«Будем надеяться на всё лучшее…». Из эпистолярного наследия Д. С. Лихачева, 1938–1999 - Дмитрий Сергеевич Лихачев
Мне хотелось бы сообщить Вам, кстати, нечто по поводу Вашей книги о текстологии («Краткий очерк») — Вам небесполезно знать: как-то на заседании группы я сослался на эту книгу (в положительном смысле). Небезызвестный корифей в области теории текстологии Е. И. Прохоров взял тогда слово и громогласно заявил следующее (я записал стенографически точно, с обозначением даже логических ударений и выкриков): «Я категорически, а-абсолютно не согласен с последней книгой Лихачева и буду добиваться того, чтобы разнести ее в пух и прах!!!»
Надо знать Прохорова, чтобы этому заявлению не удивиться. Но руководитель группы Вера Степановна не только не посмеялась этому и не сказала: «Ай, Моська!..», но приняла его заявление к сведению — как естественное и должное, и сообщила, что, поблагодарив Вас в письме за присланную книгу, она воздержалась от какой бы то ни было ее оценки и только предложила обсудить ее на заседании группы. «Думаю, — сказала она, — что осенью мы это и сделаем».
Говорят, что Е. И. Прохоров уже сдал свои возражения по поводу Вашей книги в «Известия ОЛЯ» (т. е. к тому же Благому). Что бы это ни было, — это будет очередным саморазоблачением этой текстологической шавки. (Мне представляется, что всякий вообще «опус» таких людей, как Прохоров, — их саморазоблачение.) Этого, стало быть, опасаться не следует ни в какой мере.
Что же касается обсуждения, то, насколько я понял, в расчете на него Вы и создавали свою книгу. Но только зачем это делать на «группе» — худосочной и сектантски-замкнутой, а не устроить более широкое обсуждение с привлечением всех заинтересованных в данной теме?
Мне поэтому кажется, что Вам надо ориентироваться именно на такое обсуждение и не соглашаться обсуждаться на «группе», хотя бы и расширенным заседанием. Лучше, чтобы и номинально инициатором и устроителем обсуждения выступала не группа текстологии, которая во всякие итоговые материалы может внести много своего, — «группового», пристрастного, а какая-нибудь другая инстанция.
Меня Ваша книга и Ваш устный доклад о Шахматове-текстологе[2337] наводят на многие размышления о самом предмете текстологии, так что я даже чувствую себя сейчас на некоем перепутье. Мне сейчас представляется, что мы «группой» много лет занимались совсем не тем, чем нужно, и совсем запутали текстологию, неверно ее ориентировали. Представляется чрезвычайно важным выламываться за скорлупу «чистой», самодовлеющей текстологии (которой не может и не должно быть) в большой мир общелитературоведческих и, если надо, — еще более широких — социальных проблем. Необходимо точнее разведать, какие возможны для этого пути; как вообще текстология соотносится со всем литературоведением и какое место в нем занимает, что текстология и что — нет. Ваше понимание задач текстологии и ее роли в системе литературоведения ведет, как мне кажется, в этом пункте к некоему литературоведческому синтезу, чрезвычайно плодотворному. Если действительно предмет текстологии составляет исследование истории текста, а проблема издания — только одно из ряда практических применений текстологии, — то мы уже не скажем, что действительно туманное и очень мало определенное понятие «воля автора», соблюдение «авторской воли» лежит в основе текстологии и является ее «основным принципом». Основной принцип текстологии — дух исследования, филологический анализ текста, опирающийся на все богатство марксистско-ленинской методологии. Или не так?
Я постараюсь привести в порядок свои мысли об этом в связи с Вашей книгой и, если состоится ее обсуждение, — соответствующим образом выступить.
Желаю Вам доброго здоровья.
Ваш А. Гришунин
РГАЛИ. Ф. 3288. Оп. 1. Ед. хр. 40. Л. 37–39. Машинописная копия с правкой автора.
17. Д. С. Лихачев — А. Л. Гришунину 30 августа 1964 г.
Дорогой Андрей Леопольдович!
Спасибо Вам большое, большое за Ваше обстоятельное письмо и доброжелательство. Мы, литературоведы, не очень избалованы добрыми отношениями между собой.
Любопытно, что от Веры Степ[ановны] я получил письмо не только с благодарностью за присланные книги… Ну, Бог с ней.
Если Прохоров напечатает статью или рец[ензию] в «Известиях ОЛЯ», — это будет очень хорошо. Его статья даст мне возможность ответить и развить свои мысли.
Впрочем, не всегда ответы печатают: «Лит[ературная] газета» отказалась напечатать мой ответ Благому. Я получил отказ от какого-то В. Литвинова[2338] (это не ученик Благого?).
Вашим советом требовать широкого обсуждения книжки и не соглашаться на узкое обсуждение в группе я непременно воспользуюсь. Это мудро.
Обсуждения я вовсе не боюсь. Я уверен, что текстология может развиваться только как наука об истории текста (а это не равняется творческой истории). В этом смысле текстологию вслед за мной признали в Болгарии (Мечев — в рец[ензии][2339]), в Польше (Гурский провел мое избрание почетным доктором Торуньского университета за текстологию[2340]; Якубовский — в рецензии[2341]; Поппэ, который будет переводить краткий очерк на польский язык), в Чехословакии (рец[ензия] Кралика в «Филологических листках»; Гавранковой — в статье о сов[етских] текстолог[ических] работах) и др. Это единственный путь для развития текстологии как науки. У ней должен быть свой предмет исследования, а эдиционная техника — это не исследование, а ремесло, техника.
Конечно, очень трудно Прохорову отказаться от того, что им написано, но ведь Гурский же отказался и прямо об этом заявил в Софии. Он сказал, что согласился со мной и не видит возможности переиздать свою книгу[2342]!
Рано или поздно определение задач текстологии и ее предмета станет всеобщим.
Как Прохоров не понимает, что мое понимание текстологии выгодно для тех, кто ею занимается. Голиньский в Польше сказал на заседании, что «только теперь он понимает, чем следует ему заниматься» и как обосновывать принципы издания (из исслед[ования] истории текста). Это ведь Шахматов!
Ну, да все это ясно.
Жаль только, что мне много нужно спорить («Слове о п[олку] Иг[ореве]», об «элементах реалистичности» в др[евне]р[усской] литературе; надо еще спорить о начале летописания и пр.). Впрочем, спорить люблю.
Чувствую я себя на «3−». Не могу есть сладкого, белого хлеба, картофеля и пр. вещей, содержащих сахар или перерабатывающихся в сахар. Это не диабет, а
