Журнал современник - Журнал Наш Современник 2008 #10

Когда же он вылечит ее от ревности? Трудно с ней. Но, может быть, любят именно тех, с которыми трудно.

За письменным столом он в несчитанный раз рассматривал ее фотографии. Вот давняя, начала 30-х годов. Дивно хороша и похожа на Олю. Фотограф ли выбрал этот полуповорот к плечу немного склоненной головы: что там, в этом чудно слепленном лобике? А девушку с ромашками прошедшего лета нельзя рассматривать без слез восторга и страха — какая худышка его Олеля! Ее бы к нему, в тишину, покой. А там она как на юру. В этой русской катастрофе полегли предназначавшиеся юным девушкам герои, уцелевших разбросала судьбина. Вот и пошли русские красавицы к чужим…

"Девушка с ромашками", последняя фотография Ольгуночки, как здесь много рассказано ему без слов!

"Знаешь ли ты, приходилось ли тебе оказаться в поле, когда цветет рожь, и внезапно в полной тишине лопаются семенники? Этот святой звук знают мужики, он им кажется нормальным, а я, грешный, вставал, услышав, на колени… Олюна, ты пишешь, "как бы я творить хотела и всю любовь свою туда отдать…". Так твори же! Писательству никто не учит, но если вдумчиво читать великих, тогда они у ч а т.

…Ольгуночка, я не могу без тебя, хотя терпелив и сговорчив, когда просишь ты. Не годы — дни, как годы, без тебя. Если б я мог без тебя, разве я стал бы обивать пороги насчет визы. Обещают. Дни без тебя длиннее вечности.

Целую, целую. Бессчетно. И крещу тебя. Твой навсегда Ваня".

Он отложил перо — осталось немного времени до закрытия почты.

Нет, он не преувеличивает. Она действительно талантлива. Она пишет: "Звезды глубоко тонут в прудочке". Понимает ли сама, как это объемно? Мы будем расти вместе. Наша любовь будет возрастать. Кто знает, может быть, моя Оля вымолит мне немного счастья. Ведь Ольгуна еще очень молода. А как же я хочу, мы оба с ней хотим еще одного Сережечку!

Бедная моя Оля, когда у нас родилась мертвая девочка, перестала поднимать голову, ей казалось, она в чем-то виновата. В чем, всемилостивый Господь, мы были виноваты, я так и не знаю. Но значит, так дано. "Через муку и скорбь", как говорил мой герой, "человек из ресторана жизни"…

Сереженьку, Оленька, Сереженьку мне, умоляю!…

Ольга, как часто в таких случаях, открыла Евангелие наугад — что Оно ей откроет сегодня, какую истину. Вот. Ее любимый апостол Лука, 2,35: "И благословил их Симеон, и сказал Марии, Матери Его: се, лежит Сей на падение и на восстание многих в Израиле и в предмет пререканий — и Тебе Самой оружие пройдет душу, да откроются помышления многих сердец".

Сколько загадочности и величия в словах Старца, который, некогда читая пророка Исаию, усомнился, что Дева родит Сына, и Господь продлил его дни, чтобы он убедился сам. "Ныне отпущаеши раба твоего, Владыко… " — так поют в храмах. Наверно, очень долго жить еще тяжелее, чем умирать слишком рано.

Но что это значит: "Тебе Самой оружие пройдет душу"? Матерь Божия так сильно ужаснется страданиям Сына? Может быть, Она почувствует такую боль, словно Ее, а не Его ударил копьем грубый римский солдат?…

Да простит ее Бог, она знает эту боль, которая "проходит душу". И все же, как она должна понять, имеет ли к ней отношение слово "пройдет", то есть пронзит?

Ребенок Ване? Это было бы лучше всего. Но почему-то она знает, что это невозможно, этого не случится.

Ее утешило только письмо от Иванушки-милушика, с фотографией "Зимнего парижанина" в пальто и шапке, с этими добрыми, открытыми глазами, как бы виноватыми. Из-за того, что не может жить без нее. Она долго целовала эти глаза и письмо, полное любви и восторга, что она — есть.

Она незаметно заснула и проспала вечер и ночь. С того дня она еще долгое время ложилась спать с письмом и фотографией на груди.

"Родной мой, Ванюша-милуша, радость моя, пишу тебе в первый день нового 42 года. Страшусь его и верю, ох, как славно — верить, а не заставлять верить. Я верю, и ты верь!

Я люблю тебя так нежно, так хорошо, так глубоко. Всю ночь я спала с твоей карточкой на груди у самого сердца, под ночной рубашкой, которую мне полусонной помогла надеть мама в 12 часов. Поздравили, поцеловали друг друга, мама подала мне бокал вина, и я тихо сказала: "За далекого!", и мама кивнула мне в знак согласия.

Ванечка, еще я люблю тебя трепетно! Запомни, я никогда тебя не оставлю, потому что нельзя свою жизнь оставить. Всегда буду около те-

бя. Пока нельзя иначе, хотя бы в мыслях, а когда будет можно — то вся буду с тобой! (Убегу!) Умоляю не сомневаться в том, что ты для меня лучше всех. Ты — чудесен.

