Борис Стрельников - Тысяча миль в поисках души
А вокруг гоготали мужчины и сопляки-мальчишки. У меня все клокотало внутри. Фреда, моя подруга, негритянка, молча погладила меня по руке, и этого было достаточно, чтобы я сдержала себя.
Потом, видимо, им наскучило гоготать, захотелось чего-нибудь поострее. Надо полагать, что они изрыгнули из себя весь запас грязи и непристойностей, который накопился в их мутных душах, и на дне этих душ осталась только ненависть, которая не давала им покоя.
Дама подошла к нам, взяла со стойки банку с горчицей и вылила ее на голову Фреды.
«Тебе нравится, детка, эта помада? — кривлялась дама. — Она так идет к твоим курчавым черным волосам. Еще подлить?»
Фреда не пошевелилась. Это окончательно вывело из себя негодяев.
«Ах, они не желают разговаривать с нами! — орал какой-то тип с лошадиным лицом. — Тогда мы поговорим иначе. Официант, принеси-ка мне, пожалуйста, чайник, да погорячее. Я хочу угостить девочек чаем».
Официант поставил перед ним алюминиевый чайник, из которого шел пар. Я заметила, как сжалась Фреда. Тип с лошадиным лицом поднял чайник и приказал нам: «А ну, уберите руки со стойки!»
Мы не пошевелились. Я почувствовала, как дрожат мои руки. Только бы он не заметил, как мне страшно, как мне хочется вскочить и убежать! Только бы он не заметил…
«Уберите руки, или я превращу их в вареные макароны!»
…Только бы он не заметил, как дрожат мои руки.
«Я ведь не шучу, девочки!»
…Как тихо в кафе! За спиной сопят мальчишки-молокососы. Наверное, и им стало страшно… А может быть, просто ждут не дождутся… Носик чайника наклоняется все ниже, ниже.
«Последний раз говорю!» — рявкает «лошадиная морда».
«Оставь их, Джо, — делает шаг вперед бледный хозяин кафе. — Оставь их, парень. Они почти дети..
Страшная боль впивается в мою правую руку. Кипяток льется из носика чайника непрерывной струей. Дико кричит Фреда. Я успеваю увидеть, как хозяин бросается на «лошадиную морду», пытается вырвать у него чайник, кипяток хлещет им на ноги. Темень застилает мне глаза…
А вот как правая рука оказалась сломанной, не помню, — закончила свой рассказ Джоэн. — Может быть, я сломала ее, когда падала со стула. Вы ведь знаете, мистер Стрельников, какие высоченные стулья у стоек…
Замер, успокоился лифт. Женщины дождались почтальона и разошлись по квартирам, каждая со своими печалями, радостями и тревогами. Дождь стучит по крышам автомашин, оставленных у тротуара. На стеклянной двери тают, расплываются буквы: «Миссиси… Мисси… Мис…»
Туман поднимается с Гудзона, и кажется, что наш дом куда-то плывет. Обыкновенный дом на западной стороне Нью-Йорка. Двенадцать этажей. Тридцать квартир. Еще одна в подвале. Там плачет, тоскует, поет одинокая флейта Сиднея:
О старая река, добрая река!Я пою о твоей красоте.Слезы матерей в твоих волнах,Старая река!..
«Неприкасаемые»
Однажды нашу квартиру в Нью-Йорке ограбили. Это было странное воровство. Вместе с именными часами, которые я когда-то получил в подарок от ЦК ВЛКСМ, кинокамерой и двумя пишущими машинками грабители унесли мои рукописи, записные книжки, вырезки из американских газет и письма из Калифорнии от выжившего из ума генерала в отставке, официально уведомлявшего меня в том, что он назначил сам себя правителем США «в изгнании», предварительно объявив правительство в Вашингтоне незаконным.
Ожидая прибытия полиции, я горевал о своих записных книжках, а больше всего о генеральских письмах, которые-собирался использовать для фельетона в «Крокодиле». Размышления мои прервал телефонный звонок. В трубке что-то пищало, звенело, гудело, завывало, слышался далекий человеческий голос. Прошло несколько минут, прежде чем я понял, что по радиотелефону меня уже «записывают» репортеры местной радиостанции. Они брали у меня интервью с борта вертолета, который висел над нашим домом. Потом звонили из всех нью-йоркских газет. Телевизионная компания прислала бригаду для съемок, но я скрылся, выбравшись из дому черным ходом.
Через сутки приехали полицейские в штатском, чтобы задать мне несколько незначительных вопросов и тщательно обшарить всю квартиру. Они открывали стенные шкафы и многозначительно произносили:
— Гм! Да-а!
