Три эссе. Об усталости. О джукбоксе. Об удачном дне - Петер Хандке
Спустя годы джукбоксы утратили для него свою притягательность — вряд ли оттого, что теперь он предпочитал слушать музыку дома, и определенно не оттого, что он постарел, но, скорее всего, — так он понял, засев за эссе, — оттого, что он жил за границей. Разумеется, он, как и прежде, с ходу бросал монетку в щель, как только оказывался — в Дюссельдорфе, Амстердаме, Кокфостерсе или Санта-Тереза ди Галлура — перед одним из готовых к работе, гудящих и переливающихся разноцветными огнями старых друзей, но это была скорее привычка или традиция, и слушал он все чаще вполуха. Их прежнее значение, напротив, сразу возвращалось во время его эпизодических остановок в родных краях. Одни по возвращении домой шли «на кладбище», «на озеро» или «в бар», а он прямо с автобусной остановки нередко направлялся к музыкальному автомату в надежде, что его грохот позволит ему почувствовать себя не таким чужим и неуклюжим во время предстоящих встреч.
Надо рассказать и о тех встреченных им за границей джукбоксах, которые играли не только музыку, но и роль в некоторых событиях его жизни. Всякий раз это было не просто за границей, но на границе — на краю привычного мира. Хотя Америка и была, так сказать, «родиной джукбоксов», но ни один из увиденных там не произвел на него впечатления — разве что на Аляске. Только вот считать ли Аляску частью Соединенных Штатов? Как-то в канун Рождества он оказался в Анкоридже. После Рождественской мессы, когда у дверей маленькой деревянной церкви среди абсолютно незнакомых людей на него нахлынуло редкое чувство радости, он решил заглянуть в бар. В полумраке, среди снующих пьяных посетителей, он увидел единственную спокойно стоящую фигуру у сверкающего джукбокса — индианку. Она повернулась к нему, лицо большое, гордое, насмешливое, и это был единственный раз, когда он танцевал с кем-то под пульсирующие ритмы джукбокса. Даже всегда готовые к потасовке посетители расступались, освобождая для них место, будто эта девушка или, скорее, женщина без возраста была самой старой в заведении. Потом они вышли через заднюю дверь; на обледенелом дворе стоял ее внедорожник, чьи боковые стекла были разрисованы силуэтами сосен, стоявших по берегам озера; шел снег. Отстранившись, хотя они и не касались друг друга, разве что, танцуя, слегка брались за руки, она предложила пойти с ней; она занималась с родителями рыбной ловлей на другой стороне залива Кука. И в этот момент ему стало ясно, что в его жизни наконец стало возможным решение, принятое кем-то другим. И он сразу же представил себе, как переходит с незнакомой женщиной границу там, среди снегов, абсолютно серьезный, навсегда, без возврата, отрекаясь от имени, работы, всех своих привычек; эти глаза, это место, за границей всего привычного, часто мерещившиеся ему, — это был момент, когда Парцифаль стоял перед спасительным вопросом; а он? — перед таким же спасительным «да». И как Парцифаль, но вовсе не потому, что не был уверен, — ведь у него был этот образ, — а потому, что это как будто вошло в его плоть и стало ее частью, он медлил, и в следующий момент этот образ — эта женщина — буквально исчез в снежной ночи. В следующие вечера он снова и снова заглядывал в бар, ждал ее у джукбокса, расспрашивал о ней и разыскивал ее, но, хотя многие припоминали ее, никто не мог сказать, где она живет. И даже спусти десятилетие это происшествие побудило его перед вылетом из Японии до обеда оформить американскую визу, высадиться в темном зимнем Анкоридже и за несколько дней исходить вдоль и поперек занесенный снегом город, к прозрачному воздуху и широким горизонтам которого привязалось его сердце. Между тем даже на Аляску проникло новое кулинарное искусство, и прежний «салун» превратился в «бистро» с соответствующим меню и усовершенствованиями в интерьере, которые, разумеется, и это можно было заметить не только в Анкоридже, на фоне светлой и легкой мебели уже не выносили соседства тяжелых старомодных музыкальных машин. Но явной приметой того, что где-то поблизости можно обнаружить джукбокс, были фигуры — всех рас, — выползавшие нетвердой походкой на тротуар из трубообразных бараков, из самых темных углов; или человек, как правило белый, во дворе, среди ледяных глыб, окруженный полицейским патрулем и бьющий кулаками во все стороны, которого потом, скользящего по льду и снегу животом — плечи и подогнутые сзади к бедрам голени крепко связаны, — с заломленными за спину руками в наручниках, как салазки, загружали в полицейскую машину. В бараках, на видном месте рядом с барной стойкой, на которой покоились головы пускающих слюну и рыгающих во сне мужчин и женщин, в основном эскимосов, он обязательно встречал подчинявший себе все пространство джукбокс со старыми добрыми песнями; здесь можно было обнаружить все синглы Creedence и тут же, в клубах табачного дыма, послушать истовые и мрачные сетования Джона Фогерти[33] на то, что в своих музыкальных блужданиях он «утратил связь», а также — «если бы мне платили хотя бы доллар за каждую песню, которую я спел…»[34] — пока со стороны вокзала, зимой открытого только для грузовых перевозок, доносился пронизывающий весь город протяжный органный гудок локомотива со странной для Крайнего Севера надписью «Южная тихоокеанская транспортная компания», а на телеграфном проводе перед мостом, ведущим к открытой только летом лодочной пристани, раскачивался удавленный ворон.
Не означает ли это, что музыкальные автоматы были чем-то для бездельников, для фланеров, шатающихся по городам, и, как стало теперь модно, по миру? Нет. Во всяком случае, он меньше искал их в периоды безделья, чем когда работал или обдумывал замысел и особенно когда возвращался в родные места. Прогулка в поисках тишины, перед тем как сесть за письменный стол, почти регулярно превращалась в прогулку в поисках джукбокса. Чтобы отвлечься? Нет. Если уж он нападал на след чего бы то ни было, то меньше всего на свете ему хотелось от этого отвлечься. Дом его
