А. Чернавский - Заря над бухтой

В цехе то и дело слышишь: «Где Филиппыч?» То он нужен бригадиру, то слесарю, то практиканту из профтехучилища. И хотя характер у мастера не такой уж покладистый, не всегда его лицо свободно от налета хмурости, однако ж собеседник он для них всегда желанный.

В этом человеке, по-моему, два таланта рядом уживаются: во-первых, Пронькин большой мастер, так сказать, специалист, достигший высшего искусства в своем деле. Его наказ и совет всегда полезен рабочему. Но, с другой стороны, Филиппыч еще и воспитатель. По службе и долгу ответственен он за вверенных ему людей.

Пришел как-то к Пронькину Толя Ермилов. Пришел и сказал:

— Возьми, Филиппыч, к себе на участок. Не клеится там у меня.

Там — это в другом цехе. Никто ему, конечно, подножку не ставил, сам споткнулся. С дисциплиной не в ладах был. А таких-то не особенно привечают на новом месте.

— Ну, а у нас как думаешь жить? — спрашивает Филиппыч.

— Поверьте, не подведу.

— Я-то поверю, а как ребята?

Пошел мастер в бригаду Новикова. Сам упросил того взять к себе Ермилова.

— И знаете, — довольно сказал мне Пронькин, — не ошибся. Отлично работает.

Тут ничего не скажешь: тянется молодежь к Филиппычу. Возьмем тех же практикантов из заводского профтехучилища. Их мастер Альберт Францевич Гудковский говорит:

— На участок Пронькина ребята идут с большой охотой. Тут всегда приветят, отнесутся с вниманием. В бригады как равных примут. Сам Пронькин побеседует, подскажет.

— Ну, а как же иначе, — удивляется Филиппыч, — наша же это смена. Сегодня зелень, а завтра зрелый рабочий.

Но не надо думать, что новичков мастер по головке гладит. У него к каждому своя мерка строгости и требовательности.

— Пусть они не думают, что стать рабочим — простое дело. Иной полагает, что сегодня воткнул в землю яблоню, и плоды снимай. Нет, так не бывает. Прежде с ней лет семь повозиться надо. Я и сыновьям то же самое говорю.

У Филиппыча их двое: Саша и Володя. Работают здесь же в трубопроводном, где и отец. Свой путь выбрали для себя сами. Пронькин, как, впрочем, и любой родитель, хотел видеть в том же Владимире завтрашнего инженера, с дипломом. А сын по-иному рассудил.

— В цех хочу, отец. Там дело конкретное.

Пронькин вскипел:

— Ты выбрось дурь из головы, учись.

— Можно учиться и работать. Ты же в мои годы каким мастером уже был?

— Так то время какое было? Война, разруха. Ржаная краюха хлеба в радость, а тебе булка с маслом, и то нос воротишь. Чего тебе не хватает?

Нет, не уговорил Филиппыч сына. Настоял-таки тот на своем. Закончил ремесленное училище, сейчас в бригаде Новикова, на отцовском участке. Доволен ли? Филиппыч улыбается.

— Пожалуй, да. Ну, а Саша из армии вот вернулся, тоже в трубопроводном прописался.

Пронькин трудится в цехе четверть века. С пожелтевшей фотографии, которую Николай Филиппович мне потом показал, глянул на меня веселый паренек. Ершистый чуб, курносый нос, прищуренный взгляд. Снимок для первого заводского пропуска, который нынешний мастер получил в пятнадцать лет. Сейчас, конечно, от того Кольки Пронькина мало что осталось. Время сделало свое дело: резануло по лицу глубокими морщинами, чуть пригнуло спину, посеребрило виски. Ничего не поделаешь — годы. Но с ними одновременно пришло к Пронькину и другое: мастерство и признание. На груди Филиппыча — орден Октябрьской революции.

На заводских часах 7.20. Цех еще пуст. Но у верстака, на котором висит красный вымпел с надписью: «Победителю во Всесоюзном социалистическом соревновании», двое в рабочих спецовках. Первый, что повыше, уткнувшись в ватманский лист с какой-то схемой, говорит:

— Да, Николай, «сээртээмчик» этот — крепкий орешек. Помозговать тут придется.

Второй, широкоплечий, ростом пониже, в черном берете, слушает и кивает головой:

— В схемах, Борис, нам надо как следует разобраться. Вдруг слышится:

— Привет, ребята!

У верстака появился третий. Это Коля Углев, невысок, с довольным лицом. Он только что из раздевалки. В руках свежая газета.

— Завтра в «Океане» идет «Блокада». Сходим, ребята?

— Это можно, — слышится голос бригадира, — в субботу только. Ну, а теперь к делу. Ты, Углев, знаешь, чем займешься сегодня?

— Конечно.

— А как делать, тоже усвоил? Ладно, иди-ка сюда, еще разок по схеме пройдемся.

Без десяти восемь. Вся бригада у верстака. Через минуту и на причал. По пути Лушников поясняет:

— Возни тут многовато будет. Сами прикиньте: из СРТМ нужно сделать «мукомол», ну, это вроде маленького БМРТ. А что это для нас значит? Котел замени, насосы тоже, поставь туковый барабан… собственно, по новой схеме уже вести следует. Нет, помозговать здесь придется…

Четверо шагают впереди. Уверенно. Широко.

