Ольга Аленова - Чечня рядом. Война глазами женщины
Азу, задержанную в четверг, вывели из камеры, чтобы в камеру (она в ОМОНе одна) поместить других задержанных. Аза живет вместе с матерью в высотном доме по соседству с ОМОНом. Именно ее квартиру боевики выбрали для того, чтобы дождаться автобус с ОМОНом и взорвать фугас. Аза говорит, что двое, Рустам и Руслан, – ее старые знакомые, а один даже обещал на ней жениться. Руслан называл себя двоюродным братом Гелаева.
– Я ничего не знала про то, что они делают, – сказала Аза. – Они сказали, что им просто надо переночевать.
Но пленнице не верят и не отпускают ее: омоновцы говорят, что она многое знает и на воле ее, скорее всего, убьют.
Вчера утром в Октябрьском районе Грозного боевики напали на дом местного милиционера и убили его. Милиционер, отстреливаясь, убил одного из нападавших. Сотрудники райотделов и комендатур отказались выезжать на место происшествия без предварительной инженерной разведки. Чеченскому ОМОНу отдали приказ выдвигаться немедленно. Они уехали и привезли одного задержанного.
– Без саперов никто работать не хочет, – раздраженно объяснял Бувади. – А нам саперы не нужны, я три машины смертников загрузил и отправил по приказу. И так всегда.
Задержанный Аслан Атгериев ранен в ногу осколком гранаты. Он закатывает глаза и еле слышно говорит:
– Мы зашли в дом, нас было трое: я, Хамзат и Ахмед. Хамзат направил пистолет на милиционера, а тот выхватил свой и направил на него. Они стали кричать друг на друга. Потом женщина выскочила из комнаты и ребенок. Хамзат и тот, второй, выстрелили, и оба упали. Я побежал к окну, но кто-то из наших кинул гранату, она взорвалась, и меня ранило. Ахмед дотащил меня до завода, мы там собирались, когда на операцию шли. И ушел, сказал, что за машиной.
– А ты бы вернулся, если бы он был ранен?
– Может быть.
– Нет, ты тоже не вернулся бы, – крикнул ему молодой омоновец. – Потому что вы все такие, вы можете только исподтишка убивать людей!
– Вы ваххабит? – спросила я у парня.
– Нет, – сказал тот.
Омоновцы засмеялись:
– А кто из них хоть раз признался, что ваххабит?
– Зачем вы пошли в этот дом? – снова спросила я.
– Хамзат сказал, что надо убрать одного милиционера.
– Ты лучше скажи, сколько денег вам пообещали! – толкнул задержанного омоновец.
– Я ничего не знаю про деньги, это Хамзат решал, – ответил раненый.
– Ничего, скоро все расскажешь, – пообещали ему.
Вечером на базу чеченского ОМОНа в Грозный вернулся командир Муса Газимагомадов со своими бойцами. Они были усталые и подавленные.
– Расскажите про ваших погибших ребят, – попросила я.
Командир ОМОНа потер рукой лоб:
– Это были хорошие омоновцы, 17 чеченцев, один русский, – сказал он. – Двое при смерти. Самому молодому 20 лет, самому старому 36. Эти были из старой гвардии. В 1999 году они вместе с федералами освобождали Урус-Мартановский район и Грозный – сильные были парни. Трое представлены к званию Героев России.
– Почему вы считаете Ахмадова организатором теракта?
– Потому, что у меня есть точные данные. В первых числах апреля Ахмадов получил от Хаттаба большие деньги, два миллиона долларов, причем именно на устранение чеченского ОМОНа, РУОПа, милиции. Дали бы мне $2 млн, я бы этого Хаттаба им через месяц в мешке приволок.
– Разве все дело в деньгах?
– Конечно. Деньги решают проблемы с транспортом, с агентами, с материальным обеспечением бойцов, которые думают о том, что, если их убьют, их семьи останутся без кормильцев, и так далее.
– Вы уже задержали виновных во взрыве?
– Пока не всех. Но я теперь даже знаю, где делали эту бомбу, от которой даже танк разворотило бы: в Урус-Мартане.
– Как же они провезли ее в Грозный, там ведь около 90 кг было?
– Это не у меня спрашивайте, у военных на постах.
– Вам о бомбе пленные рассказали?
– У нас свои источники везде есть: среди местных, среди боевиков даже. К сожалению, не всегда это спасает от таких вот трагедий. В данном случае, конечно, пленные говорят. Мы после этого взрыва троих задержали. Двое раскололись, сдают потихоньку все свои контакты, связи. Знаешь, какое удовлетворение испытываешь, когда видишь, как они своих закладывают! Это для меня лучшая агитация, которую можно проводить против ваххабитского режима.
Тут замкомандира Бувади дал Мусе радиостанцию, которая в очередной раз заговорила по-чеченски. Командир насторожился.
– Радиоперехват, – объяснил Бувади.
