Владимир Бахтин - Судьба писателя Л Добычина
И. И. Слонимская упрекнула его в том, что он никого не любит. Он ответил: "Из известных Вам лиц хорошо отношусь к нижеследующим:
1. Коле1*, 3. Тагерин2**,
______________
* 1 Н. К. Чуковский.
** 2 Е. М. Тагер.
2. Шварцу, 4. Эрлиху".
Вообще письма Добычина важны не только для уяснения его внутреннего мира, но и в чисто литературном отношении. Он был прекрасным стилистом. Посылая свою первую рукопись "Вечера и старухи" поэту М. Кузмину, он подчеркнуто переходит на старую манеру, сохраняя даже яти и твердые знаки:
"Милостивый Государь
Михаил Алексеевич!
Я позволилъ сhбе переслать на Ваше разсмотрhнiе нhсколько беллетристическихъ издhлiй и очень прошу Васъ, если Вы не найдете этого ненужнымъ, дать мнh о нихъ Вашъ отзывъ.
Л. Добычинъ.
Брянск, Губпрофсоветъ.
30 мая 1924" 3*.
______________
* 3 Ответное письмо Кузмина мне неизвестно. Он либо вообще ничего не ответил, либо высказал о рукописи отрицательное суждение. В одном из писем Добычин, скорее всего имея в виду этот эпизод, назвал Кузмина гордецом.
Как и его произведения, письма Добычина и внешне своеобразны: чаще, чем мы привыкли, он ставит ударения - порой чтобы избежать двусмысленности, порой в малоизвестном для читателя слове, порой как бы исправляя неверное произношение, порой - явно иронически; он часто подчеркивает слова и фразы или выделяет их печатными буквами, многие слова начинаются с заглавных букв - тут тоже целая гамма возможных смысловых оттенков, от сатирического до возвышенного.
...В 1934 году Добычину удалось наконец перебраться в Ленинград. Союз писателей дал ему комнату (Мойка, 62). Здесь он очень сблизился с соседом, молодым рабочим Александром Павловичем Дроздовым (в письмах именуется Шуркой). Дроздову посвящен "Город Эн".
Рассказ "Дикие", который мы публикуем, даже подписан двумя фамилиями: Добычина и Дроздова. Впрочем, и И. И. Слонимская, и М. Н. Чуковская, и Л. Н. Рахманов, у которых я справлялся, весьма скептически отзывались о литературных возможностях добычинского приятеля. А В. А. Каверин на мое письмо ответил так: "Дроздов был сосед Добычина по квартире и ничего написать он не мог. Добычин был привязан к нему и вследствие этой привязанности поместил эту фамилию рядом со своей".
Не исключено, что "Дикие" в какой-то степени основываются на рассказах А. Дроздова (незадолго до смерти Л. Добычин закончил повесть "Шуркина родня", которую безрезультатно предлагал в несколько мест; рукопись эта, к сожалению, пока остается недоступной). Что же касается собственных деревенских впечатлений Добычина, то о них, например, говорится в одном из печатаемых писем, да и по рассказам видно, что писатель знал деревню не понаслышке.
Но тучи уже сгущались над Добычиным. Вот его письмо к писательнице М. Шкапской - крик о помощи, смертельная тоска...
"Дорогая Марья Михайловна.
Если у вас найдется время, напишите мне немножко.
Следовало бы извиниться, что я обращаюсь с этим к Вам, и прочее, но я думаю, Вы это примете без извинений.
Мне как-то очень неспокойно, хочется немножко жаловаться, а народу мало.
Кланяюсь Вам. Л. Добычин".
За несколько дней до известной статьи "Сумбур вместо музыки" ("Правда" от 28 января 1936 года) в Доме писателя состоялось первое заседание дискуссионного клуба прозаиков, посвященное "Городу Эн". Добычина уже ругали, но топором еще никто не размахивал.
Что сказал о своей книге сам автор, "Литературный Ленинград" не пишет, но оценивает: "Сообщение его было весьма дискуссионным". Пытался как-то прикрыть писателя М. Слонимский: "Добычин взял материал, уже отработанный в литературе, и показывает его новыми приемами. Но я не отношусь к этому как к формальному новаторству". К. Федин отметил, что книга "сделана еще более виртуозно", что "автор нашел гармонию между своей манерой и материалом", однако, впадая в противоречие с самим собой, подвел такой итог: "Добычину надо бежать от своей страшной удачи... Книга Добычина действует как художественное произведение. Но когда прочитаешь эту книгу, остается чувство неудовлетворенности. В каждом отдельном эпизоде книги - разительная реалистическая сила. Но сложенные вместе, они перестают действовать". (Кстати, за несколько лет до этого Федин отметил талант Добычина в одном из своих зарубежных интервью.)
