Бегущей строкой - Елена Сергеевна Холмогорова
Сбылось?.. В одном слове не ответишь.
А в соседней булочной появилось новое печенье. На ценнике аккуратным школьным почерком начертано: «печенье «МОНО ЛИЗА». Это значит, что кто-то где-то слышал о великом мастере, о достижениях кватроченто и Высокого Возрождения. А девочка-продавщица знает только то, что «СТЕРЕО» заведомо лучше, и досадует, что со склада почему-то прислали «МОНО».
Вот выстроились ярким рядком игральные автоматы, а над ними надпись АВТОМАТЬ. Что ж, в наш век, когда выращивают эмбрионы в пробирке, когда давным-давно изобретена не только «радио-», но и «теленяня», почему бы не быть и автоматери?
Мир вокруг все время меняется. И иногда очень хочется успеть побыть хоть немножечко летописцем.
А не поискать ли новый блокнотик с Юрием Долгоруким? И не начать ли все-таки, с благословения легендарного основателя Москвы и под защитой его простертой длани, новую коллекцию? Кстати, недавно я узнала, что площадь у подножия памятника в обиходе называется «Плешка под рукой»…
Хотя причуды языка множатся так быстро, что, боюсь, хоть у меня от экспонатов «кровь встанет дыбом», коллекция эта «не будет стоить и выеденного гроша». И то и другое слышала по радио.
Не по канве
Создавать и оживлять
Понятно, почему именно в Японии в школьной программе есть уроки любования природой. Где еще люди умеют различать 240 оттенков цвета и использовать 24 слова для обозначения сезона? В каком языке для разной силы дождя существует 120 понятий?
Еще сто лет назад японский классик Акутагава Рюноске написал фантастическую повесть «Мензура Зоили» – так назывался прибор для определения художественной ценности произведений, своего рода весы. А потом братья Стругацкие в романе «Хромая судьба», ссылаясь на него, опишут измеритель писательского таланта, сокращенно ИЗПИТАЛ, вычисляющий «индекс гениальности».
Но в реальности ни самим творцам, ни их критикам не удалось – и никогда не удастся – найти единицу измерения и изобрести такой инструмент. Все попытки неизбежно натыкаются на субъективные критерии – вкус, интуицию и прочее.
Борис Пастернак в своей великой «Охранной грамоте» заметил: «Культура в объятия первого желающего не падает». Для восприятия ее нужна подготовка, то, что Ольга Седакова называет «расширением сердца». Нужно воспитывать себя, готовить себя, как подготавливается распустившийся цветок всем путем развития растения.
Несколько лет назад глава одного итальянского города издал официальный указ, запрещающий держать золотых рыбок в круглых аквариумах. Это было признано жестоким обращением с ними, поскольку, находясь в сосуде с изогнутыми стенками и глядя наружу, рыбка видит искаженную картину реальности. Но кто сказал, что мы сами видим истинную? Да, с точки зрения золотой рыбки, картина отличается от нашей, но можем ли мы утверждать, что она менее реальна?
Как, например, мы можем доказать, что видим цвета одинаково? Нельзя же посмотреть на мир глазами другого человека. Эту условность восприятия, как и все прочие, приходится принимать.
До сих пор речь шла о восприятии. Но когда мы говорим о созидании, о творчестве, все оказывается еще сложнее. Вот что писал в дневнике мой дед-художник: «Что происходит, когда мы творим? Мы только смутно догадываемся, что должны учиться вытягивать, вытеснять, выгибать, вырезать из темного, грузного, мертвого, липкого, вязкого, косного живой светлый образ, как бы дышащий. Все эти странные игры, ставшие привычными, ставшие частью нас, неотъемлемой от нас и нашей воли – все эти ничем не оправданные упражнения мы называем искусством. Мы учимся сами на этих мелких примерах создавать и оживлять и обучаем этому же камень, металл, глину, краску, ветер. Мы натягиваем струны, мы смутно и трудно ищем оправдание, мы вынуждены искать поддержки, мы не смеем смотреть друг другу в глаза. Все, что руководит нами, погружено во мрак. Мы не смеем определять или именовать скрытое. Мы обходим крадучись вокруг безымянного, в туфлях, подбитых войлоком, чтобы не разбудить его. Наш самый надежный судья, мы не называем его слухом или зрением, что было бы уместнее, мы называем его вкусом, справедливее было бы применить слово «ощупь».
А я для себя нашла ответ в неожиданной аналогии. На Смоленщине есть старинная традиция двусторонней вышивки. Как там говорят, «на оба бока», то есть без узелков на изнанке. Вот такими должны быть текст, картина, музыка…
На коленях у Антона Рубинштейна
Но если и музыка нас оставит, что будет тогда с нашим миром?
Н. В. Гоголь
Я не люблю зиму, особенно в городе. Вот падает снег, красиво, театрально, все такое. Ну да, за городом красиво, в Москве – нет. Единственное, что меня завораживает, это когда идет снег, и видишь снег этот в ореоле фонаря уличного, и я иду с няней тетей Паней за руку, она ведет меня в музыкальную школу. И снег скрипит…
Но музыка для меня прежде всего не опыт обучения, не беглость пальцев и красота звукоизвлечения, а опыт квалифицированного восприятия, опыт не исполнителя, но слушателя. Недаром в раннем детстве моим любимым местом была небольшая ниша между двумя роялями, обращенными клавиатурами друг к другу. К дяде Сене приходили заниматься консерваторские студенты и аспиранты, а каждое утро звучала прелюдия или фуга из «Хорошо темперированного клавира» – дядя неизменно начинал день с Баха. Музыка и сейчас постоянно в моем доме, но это не может заменить живого звука – на концерты я хожу очень часто.
А вот ранняя юность прошла у меня «на коленях Антона Рубинштейна»…
Большой зал Консерватории, как известно, украшен овальными портретами композиторов. История этих портретов прекрасно иллюстрирует историю нашей страны. Это отдельный, почти детективный рассказ. Как смещали одних и заменяли другими, когда, например, боролись с «безродными космополитами», и вместо Мендельсона, Генделя, Гайдна и Глюка спешно дописывали «патриотичных» композиторов из «Могучей кучки» и примкнувшего к ним Шопена (вероятно, как автора «Революционного этюда»). Под этими медальонами фамилии написаны уже согласно современным правилам орфографии, но вот с Римским-Корсаковым вышла промашка: у него первая часть фамилии написана
