Майя Кучерская - Наплевать на дьявола: пощечина общественному вкусу

Лишь однажды мы видим Арину Родионовну не в тени поэта, и ради этого эпизода стоит читать книгу. Когда Пушкин внезапно отправился на свидание с императором Николаем, встревоженная Арина Родионовна на рассвете бросилась к соседям, в Тригорское. «Она прибежала вся запыхавшись, седые волосы ее беспорядочными космами спадали на лицо и плечи; бедная няня плакала навзрыд», – вспоминала свидетельница событий. Вот она, любовь. Но это почти и все. И печальная для биографа правда состоит в том, что у Арины Родионовны не было биографии.

Единственный достойный путь, по которому можно было бы отправиться – снабдить скудные сведения историко-культурным комментарием, поясняющим, каково было положение няньки в дворянском доме, восстанавливающим и крестьянскую точку зрения на мир (не сводимую к выраженной в фольклоре) – русские крестьяне не были вовсе бессловесны, сохранились их воспоминания и дневники. Но такой труд потребовал бы заметно бóльших усилий. И словно ощущая собственную беспомощность, автор завершает книгу рассуждениями о необходимости поставить Арине Родионовне индивидуальный памятник. Вот уж действительно, «бедная старушка». Ведь единственно правдивым памятником ей был бы памятник в виде тени, тени, которой она тихо и любовно проскользила по жизни Пушкина.

Михаил Филин. Арина Родионовна. М.: Молодая гвардия, 2008 («Жизнь замечательных людей»).

Мильон терзаний

Тимур Кибиров, поэт, чей голос в последние годы стал звучать реже и тише, словно очнулся и написал сразу три поэмы, объединенные одной темой. Тема сформулирована во вступительной части к книге: «Нравоученья и катехизиса азы». Не сон ли? Вечный шутник и насмешник, сочинитель эротической поэмы «Сортиры» и гомерически смешной «Жизни К. У. Черненко» будет преподавать читателю уроки нравственности? Тот, кто еще вчера вызывал улыбку дам огнем нежданных эпиграмм, а также остроумными пародиями и забавными центонами (стихотворениями, сплетенными из чужих строк), решил обратиться в Чацкого и произнести свое «bla-bla-bla, в надежде славы и добра»?

Но именно так и обстоит дело. И Кибиров, окей, не Кибиров, его лирический герой не скрывает отвращения к той пошлости, в которой плавают его современники, по большей части не испытывая по этому поводу ни малейшего неудовольствия. Димабилан-ксениясобчак, «Россия митрополита Филарета и фельдмаршала Кутузова» и прочая адская смесь особенно сгущается в рекламных паузах, которыми прослаиваются поэмы. В паузах анонсируется выход блокбастера «Братва-4», криминальная драма «Две пули – больше ничего», а также «эротическая комедия» «Евгений Онегин». Пушкин, естественно, давно переписан: «Онегин тихо увлекает / Татьяну в угол и слагает / Ее на шаткую скамью <…> / Татьяна в темноте не спит – / То стан совьет, то разовьет/ С благонамеренным в руках».

Рекламные паузы – это рамки, в которые вставлены пестрые картины поэм. В лиродидактической прозаической поэме «Покойные старухи» даны чудные портреты старух из детства Тимохи (он же лирический герой) – «божественной» Карповны, поившей Тимоху полузабытым ныне напитком «гриб». Старой девы «из бывших» по прозвищу Монашка, книги из ее библиотеки и пробудили в юном герое поэта. Одряхлевшей пани Агнешки, поведение которой в юности было «легче пуха». И хотя никакие эти бабушки не праведницы, но именно без них, настойчиво намекает нам Кибиров, и не стоит ни город, ни мир. Умерли они, и связь всех со всеми, которую отчаянно пытается восстановить герой следующей поэмы (он приводит пьяную вдрызг, мокнувшую под дождем мамашу с малолетним сыном домой, но получает по морде – от «мужа и отца»), связь эта все равно рвется. И тошнотный морок источают отнюдь не злобная Монашка и алкоголичка-мамаша, а ток-шоу, в которых Татьяна, не наставившая генералу рога, выставлена безмозглой дурочкой.

Кибиров говорит просто и прямо: адюльтер отнюдь не доблесть. Береги честь смолоду. А «нам бы, раздолбаям, / Не сдаваться бы в полон, / Как бы ни был Враг силен». Так и пишет «В-р-а-г». Он же Отец лжи. Поэт отлично сознает, до чего «атавистичен и смешон», ясно видит, что слушатели его давно отвернулись и «кружатся в вальсе с величайшим усердием». И догадывается, что вряд ли исправит человечество, но молчать – «Богородица не велит». Однако, проповедуя истины добра и красоты, Кибиров, как и прежде, остается ироничен и остер, а потому его строгие морали не докучают – и даже самый серьезный читатель, листая эту книжку, наверняка не раз рассмеется.

