Владимир Бахтин - Судьба писателя Л Добычина

Бахтин Владимир

Судьба писателя Л Добычина

Владимир Бахтин

Судьба писателя Л. Добычина

"...одно высокопоставленное лицо учило меня приобретению перспектив. Под перспективами оно подразумевало "не одно же плохое, есть хорошее"..." В этих едких словах - весь Добычин, талантливый и своеобразный прозаик с трудной литературной судьбой, в чем-то предваряющей судьбу Михаила Зощенко. Оба были сатириками, обличителями, в многоликом мещанстве видели силу, враждебную человеку, культуре. И, как нередко в тогдашние времена, авторов стали отождествлять с их героями, самих писателей обвинили в тех нравственных изъянах, которые они высмеивали и осуждали. Литература о Добычине более чем скудна: несколько убийственно грубых и несправедливых рецензий, краткие доброжелательные упоминания в мемуарах В. Каверина. Л. Рахманова. Г. Гора и недавняя, очень содержательная заметка в "Огоньке" Марины Чуковской. О рецензиях нечего и говорить, достаточно прочитать названия - "Позорная книга". "Об эпигонстве": "...книга Добычина - хилое, ненужное детище, весьма далекое от советской почвы" ("Октябрь", 1936, № 5)...

Сказано это о лучшем произведении писателя - "Город Эн" (1935). А после выхода первого сборника рассказов "Встречи с Лиз" - всего у него три книги Добычин так объясняет свое состояние М. Л. Слонимскому: "...романа не написал, но теперь (недавно начал) пишу. Но если будет хорошая погода брошу. Ничего нет, что побуждало бы писать, а время (давно уже Средний Возраст) уходит. Деньги это дает совершенно ничтожные, а шуму - больше бывает, когда лягушка в воду прыгнет".

Все видел и понимал этот человек. И на много лет вперед видел свою судьбу: "Если Начальники не пропустят Ерыгина 1*, мне, увы, по-видимому, больше ничего не придется печатать: то, что я буду писать впредь, будет тоже недостойно одобрения". Это еще 1925 год. "...мои акции стоят отменно низко, и улучшения оным не предвижу". Это 1926-й. Первый сборник его рассказов издан в 1927-м. Второй ("Портрет"), в основном повторяющий первый - в 1931-м.

______________

* 1 Рассказ "Ерыгин" (1924).

В конце марта 1936 года после собрания, на котором его безжалостно и несправедливо проработали, Добычин исчез, никто его уже больше не видел. Судя по всему, он покончил с собой. Сведения, собранные по крупицам, рисуют такую картину: из Дома писателя он вернулся к себе (ночью по телефону с ним говорили Чуковские); на столе разложил книги, не принадлежавшие ему, с записочкой в каждой - кому возвратить (рассказала вдова поэта Бенедикта Лифшица Екатерина Константиновна); еще раньше, как вспомнил Л. Н. Рахманов, он отдал мелкие долги; затем отправил матери в Брянск свои часы и кой-какие вещи... С ее обеспокоенного письма в Ленинград и открылось исчезновение Леонида Ивановича Добычина.

Настоящие заметки сложились на основании писем Добычина, переданных автору этих строк вдовой М. Л. Слонимского Идой Исааковной и Леонидом Николаевичем Рахмановым, за что выражаю им глубокую признательность, а также материалов ЦГАЛИ и Брянского областного архива 2*.

______________

* 2 К искреннему горю всех знавших его, Л. Н. Рахманов скончался в 1988 году. Эту статью он прочитал в день отправки в больницу, откуда ему уже не суждено было вернуться.

Л. Добычин (он хотел, чтобы его произведения были подписаны именно так) родился в Двинске (ныне Даугавпилс) 18 июня 1894 года - это впервые точно устанавливается из письма к И. И. Слонимской. Отец его, рано умерший, был врачом - все, как у героя "Города Эн". По словам знавших его, Добычин окончил Петербургский политехнический институт. Но в Брянске, куда семья переехала, по-видимому, во время первой мировой войны, во всяком случае, не позднее 1918 года, он был мелким служащим: с 1922 по 1925 год статистик (иногда это называлось заведующий статистическим отделением) орготдела губернского Совета профсоюзов, год был без работы, затем устроился в губстатбюро ("Этот адрес навсегда",- говорит он в одном из писем). В общем, даже на фоне тогдашних трудностей жизнь его протекала по худшему, так сказать, варианту.

"Сочинение глав (задуманного романа.- Вл. Б.),- сообщает Добычин в 1933 году,- задерживается отсутствием

а) в течение всей зимы электричества,

б) в течение более чем месяца - керосина, в результате чего испытывается недостаток освещения, выходные же дни посвящаются стоянию в очередях".

Ему негде было работать. Только через несколько лет семья (мать, сестра и брат Дмитрий, тоже мелкий служащий губпрофсовета) переехала в квартиру, где у него появился свой угол.