Они даже заглянули под кровать, на секунду повергнув меня в ужас от мысли, что я беспечно спал на той самой кровати, из-под которой они сейчас вытащат бандитов.
Не обнаружив преступников под кроватью, один из сыщиков слазил на крышу и принес оттуда дырявую соломенную шляпу.
— Узнаете? — спросил он, глядя на меня проницательными глазами. — О'кэй! Проверим!
В этот момент появилась наша соседка миссис Меер. Едва она вышла из лифта со своим сопливым оболтусом Джонни, как к ней обратился полицейский:
— Добрый день, мадам, рад вас видеть! Надеюсь, вы не будете возражать, если я задам вам несколько вопросов. Дело в том, что мы расследуем…
Дверь в нашу комнату была раскрыта. Один из сыщиков сыпал какой-то белый порошок на дверную ручку в поисках отпечатков пальцев. Другой в лупу рассматривал пятна на соломенной шляпе.
Миссис Меер решила, что я арестован. Вперив в меня обличающий взор, она протрубила:
— Справедливый боже! Наконец-то! Я всегда говорила, что он шпион!
Джонни в восторге засучил ногами и так смачно шмыгнул носом, что полицейский поморщился.
— Мадам! — просяще обратился он к миссис Меер. — Мадам! В данном случае мы расследуем факты. Если у вас есть что-нибудь конкретное…
Ответив на вопросы полицейского, разочарованная и еще более разгневанная миссис Меер ушла к себе, а Джонни остался торчать в коридоре. Он сморкался в бумажные салфетки и бросал их у нашей двери. Таким путем Джонни вносил свою скромную лепту в дело борьбы против мирового коммунизма.
Мы живем на одном этаже уже не первый год, и я вижу, как прогрессирует Джонни. Когда ему было девять лет, он смотрел на нас со смешанным чувством любопытства и ужаса. Мы были теми самыми «кровавыми русскими», которые, как об этом неоднократно слышал Джонни, «поклялись похоронить американцев».
Дома и в школе Джонни воспитывали патриотом голдуотеровского типа. Такой патриотизм требует действий. И Джонни действовал. Ударом ноги он опрокидывал пакеты с мусором, которые, как заведено в нашем доме, мы выставляли в коридор. При виде отбросов, рассыпанных на полу, уборщик негр Сидней только разводил руками и крякал, пока однажды не подкараулил Джонни.
К одиннадцати годам Джонни встал на путь политической борьбы. На стене около нашей двери он стал регулярно рисовать свастику, неизменно вызывая взрыв ярости Сиднея.
Сейчас Джонни пятнадцать лет. Он стал «суперпатриотом». Недавно я видел его около здания Карнеги-холл, где проходил митинг Совета американо-советской дружбы. Джонни был участником «пикета протеста». Он кричал громче всех:
— Коммунистов, евреев, негров — в газовые камеры! Голдуотер, задай им жару!
Брезгливо перешагнув через бумажные салфетки, разбросанные Джонни, полицейские ушли навсегда, унося соломенную шляпу, бережно завернутую в целлофан.
С тех пор возросла моя почта. Кто-то заботился о моем духовном просвещении. За одну неделю я получил несколько библий на русском и английском языках, долгоиграющие пластинки с записью церковных песнопений, книги «Как легко разбогатеть», «Как научиться играть в карты» и «Как обольщать девиц», пакет с порнографическими открытками и подписку на журнал «Плейбой». Мне прислали приглашение стать держателем акций, вступить в Общество трезвенников, в Лигу любителей птиц и, наконец, в Ассоциацию ценителей висконсинского сыра.
А однажды нас посетил совсем уж странный человек. Предварительно он позвонил по телефону и попросил свидания, сказав, что имеет сообщить нам нечто важное. Он был бы рад, если бы я вечерком заглянул к нему домой пропустить пару стаканчиков, поболтать и обменяться мнениями. Найти его дом легко: он расположен в том же квартале, где помещается лаборатория военно-морского флота. Ах, вас не интересует, где размещается лаборатория? Впрочем, да, да, конечно, он все понимает… У вас нет времени? Печально, очень печально…
Тогда он приехал сам. Маленький черненький человек, нос с горбинкой, на голове ежик, весь тщательно отутюженный и выбритый до синевы. Обеими руками он прижимал к животу огромный желтый портфель. Сел на диван и осторожно поставил портфель на стол.
Видите ли, он ученый, специалист по ракетным двигателям, у него своя частная лаборатория. Хотел бы переписываться с советскими учеными. Кое-что у него есть, хе-хе-хе, в этом портфельчике. Преинтереснейшие данные! Вот извольте взглянуть…
Он переставил портфель под стол, покопался там, извлек какую-то бумажку, испещренную формулами, щелкнул замками портфеля и снова водрузил его на стол.