Тимур Кибиров. Три поэмы. М.: Время, 2008.

Танцующие в воздухе

Писателей уровня Рушди в мире единицы. Он действительно пишет мировую во всех смыслах этого слова прозу. И Нобелевскую премию автору «Сатанинских стихов», за которые Рушди был приговорен Хомейни к смерти, до сих пор не дали, конечно же, из опасений перед мусульманским миром. Но Рушди и не нуждается ни в чьих патентах. Только что вышедший в русском переводе роман «Клоун Шалимар» (2005) еще одно тому доказательство.

Полотно его повествования натянуто на все те же излюбленные Рушди противоречия. Восток и Запад, национальная культура и глобализация, прорастание сквозь цветущую первобытность Кашмира европейской цивилизации. Все эти плюсы и минусы, все краски Рушди соединяет, взбалтывает и из получившейся взрыво-опасной смеси делает инъекции всем главным героям. Самую большую – 24-летней Индии Офальс. Ее отец – французский еврей с немецкой фамилией Макс Офальс, бывший посол США в Индии; мать – танцовщица из кашмирской деревни Пачхигам.

На первых же страницах совершается убийство – нож, лезвие которого так и сверкает в золотистых лучах калифорнийского солнца, вонзается в сердце экс-посла Макса. И веревочка начинает виться. Рушди шаг за шагом ведет нас к причинам трагедии, зерна которой посеяны, разумеется, в Пачхигаме.

Деревушка эта – сущий рай с прохладными садами, окутанными ароматом цветущих персиков и крокусов в шафранных полях, с лесистыми склонами и речкой. В раю живет своя предсказательница, пророчащая только доброе, свои безобидные призраки, здесь верят в магическую силу змей и в то, что малахит приносит удачу. В роли Адама и Евы, точнее, мифологических Рамы и Ситы (историю которых Рушди постоянно проецирует на отношения героев) выступают акробат, виртуозный танцовщик на проволоке, называющий себя клоуном Шалимаром, и красавица Бунньи.

Но по законам жанра рай должен быть разрушен. И в результате Индо-пакистанской войны 1965 года Пачхигам стерт с лица земли. Хотя первые трещины поползли раньше, когда Бунньи решила вырваться из постылой деревни, стать великой танцовщицей и обратилась за помощью к одному знатному «американу», послу. В итоге сломалось сразу несколько судеб, а клоун Шалимар взял в руки нож.

По роману Рушди вполне можно было бы изучать историю ХХ века. Рассказывая о судьбе долгожителя Макса, Рушди описывает европейское Сопротивление, затем строительство послевоенного мира, вторжение русских в Афганистан – и так вплоть до падения железного занавеса. Но историческое полотно всего лишь фон для его основного высказывания.

Это книга об ограниченности человека, его души и ума. О его клоунском бессилии перед неумолимыми законами истории, которые всюду одни и те же. «Лос-Анджелес сделался похожим на Страсбург военных лет и на Кашмир» – это не красивая фраза, это авторское кредо. Земной шар лежит у писателя на ладони, но понимание механизмов его верчения ничего не меняет. Ни у любви, даже великой, ни у добра на шарике, вылепленном Рушди, никаких шансов. Возможно, поэтому последняя эмоция, которую переживает главная его героиня Индия, – ледяной гнев. И это гнев отчаяния.

Салман Рушди. Клоун Шалимар / Пер. с англ. Е.К. Бросалиной. СПб.: Амфора, 2008.

Книга про бойца

Национальный бестселлер-2008 получил Захар Прилепин. Серьезных конкурентов у него и в самом деле не было. Разве что Лев Данилкин с биографией Александра Проханова «Человек с яйцом» – трудом основательным и галлюциногенно ярким, но слишком уж маргинальным, чтобы премия «Нацбест» с ним отождествилась. Для того чтобы остановить выбор на прозе вошедших в короткий список Анны Козловой, Андрея Тургенева, Юрия Бригадира и Александра Секацкого, от жюри тоже потребовался бы предельный радикализм или хотя бы пристрастие к политической, новаторской, философской или просто слабой (как в случае с Бригадиром) прозе. Выбор Захара Прилепина – отличный компромисс.

«Нацбесту» ведь тоже надо как-то жить. Подтверждать, с одной стороны, скандальную, хулиганскую (а премия именно так заявляла о себе когда-то), с другой – не слишком отклоняющуюся от мейнстрима репутацию (такой она и получилась в итоге). Прилепин для подобной политики – фигура идеальная.