Виктор Ротов - Ближе к истине
— Очевидно птицы занесли сюда икринки на ногах.
— Чудо!
Дождь перестал, крабы убежали.
Мы смотали удочки и пошли дальше. Вокруг нас весело толпился омытый дождем, сверкающий под солнцем березнячок.
— Какие молодые, сладострастные березки! — воскликнул Женя. И пожалел: — Как жаль, что мы не взяли с собой жен!
Он уже скучал по женскому обществу. Точнее, нам слишком много было на двоих этой непередаваемой красоты. Хотелось поделиться с кем‑нибудь. Я его понимал. И решил отвлечь его, заговорил о другом.
— Хорошо нам объяснил дедуля слово «дуб». А хочешь, я тебе про слово «береза» расскажу.
— Хочу, старик.
— Знающие люди утверждают, что «береза» от древнего слова «светлый», «сверкающий». И в самом деле — посмотри, как они светятся и сверкают. Наши предки были наблюдательными людьми.
— Хорошо, старик. Слова как алмазы.
— И как алмазы неистребимы. Им пользуются миллионы людей, а они не тускнеют. Наоборот, сверкают еще ярче, ослепительнее. Вот, например, твоя фамилия Дубровин. Наверное, от слова дубрава. Дубрава — дубовый лес. Рамень — еловый…
— Постой, — Женя, шедший впереди, даже остановился. — У нас под Воронежем есть местечко Рамонь. Слово очень похоже на «рамень». Рамонь — рамень. Может, когда‑то там был ельник — рамень? А потом Рамонь?
— Вполне может быть.
— Красивое место. Ты как‑нибудь приезжай, я тебя свожу туда.
Я потом был у Жени, и он возил меня в Рамонь.
Пока мы идем с ним, молчим, думая над причудливыми превращениями слов, составляющими язык людей, я, пожалуй, расскажу о нашей с ним поездке в Рамонь.
Женя был уже редактором молодежной газеты «Молодой Коммунар». У него большой, сверкающий полиро
ванный мебелью кабинет, служебная персональная машина, возможности, перспектива. Все это, конечно, произвело на меня впечатление. Я, грешным делом, подумал, что Женя теперь изменится, зазнается. Нет. Он был такой же: естественный, немногословный, без эффектаций, внимательный, насмешливый. Только чуть, может, больше озабоченный.
Утром они с женой ушли на работу. Я остался дома. Читал, даже что‑то писал, а Женя «раскручивался» с делами. Потом позвонил мне. Я пришел в редакцию. Мы сели в машину и поехали.
Рамонь — это теперь поселок над рекой Воронкой. У самого обрыва стоит обшарпанный господский дом, в котором теперь не то контора, не то склад. От него вниз ведет анфилада лестниц, украшенных каменными ангелочками и амурами. Далеко внизу в красивой, широкой старой пойме реки раскинулся вольно и безобразно деревоперерабатывающий комбинат: горы стружек, опи/ок, разбитые в прах подъездные дороги, лужи, трубы, дымы, грохот, пыль, вонь. Дальше — притихшая, словно забитая баба, речка Воронка. А за нею, насколько хватает глаз, тянется к горизонту лес. Русский былинный простор. Умели раньше выбирать красивые места. И совершенно непонятно, почему мы теперь так упорно, так бездумно рушим эту красоту? По инерции классовой ненависти? Назло врагам трудового народа? Нет. Элементарное невежество, нерачительность, глупость; нагнетаемая недобрыми людьми злость.
Рамонь — это средне — русское чудо. Ну разве виновато оно, красивое место под древним русским городом, в том, что когда‑то его облюбовал мироед? Разве наши дети виноваты в том, что когда‑то здесь жил и правил злой суд кжой‑то крепостник? Почему мы лишаем наши с детей этой красоты? Красоты, которая не только радует глаз, но воспитывает у человека любовь к Родине, к России, патриотизм. Когда же мы поймем это?
Третью, последнюю, ночь мы провели прямо у дороги. Поленились искать более удобное место. Хотя и у дороги было по — своему удобно: узкая длинная поляна, за поляной лес, за лесом невысокая круглая горушка. И составляли нам общество несколько деревьев боярышника, да грабовая колода — старая полуспревшая валежина. Возле этой валежины мы и поставили палатки. Развели костер.
Еще засветло к нам припожаловало стадо коров. Позванивая нашейными колокольчиками, коровы неторопливо приближались. Казалось, что это замедленные съемки нашествия на лагерь. Животные пощипывали травку, поглядывали на нас. Одна телочка, красная, с черными бархатными ушами и белой звездочкой во лбу, в белых «носочках» так заинтересовалась нами, что забывала даже пощипывать травку. Она подолгу смотрела на нас крупными меланхолическими глазами, йотом оглядывалась на коров — старух, как бы спрашивая у них, — в чем дело, что это за пебята впереди? Нюхала воздух: нет, от нас не станицей пахнет. Снова пыталась щипать травку, стараясь, видно, отвлечься. Но не шла пастьба на ум. Любопытство разбирало — кто это там?..
