописные тома, сшивала их, составляла каталог. Я думаю, что в кругу людей, изучающих поэзию Бродского, таких, скажем, как Лев Лосев, Петр Вайль, Александр Генис, Яков Гордин, можно назвать и еще нескольких уже немолодых людей, которые осознают большое значение ее вклада, но я нигде не видел напечатанного признания этого факта.
Где это все находится?
Это все находится, я думаю, в квартире у Рады в Париже. Я знаю, что она знакомила со своим архивом Лешу Лосева, который готовит собрание стихов Иосифа Бродского для "Новой библиотеки поэта".
Насколько близко вы наблюдали отношения Бродского с Мариной Басмановой?
Не близко. Мы были кое-как знакомы с Мариной, но я ее не принимал за человека хорошего и интересного. Но поскольку их отношения были довольно сложными, то когда Иосиф к нам приходил, мы иногда разговаривали про Марину.
Вы знали родителей Иосифа?
Александр Иванович и Мария Моисеевна меня любили. Я много раз приходил в их дом, они ко мне относились как к человеку, которому можно было доверять. Когда Иосиф был в ссылке, им надо было звонить с переговорного пункта в Архангельскую область. Я часто их сопровождал в эту переговорную контору, поскольку обстановка там была неприятная. Были и другие разные дела; они всегда знали, что мне можно позвонить, и я это сделаю. Они были очень похожи на моих собственных родственников, и мне было с ними легко.
А самый его отъезд вы помните?
Самый его отъезд я помню. Он происходил исключительно в большой спешке, все это случилось очень быстро. Хотя у него и у нас было такое предчувствие, что это может случиться. Было понятно, что его из России будут выживать, поэтому я не до конца разделял идею тоски по родине. А вот что было не ясно, это что Александра Ивановича и Марию Моисеевну никогда не выпустят за границу. Вот это оказалось неслыханной подлостью властей. Бродский же не был политическим деятелем или диссидентом, их злило, понятно, что он великий поэт и они не в силах это отменить. И особенно это злило даже не московских больших начальников, а ленинградских местных подлецов.
Макс Волошин говорил, что главное произведение поэта — это сам поэт. Вы наблюдали, как Бродский создавал свою личность?
— Это я наблюдал и пытался здесь сказать об этом, очень значительное самообразование, следование своему пути в жизни, склонность к философскому анализу, поездки в экспедицию, природа, которую можно было наблюдать, понимание людей, женщины — все вместе это и создавало личность Бродского.
Что есть у Бродского, чего нет ни у одного русского поэта?
Меня всегда привлекал необычный философский и аналитический подход к жизни, который я у него видел, мне также нравились неожиданные сравнения несравнимых вещей и отношений, которыми так богаты его стихи. Технически мне в его стихах нравились переносы из одного четверостишия в другое на середине предложения, создается такой интересный длинный ритм. Насчет "чего нет ни у одного русского поэта", я, как не филолог, не владеющий их терминологией и приемами сравнительного анализа, говорить много не должен, но связь с поэзией Мандельштама для меня очевидна. Вот вы меня про это спросили, и может, напрасно, вот я и пытаюсь вам добросовестно ответить, в то время как Иосиф Александрович уже предупредил, что я "в поэзии кусаю очень юного ежа".
По мнению Рейна, Бродский шел по лезвию между теизмом и атеизмом. Кто для вас Бродский в религиозном отношении — христианин, иудей, кальвинист, атеист?
Конечно, с одной стороны, все мы вышли из советского атеистического общества, но к этому у Бродского было плохое отношение. Для меня очень важно, например, что он к своему еврейству относился как к данности, к тому, что с ним навсегда… Для него это было нормально — быть евреем, он воспринимал это гораздо спокойнее, чем многие, хотя не сталкиваться в России с ее глубокой антисемитской традицией, я думаю, никто не может, а это делает ситуацию еврея в России далеко не нормальной. Надо пожить вне России, чтобы это понять, и даже там некоторые этого ощущения не приобретают. Я сам не тот человек, который может хорошо понять религиозность Бродского. Конечно, у него были большие поиски на христианском пути, это очевидно из его рождественских стихов и многих других, но какую-то грань он не хотел переступать. Израильское государство он не уважал, отказывался туда ехать, боялся, видимо, попасть в слишком узкую категорию, посмеивался, когда его включили в книгу "Знаменитые евреи". Но с другой стороны, было довольно много евреев, которые крестились и потом стали христианскими писателями и заметными и активными христианскими деятелями, и хотя я целиком согласен с тем, что это их глубоко личное дело, но я всегда чувствовал какой-то дискомфорт с этим. Я думаю, что чувство внутреннего такта не позволило Бродскому встать на такой путь. Но это моя персональная точка зрения, ничем она не обоснована.
Он отказывался об этом говорить.
И правильно делал. Когда человек принадлежит к какой-то церкви или синагоге, то после службы люди остаются, чтобы полчаса-час пообщаться с другими прихожанами, чтобы помочь им или попросить о помощи, это становится определенным социальным институтом. Но глубина веры — это совсем другое, и это глубоко персональная субстанция, может, никогда до конца не сформулированная, и он, понятное дело, не хотел об этом говорить. Это все в его творчестве высказано. Для меня Иосиф — такой еврейский человек, у которого были определенные религиозные поиски, христианского толка в основном, и на этом пути он прошел определенное расстояние, но он при этом считал бестактным уходить от себя самого, каким он родился, и от тех, среди кого вырос.
МИХАИЛ АРДОВ[39], 4 СЕНТЯБРЯ 2004, МОСКВА
Бродский не раз останавливался в вашем доме. Каким он был гостем?
Замечательным, умным, тактичным, таким, который пытается доставить наименьшее количество неудобств. Мало того, он даже старался обедать не каждый день, чтобы не быть обузой для семьи. И это надо было всегда как-то специально оговаривать.
С каким типом людей Бродский легко находил общий язык! Или это были самые разнообразные люди?
На мой взгляд, самые разнообразные. Очевидно, в них должны были быть какие-то созвучные ему черты, при этом они могли быть в одном — одни, в другом — другие. В одном — какой-то интерес к поэзии, в другом — человеческая мягкость и деликатность, в третьем — его могли занимать какие-то научные интересы. Думаю, что тут никакого общего знаменателя нельзя подвести.
Не создалось ли у вас впечатление, что Иосиф немного боялся быть как все в повседневной жизни?
Нет, никогда. Он не боялся быть как все и он не боялся быть таким, какой он есть. И мы, и всякий нормальный человек его должен был воспринимать таким, какой он есть, со всеми его человеческими слабостями, иногда с какой-то нервозностью и даже раздражительностью по временам, но это никогда на тебя не обрушивалось. Он был деликатен и никого никогда не нагружал своими проблемами. Он ценил сочувствие, но вовсе не требовал его от своих друзей и никак не обременял вашу жизнь своими проблемами.
По совету вашего отца, Виктора Ефимовича Ардова, Бродский согласился лечь в психиатрическую больницу имени Кащенко в декабре 1963 года и с его же помощью быстро оттуда выписался. Можете рассказать более подробно об этом событий?