Вскоре после дискуссии, 9 февраля 1936 года, Добычин отправляет заказное письмо М. Л. Слонимскому в Минск, куда тот поехал на пленум правления Союза писателей СССР.
"Дорогой Михаил Леонидович. Вчера вечером Коля Степанов сообщил мне по телефону, что ему только что позвонил Лозинский и объявил, что вычеркивает из сделанной Колей Степановым рецензии (для "Литерат. Соврем.") на "Город Эн" все похвальные места, так как имеется постановление бюро секции критиков эту книжку только ругать. Рецензия, по словам Коли Степанова, была составлена очень осторожно, и похвалы были очень умеренные и косвенные, так как К. С. приблизительно предвидел, где будут зимовать раки.
Я бы относился ко всему этому с коленопреклонением и прочим, если бы знал, что это делается с какой-то точки зрения или какой-то высоты, но вся тут высота-то - высота какого-нибудь <...> и точка зрения - его левая нога.
Очень прошу Вас поговорить с московскими людьми, которых Вы увидите, и выяснить, действительно ли следует в этом отношении осенить себя крестным знамением, как выразился в 1861 году митрополит Филарет, и призвать благословение божие на свой свободный труд, залог своего личного благосостояния и блага общественного,- или возможны какие-нибудь вариации.
Кланяюсь.
Ваш Л. Добычин".
Рецензия Н. Степанова опубликована в февральском номере "Литературного современника" - рецензия в общем справедливая и объективная, но - и это тоже понятно - концы с концами в ней сходятся плохо. "Своеобразие Добычина в "авторском невмешательстве"". А в последнем абзаце, явно приписанном и выделяющемся своей резкостью, говорится, что в экспериментальной книжке Добычина "слишком много от формалистических ухищрений и объективизма".
А теперь об общем собрании ленинградских писателей, до окончания которого Добычин не дожил. Оно началось 25 марта (отчет в "Литературном Ленинграде" за 27 марта) и было продолжено (очевидно, утрясались имена формалистов и список их обличителей) 28, 31 марта, 3, 5 и, наконец, 13 апреля.
Вступительное слово Е. Добина, являвшегося тогда редактором "Литературного Ленинграда", опубликовано в виде передовой статьи. Читать его в нынешние времена тяжко. Добычин почему-то оказался главным противником, да что там - врагом советской литературы и советской власти. "Любование прошлым и горечь от того, что оно потеряно,- квинтэссенция этого произведения, которое можно смело назвать произведением глубоко враждебным нам".
"Конечно,- отмечал докладчик,- этот монстр - одиночное явление в нашем искусстве". Однако в дальнейшем были оглашены имена и других грешников: того же К. Федина ("Похищение Европы"), Н. Никитина ("Двойная ошибка"), Ю. Германа (рассказ "Валюша"), И. Ильфа, Е. Петрова и В. Катаева (авторов "низкопробного" произведения "Богатая невеста"), Дм. Лаврухина, Б. Корнилова и других. И все-таки то, что выслушал Леонид Иванович Добычин, не сравнимо ни с чем.
""Город Эн",- повторяет и усиливает тон докладчик,- любование прошлым, причем каким прошлым? Это - прошлое выходца самых реакционных кругов русской буржуазии - верноподданных, черносотенных, религиозных".
Н. Я. Берковский, как и Е. С. Добин, впоследствии глубоко переживавший свои тогдашние заносы, выступил не менее хлестко и также не обременяя себя поисками аргументов: "Дурные качества Добычина начинаются прежде всего с его темы... Добычин - это такой писатель, который либо прозевал все, что произошло за последние девятнадцать лет в истории нашей страны, либо делает вид, что прозевал..."
Что и как было отвечать униженному писателю? Читаем: "...недоумение собрания вызвало выступление Л. Добычина. Он сказал несколько маловразумительных слов о прискорбии, с которым он слышит утверждение, что его книгу считают идейно враждебной. Вот и все, что мог сказать Добычин в ответ на политическую оценку его книги, в ответ на суровую критику "Города Эн", формалистическая сущность которой была на собрании доказана". Как это похоже на известный эпизод с М. М. Зощенко!
Алексея Толстого тоже покритиковали - за пьесу "Акила". Тогда он вышел на сцену и весело заявил: "О чем спор? Пьеса плохая, я абсолютно согласен с этим. Но она написана бог весть когда, еще до революции - и вольно же было ставить ее сейчас..." и т. д. Но обозреватели "Литературного Ленинграда" наверняка не были удовлетворены: "Думается нам, за этой краткой репликой на ближайшем собрании последует и более широкое выступление А. Толстого по вопросам, волнующим советскую литературу". Толстому ничего не оставалось, очевидно, как выступить еще раз. 5 апреля на пятом заседании он вновь поднялся на трибуну.