— Старик, — сказал Женя, — ты понравился ей.
Я возился с ужином, он сидел на валежине, крутил в руках веточку боярышника с красными ягодами,
— Это она на тебя засмотрелась, — парировал я, — Видит в руках твоих красное, думает, что это бычок пришел к ней с букетом цветов.
Жечя протянул веточку телочке. И вдруг она быстро пошла к нам. Приблизилась, понюхала траву возле нас, потом вытянула шею и понюхала веточку, лизнула ее и посмотрела сначала на нас, потом оглянулась на стадо. Коровы — старухи осуждающе смотрели на нее и мотали голозами.
Женя пришел в восторг.
— Красивая телочка! Умная!..
— И ты ей тоже нравишься, — сказал я. — Так что на ночь сегодня ты пристроен.
Женя усмехнулся.
— Ты старый, злобный, античеловеческий насмешник. Ты лучше присмотрись, какая красивая телочка, в белых носочках. А глаза! Родники! Ты посмотри, сколько в них юной непорочности.
Одна корова — старуха промычала возмущенно: му — у-у! Может, это была ее мать. Наша красавица пошла к ней. Полизала ей морду, потерлась об нее и снова пришла к нам.
— Нет, Витя, ты ее покорил, — не унимался Женя. — Она даже мать свою перестала слушаться.
Я дал телочке хлеба. Она съела и подошла еще ближе.
Мы с Женей сели ужинать. Столом нам служила грабовая колода. Мы оседлали ее по концам, между нами сю-
ял котелок с картофельным соусом, приправленный лавровым листом и ложкой томатной пасты. Телочка паслась возле нас, не уходила. Женя начал с ней светскую беседу.
— Скажи, красавица, у тебя есть бычок? Витя интересуется, но стесняется спросить.
—..?
— Ты не бойся, задружи с ним. Он хоть и злобный, античеловеческий насмешник, но парень хороший. Правда, женат, у него две дочери. Но ты задружи с ним. На время, пока мы здесь…
Телочка то смотрела на Женю своими большими глазами, прядая ушами, будто стряхивая с них насмешливые слова, то как бы махнув на его шутки, принималась щипать траву.
— Ты ешь, — сказал я Жене, давясь от смеха соусом. — Закусывай. Ты видишь, она приглашает тебя травку щипать. Намекает, что после спирта надо закусывать.
Так мы подтрунивали друг над другом, попивая спирток и закусывая малосольными огурцами, которыми нас снабдила хозяйка на прощание. Угощали телочку хлебом. Она осторожно брала из рук, тыкаясь в ладонь холодным носом. Нас забавляло все это и радовало.
Но вот нашей радости, кажется, пришел конец: от стада отделился и решительно направился к нам бычок. Большой уже, с внушительными рогами.
Женя не донес ложку до рта, замер.
— Старик, — сказал он, — сейчас нас будут бодать и топтать ногами. Вечно мы с тобой влипнем в историю. Своей смертью не умрем.
Признаться, я тоже струхнул. Бычок здоровый и рога у него хоть и небольшие, но крепкие. Он уже перешел на бег трусцой, но вдруг остановился как вкопанный. Мыкнул коротко и грозно, и телочка послушно пошла к нему.
— Вот, Витя, — сказал Женя, оправившись от испуга. — Бери пример, как надо женщину укрощать.
Стемнело. Как на был хорош ужин, но и он кончился. Съели мы соус и малосольные огурцы тоже. Убрали со «стола» посуду и долго сумерничали, подбрасывая дрова в костер. Потом гуляли перед сном на поляне. Женя попросил меня рассказать о детстве, об отце. Отец мой был большим любителем — рыболовом и охотником. И с ним случалось много разных забавных историй. Я рассказывал, Женя слушал. Мы ходили туда — сюда под звездами. Вокруг нас замерли темные горы, почтительно стоял лес. Потом мы
сели возле костра. Из тьмы высунулась в круг света морда телочки. Женя сказал ей:
— …Конечно, мы очень нуждаемся в женском обществе, но пойми… Ты ведь не женщина…
Телочка ушла и больше не приходила.
Укладываясь спать, Женя говорил задумчиво:
— Ты знаешь, не могу выбросить из головы этой чепухи, что деревья видят, слышат и чувствуют. И пришло же кому‑то в голову! Мне стало казаться, что они наблюдают за нами. Тебе не кажется?
— Нет.
— Ты невозможный, жуткий, античеловеческий реалист. Ну пусть тебе хоть немножко кажется!
— Хорошо. Пусть немножко кажется.
— Ну вот. А теперь давай пофантазируем.