Это был человек не совсем обычного душевного склада (М. Слонимский сравнивает его с Хлебниковым, с Гогеном). Широко образованный, весьма сведущий в литературе, он знал языки - по меньшей мере, французский, немецкий и латынь,- много размышлял, словом, жил напряженной духовной жизнью. И вместе с тем задыхался от одиночества ("А мне очень наскучило ни с кем не разговаривать"; "Я славлюсь только у Цукерманши, библиотекарши из "Карла Маркса""). Семья решительно не одобряла его стремления к творчеству. Именно поэтому Добычин вел оживленную переписку с семьей Слонимских, Н. К. и К. И. Чуковскими, Е. Л. Шварцем, Л. Н. Рахмановым, Н. С. Тихоновым, Е. М. Тагер (чья жизнь и стихи тоже еще ждут своего внимания), с некоторыми другими писателями. Видно, что он дорожил этими связями, старался развлечь своих корреспондентов, рассказывая о каких-то смешных случаях, анекдотах. "При входе в сквер написано, чего там нельзя делать. Заканчивается так: "За неисполнение штраф или принудительных работ". Я вспомнил Двинск, где на вывесках было: "Табак, сигар и папирос" и "Сыр, сметана и яиц""; "Кажется, я не писал Вам, что парикмахер у меня спросил "Сами броетесь наиболее?""

Потом многие эти фразы обнаруживаются в добычинских вещах. Из письма: "Цукерманша получила из Смоленска вызов на соревнование - три пункта приняла, три отклонила, в один внесла поправки". Подобной фразой и начинается публикуемый рассказ "Матерьял". А похожая вывеска упомянута в "Городе Эн": "Мел, гвоздей, кистей, лак и клей".

Смешное и грустное у него всегда рядом, так же как и личные переживания накрепко связаны с общественным бытием.

"Моя сестра вчера была на чистке,- пишет он в 1930 году И. И. Слонимской.- Было так:

Председатель: Расскажите вашу биографию.

Она: Мой отец был врач. Он умер, когда мне было полтора месяца.

Председатель: Как вы справляетесь с своей работой?

Она: Через несколько месяцев мне прибавили прибавку. Если бы не справлялась, то бы не прибавили.

Посторонняя женщина (врываясь запыхавшаяся): Пусть скажет, как она относится к хозяйственным затруднениям.

Все (в негодовании): Это политический вопрос, это не имеет отношения.

Председатель: Но раз вопрос задан, придется отвечать. Как вы относитесь к хозяйственным затруднениям?

Чистимая (при общем шуме бормочет): Это временные затруднения.

Председатель (перекрикивая шум): Она сказала, что это временные затруднения.

На этом кончилось.

Пятнадцатого (послезавтра) мы ликвидируемся, и я опять пущусь на поиски приюта на время "Хоз. Затр." <...>.

"Если можно узнать, на каком градусе (по Цельсию, то есть при ста градусах) дело с моей книжкой, то очень прошу. При мысли, что она не успеет выйти, у меня ЛЕДЕНЕЕТ КРОВЬ И ВОЛОСЫ СТАНОВЯТСЯ ДЫБОМ".

И в этом письме - прямая связь с рассказом "Матерьял", написанным в том же, 1930 году: "Председатель был шутник, и зрители покатывались. Коммунальщики сидели серые". Всего две фразы! Но поистине у них взрывная сила: безнравственно унижать человека. То, что в письме, рассказавшем о конкретном факте, смазано, скрыто, в художественном произведении вскрывается как явление само по себе, в принципе антигуманное.

Добычина постоянно критиковали за объективизм - автор, мол, не дает никакой оценки тому, что изображает. Но неужели этот эпизод ничего не скажет читателю?!

Однако ни литературные невзгоды, ни нужда не сломили Добычина, не лишили его чувства собственного достоинства (что и сыграло роковую роль в 1936 году). Даже обращаясь с просьбами - то о напечатании своих вещей, то о высылке гонорара, то об устройстве в Ленинграде,- он подчеркнуто независим. Ни разу, хотя бы из простой вежливости, не похвалил книги, если она не была в его вкусе. "Я прочел книжку, которая называется "Машина Эмери"",- сообщает он автору, М. Л. Слонимскому, опекавшему его, всячески помогавшему на протяжении многих лет. И больше ничего. Однажды, правда, он одобрил Л. Н. Рахманова, да и то в такой форме: "Я прочел "Базиля". Очень хорошо. Я не ожидал даже, что так будет. После этого я попробовал "Племенного" 1*, но оставил. Это - действительно плохо (простите)".

______________

* 1 Имеется в виду роман Л. Рахманова "Племенной бог" (1931).

Он всегда остер, ироничен. Говорит о Л. Сейфуллиной: "Я ее очень люблю. В особенности - за перспективы" (вспомним начало этих заметок). А чуть позднее сообщает, что именно в ее честь назван рассказ, где одним из персонажей является коза по имени Лидия.