А вот и судно. Слегка покачивается на утренних волнах. По узкому трапу — на СРТМ. Сразу кто куда: Фоменко, Чувилин — на камбуз, Зозуля — в машинное отделение, Углев — в трюм.

— Ну, а вам сейчас я шахту покажу, — говорит бригадир. Знаете, что такое? Шахта — это вроде колодца, глубиной в несколько метров. А «Палтус» — поисковый прибор. Так вот, расположен он на самом днище. Мы к нему прямого отношения не имеем, но спускаться сюда трубопроводчику необходимо. То трубы парового отопления подлатать надо, то грелку заменить. На судне, между прочим, все ведь на трубах держится. Если, скажем, вытянуть их в одну прямую, получится с десяток километров. А на БМРТ и того больше. Но трубы здесь сосредоточены в основном на малых площадях, зачастую там, куда только на коленках добраться можно. Они во всех судовых закоулках, ими крепко обвязаны сотни различных механизмов. И не простое это дело, снять всю систему, отремонтировать, прочистить, а потом заново смонтировать. Слесарь-трубопроводчик должен все рассчитать, примерить, прикинуть. В иной системе по три сотни труб и каждую ведь поставь на свое место. Понятно, дается это человеку не сразу, а с годами, опытом.

Лушников уточняет:

— У нас Зозуля читает схемы грамотно, рассчитывает точно. Но опять-таки, как тут посмотреть. «Свои» трубы, которые сам снимает, Николай помнит, хорошо знает, а доведись с «чужими» столкнуться, убей, не запомнит. Вот Чувилин — другое дело. У этого опыта побольше. Запомнит и рассчитает. И свои и чужие. Со мной он еще с ремесленного знаком, практику проходил. Отслужил и снова к нам. Я на него, как на самого себя, полагаюсь. Гвардейцем пятилетки в прошлом году стал. Вскипеть, вспылить может. Лично я никак не мог подхода к нему найти. Тогда и говорю Фоменко: «Слушай, Виталь, возьми-ка в напарники Николая. У тебя характер совсем противоположный…»

Фоменко тут же, рядом с нами. Улыбается.

— Да вроде сошлись характерами.

Виталий постарше Николая. Коммунист. В бригаду Лушникова из инструментального пришел. Приметен он в коллективе своим олимпийским спокойствием, однако это не помеха в его высокопроизводительной работе. Чувилин порой загорится весь, а Фоменко ему: «Не горячись, Коля. Спокойней». Вообще сочетание, по мнению бригадира, получилось удачное. У одного опыт, прекрасная хватка, у другого — уравновешенность и рассудительность.

И, наконец, Николай Углев. С Лушниковым знаком он не первый год. Но вместе работают недавно. Точнее, сразу после того, как Виктора Гусарова проводили в армию. Бригадир отзывается о нем с похвалой, но тут же добавляет: «Коле еще учиться надо. Много учиться».

О друзьях своих Лушников рассказывает охотно, не жалея лучших слов. А вот о себе лично, как бы между прочим. Четырнадцать лет назад закончил крымское техническое училище, на распределении заявил, что желает поехать на Камчатку. Однако попал сюда не по назначению, а как призывник. В период службы и познакомился с судоремонтниками. Получал увольнительную — шел прямо в цех, к трубопроводчикам. Язык общий сразу находил, ибо специальность-то была у него по части судов. Так что на заводе после демобилизации встретили Бориса, как старого знакомого. С тех пор он слесарь-трубопроводчик.

— Что главное в нашей профессии? — Лушников задумывается. — Да как вам поточнее сказать. Уважать свое дело нужно, это прежде всего. И преданным ему быть. Непременно. Ведь работа наша «мазутная», нудноватая, не будь этого, трудно тут выдержать.

Лушников — самый старший в бригаде. И по возрасту, и по опыту. Авторитет его здесь непререкаем. Однако ребята совсем не ощущают этого превосходства, ибо по отношению к ним бригадир ведет себя просто, дружески. Он взял за правило: выслушивать советы каждого, но делать все «по-своему». Но в этом «своем» есть много подсказанного другими, оно, так сказать, переработано в лаборатории его опыта. И ребята понимают это, гордятся своим участием в коллективном решении. Скажем, в семьдесят первом бригада Лушникова первой на судоверфи взяла обязательство: пятилетку выполнить за четыре года. Предложил это не бригадир, и не другой кто-то. А решили сообща тут же, у верстака, над которым и тогда висел красный вымпел. Инициатива и ценна-то тем, что снизу, от рабочего сердца исходит. Без подсказок сверху, без натяжек. Чем, к примеру, руководствовались ребята из бригады Лушникова, взваливая на свои молодые плечи в общем-то нелегкую ношу? Патриотическим порывом? Духом Бремени? Желанием внести что-то личное в развернувшееся грандиозное всенародное соревнование? Да, безусловно, это было. Но было и другое. Точный расчет, вера в собственные силы, в резервы. Ведь выкроить целый рабочий год в высшей степени не просто не только для слесаря-трубопроводчика, но и для любого рабочего.