Солнышко мое, давно хочу тебе предложить каждый день думать друг о друге в 11 часов вечера, то есть всегда, но в этот миг — как перекличка.

Цветы в моих руках — это наши в Шалвейке собранные. А что я худа, так впереди лето, тепло, витамины, я поправлюсь.

Не ревнуй меня, нет причин и оснований. Как говорят немцы, ревность творит страсть, которая с азартом ищет то, что сотворит страдание.

Посмотри в Евангелии от Луки то место, где Симеон говорит Божией Матери об "оружии, которое пройдет сердце". Что бы это значило?

Я все хочу рассказать тебе сон о звездном Кресте на ночном небе, который мне приснился на папин 40-й день. А ты напиши мне о Дари в твоем романе и о Христе, ты так интересно пишешь, о, мой великий!

И я часто, очень часто думаю об Ольге Александровне. Как она самоотверженно тебя любила, даже умирая, просила Вашу родственницу покормить тебя обедом. Я тоже так хочу, так буду любить…

У меня скоро зацветут азалии.

Целую и люблю до бесконечности!

Твоя Ольга Шмелева".

Через два месяца Ольгу Александровну увезли в больницу "в связи с весенним обострением". Счастье откладывалось.

ЛЮДМИЛА ИЛЬИНА

В январе всегда так: откуда ни возьмись, повеет вдруг сладко и радостно; засияет улыбкой во всю ширь лазурное небо; улицы заблестят; отразится в лужах шаловливое солнце… всё словно бы расступится, загудит и вообразит себе весну. Сосульки, свисающие тонкими острыми язычками с подъездного козырька, весело роняют капли вниз — в образовавшиеся маленькие звонкие кратеры, и догадливые вороны опускают в воду сухие хлебные корки, проворно работая лаковыми клювами. Беспутные коты орут под окнами дурными голосами, накликая на свои остроухие головы ведра ледяной воды. Подъездная кошка Плюшка, не наученная прошлогодним опытом, загуляет вовсю, а после — в новые морозы с удивлённой и виноватой мордой станет тереться о косяки дверей, требуя замены резиновых ковриков на плетёные, тёплого молока в жестяной миске и простого человеческого участия.

Капель, кадриль, ещё более отчаянная, чем весной настоящей.

Снежные заносы мельчают, сугробы оседают, на глазах бурея, съёживаясь и обнаруживая под собой то ставший чёрным черенок забытой с осени лопаты, то брошенную у тротуара старую покрышку. А нередко и сам автомобиль неуклюже вылезает из сугроба заржавевшим боком и ищет одним глазом хозяина.

ИЛЬИНА Людмила Юрьевна родилась в 1975 году в Москве. После школы пошла в театральную студию. Сменила много мест работы: библиотека имени Ленина, киностудия, рекламные агентства, летний детский лагерь отдыха, журналы, газеты… Окончила Литературный институт имени А М. Горького (семинар прозы Анатолия Приставкина). В настоящее время работает редактором программы "Улица твоей судьбы" на канале "ТВ Центр". Публиковала прозу в журналах "Фома", "MINI", ИД "Бурда". Живёт в Москве

К "Жигулям" восьмой модели, стоящим у въезда на территорию кооперативных гаражей, подошёл коренастый человек лет около сорока. Одет он был в коричневую куртку и кепку. Его ровная, аккуратная борода напоминала лапу маленького медведя — единственное, что было в нём общего со зверем. В голубых до прозрачности глазах играло что-то юношеское, и, хотя морщинки уже явно обозначились, они выглядели так, будто их при первом же удобном случае можно будет снять с лица.

Синий кузов машины был чисто вымыт, резина на колёсах стояла отменного качества, стёкла блестели, отражая не по-зимнему развеселившееся солнце… Но карбюратор барахлил, поэтому приходилось ограничиваться поездками на небольшие расстояния, и то — по крайней необходимости. Сейчас человек никуда не собирался ехать, он просто любил, чтобы всё в его хозяйстве имело опрятный вид.

"Три месяца, три месяца — и ни одного крупного заказа! — сетовал про себя владелец синих "Жигулей". — Одни обещания и мелкие халтуры! А тут ещё у Тоськи — скоро выпускной! Денег надо… Уйма!"

«вали человека Тарас Заремба. В молодости он приехал в Москву из Украины, и первые части имени и фамилии легко переплавились у русских друзей в звучное "Тарзан", которое так и закрепилось за ним. Притом не только в московском дворе, но и на новом его трудовом поприще — последние семь лет работал Тарас пильщиком деревьев и был прикреплён к небольшой конторе, которая и доставала всеми правдами и неправдами заказы. До повального сокращения кадров, произошедшего неожиданно и неумолимо, он "крутил болты" на крупном некогда заводе. Теперь на старые мозоли, которые так и не сошли, надпечатывались следующие, затем ещё и ещё…