Потом они засмеялись.
– Мы одного взяли из баграмовской группировки, он теперь всех их закладывает, – объяснил Бувади. – Вот они это чувствуют и пытаются с ним поругаться. Послушай сама.
– Я на «Имама», а ты на кого работаешь? – спросил ваххабит у баграмовского бойца.
– А «Имам» на кого? – задал вопрос второй.
– На «Стамбул».
– А я на «Патриота».[3]
– А «Патриот» на кого?
– Он ни на кого, он сам на себя.
– Да твой патриот на Путина, наверное, работает.
В это время Бувади получил какое-то сообщение и закричал в свой Kenwood:
– Быстро, в полной экипировке, одна группа с КПП заходит, другая в обход, третья со двора. Их двое, оружие есть!
– Должны взять еще двоих по взрыву, – пояснил Муса.
– Вы сказали, что будете мстить. Как? – спросила я.
– Реально будем ловить и сажать в тюрьму, – подумав, сказал Муса. – Это касается тех, кто не будет оказывать сопротивление. А кто будет сопротивляться, уничтожим, причем не только его, а всех, кто приютил его в доме.
– Это такая кровная месть?
– Нет, это такая работа. Только так с этой заразой покончим. Кровная месть – это другое. Преступников я все равно посажу. А кровная месть касается родственников преступников. Я же говорил: 16 лучших из их родов будут убиты за моих парней.
– Но вам это может стоить работы.
– Если меня уволят, я же не перестану быть Мусой Газимагомадовым. Это ведь не только моя кровная месть, это месть всего ОМОНа. Люди сами так решили. Ведь мы действовали по закону, просто так ни одного не забрали. Сначала собирали на них данные и доказательства, а только потом брали. И мы не подрывали их и не стреляли в спину, как они делают с нашими. В открытом бою ни один из них не вышел против моих парней. Это мразь, и с ней надо обращаться как с мразью.
А потом были похороны. По чеченским обычаям умерших хоронят в день смерти до захода солнца. Три дня после погребения в дом приходят все, кто знал покойного, и выражают соболезнование его родным. Старики в папахах с укором смотрят на молодых мужчин с автоматами, входящих во двор. Около сотни омоновцев поднимают руки для молитвы. Из женской половины дома раздается плач.
– Он умер как настоящий мужчина, – сказал Бувади отцу погибшего. – Он погиб как мужчина в большой войне, в которой решается будущее всего народа.
Сотня с автоматами выразила свое одобрение тихими возгласами.
– Спасибо, что пришли, – только и сказал старик.
Потом все подошли к женской половине дома.
– Твой сын умер, но нас осталось 300 человек, и мы все теперь твои сыновья, – сказал командир ОМОНа матери погибшего. Женщина молча его обняла.
В этот день мы объехали почти все семьи погибших: в Гехи-Чу, Комсомольском, Шаами-Юрте и Науре. Никто на этих похоронах не спросил, за что погибли молодые парни. Никто никого не обвинял. Как будто такие смерти случаются здесь так часто, что люди устали спрашивать, за что умирают их сыновья. Потом омоновец по имени Нурди объяснил:
– На похоронах не принято спрашивать, как погиб человек и почему. И о кровной мести здесь не говорят. Обо всем этом будут говорить потом, когда отец или брат погибшего приедет к нам в ОМОН.
В селе Гехи-Чу мать убитого, плача, бросилась к командиру ОМОНа Газимагомадову. Я подумала, что она станет обвинять его. Но она сказала:
– Я слышала по телевизору, что ты сказал. Спасибо тебе.
Женщина благодарила командира ОМОНа за слова о мести.
Из последнего дома в Науре мы уехали вечером.
– Проще взять штурмом целое село, чем войти в один такой дом, – вздохнул Бувади.
Глава 4
Заложники
2002 год начался с командировки в Панкисское ущелье Грузии, где тогда было много беженцев из Чечни. Это была тяжелая поездка. В селе Дуиси я увидела сотни людей, которые жили в нетопленом общежитии, обогреваемом печкой-буржуйкой, по шесть человек в комнате. Я почувствовала, как страшна их ненависть к России и ко всем, кто с этой страной связан. Я увидела чеченских детей, которые кричали, поднимая вверх кулаки: «Это мы, волки!» Я подумала, что у этих детей, выросших на войне, никогда не будет мира в душе. Их отцы погибли или воевали, их матери рассчитывали паек из муки и растительного масла, которое туда привозила гуманитарная машина ООН, – рассчитывали так, чтобы хватило до следующего подвоза. Они все время были голодны. Несколько семей сумели уехать по программе ООН в европейские страны и писали оттуда письма. В этих письмах были такие слова: «Я попала в рай. Я не верю. Здесь так тихо. Все улыбаются». Это писала Лиза Ибрагимова из Канады. Ее мужа и родных убили на войне, она осталась одна с шестью детьми.
