Энтони Берджесс - Хор из одного человека. К 100-летию Энтони Бёрджесса

После полудня я выпивал в одном из двух клубов, членом которых я состоял (первый преимущественно для шахматистов, второй — для прогнивших и чрезвычайно велеречивых театралов), или шел в кино. Вечером я обедал — медленно и пышно — в «Рулс» на Мейден-Лейн. Накануне вечером я съездил в отцовский дом, чтобы собраться в Коломбо. Я шел по Стрэнду в согласии с самим собой, согласии чуть ли не спиритуалистическом (я съел голубую форель, свиную котлету с цветной капустой в белом соусе, камамбер, выпил коктейль — джин с итальянским «Шато дю Папе» и бренди, выкурил редкую сигару).

Погода стояла мягкая для зимы, и, когда я медленно шел по улице, ко мне пристали, и я охотно поддался. Все этим вечером казалось священным — вульгарные гостиницы, коммерческие рекламы, редкая безликая отрыжка после выкуренной сигары. Пристававшая оказалась прекрасной, как ангел, и вроде не старше двадцати пяти. Она назвала гостиницу, и мы туда пошли, держась за руки. Я снял комнату на ночь, — с отдельной ванной, как она настояла, — и мы поднялись на лифте на третий этаж. Когда мы оказались в спальне, она не озаботилась снять мутоновую шубку (шуба, соответственно, походила на аналогичную у миссис Уинтерботтом). Вид у нее теперь был застенчивый и вороватый одновременно.

— Выпьешь? — спросил я.

— Нет, благодарю, — отвечала она. Ее произношение было поставлено долгими трудами.

— Мне надо, — сказала она, — глянуть, в порядке ли ванная.

Не снимая шубки, она ушла в ванную. Я предположил, что она хочет проверить, есть ли там биде или что-то вроде. Она вернулась почти сразу, улыбаясь, без шубы.

— Это стоит пять фунтов, — сказала она.

— А теперь платят вперед? — спросил я. — Спрашиваю просто из любопытства. Я долго отсутствовал и потерял связь с действительностью.

— Нам надо себя защищать, — ответила она. — Бывают всякие неприятные ситуации, мужчины просто уходят, просто так. И что мы, бедняжки, должны делать?

— Не связываться с мужчинами, которым нельзя доверять?

— Не знаю. Но я бы предпочла, чтобы вы заплатили сейчас, если не возражаете.

Я отдал ей одну из моих пятифунтовых банкнот. Она аккуратно положила ее в сумку, потом села ко мне на колени и поцеловала меня в левую щеку. Сытый и налитой вином, я ответил ей пылко. Она увильнула и сказала:

— Раздевайтесь, ложитесь в постель. Я в ванную.

— Но ты же только что оттуда.

— Я знаю. Но я должна… ну, вы понимаете, — сказала она.

Она снова скрылась в ванной, взяв сумку, и заперла за собой дверь. Разоблачившись, я лег в постель и стал ждать. Ждал я долго. Потом встал и голый подошел к двери ванной:

— Ты там? — позвал я.

Имени ее я не знал. Ответа не было. Я покрутил дверную ручку. Она не отозвалась. Я надел брюки и пиджак и вышел в коридор. Там никого не было. Но я уже понял, что случилось. Ванная вела в другую спальню. Она вошла и вышла спокойно, и теперь наверно в такси далеко-далеко. Мне следовало чувствовать себя дураком, но я не мог сдержать ухмылки, в конце концов я узнал что-то новое на будущее. Но будущего не было — во всяком случае для меня. Я оделся, спустился на лифте, и отдал ключ клерку со словами:

— Я просил комнату с ванной. А там ее не оказалось. Разве так дела делают?

Клерк взглянул на ключ и сказал:

— Номер 306 с ванной. Вы, должно быть, ошибаетесь.

— Не говорите мне, что я ошибаюсь. Поднимитесь и сами посмотрите. Моя жена ушла в отвращении, отказавшись ночевать в комнате без ванной, да еще меня обвинила в этом. Видите, сколько вы доставили мне неприятностей? Никогда больше здесь не остановлюсь.

И, повеселев, я удалился поискать выпивку, пока все не закрылось. Я нашел бар, где почтенного вида человек с литургической тяжестью играл на хаммондовском органе Ричарда Роджерса[47], и выпил там стаканчик или два с моряком торгового флота из Ливерпуля. Он поведал мне о своем кореше — парне, который в драке пользовался головой, но другой шельмец спрятал рыболовные крючки под курткой. «Видели бы вы бедолагу после драки, крючки в глазах, ужас, ужас». Потом я вернулся в гостиницу, где меня уже ждали итальянская вдова и два бокала с коньяком. Она положила очки для чтения на мятую «Иль Джорно», и мы обсудили мировые проблемы и бесстыдство современных девушек. Во время дискуссии я решил, что включу те пять фунтов в цейлонские командировочные. Я пожелал вдовице buona notte[48], лег в кровать и проспал всю ночь, как младенец.

Следующий день был субботний, и поезд на Мидлендс, к которому я едва успел, был переполнен. Силы иссякли. Воздух был чист и на вкус отдавал жареными грибами. Я купил грибов в киоске зеленщика у привокзальной автобусной остановки по пути к отцовскому дому и заодно — фунт мясного филе. Все это я и приготовил с картофельным пюре для запоздалого ланча. Отец укашлял гулять, так что мне пришлось сидеть одному в гостиной, отравляясь телевизором и почти доведя себя до слез. Отец докашлялся до заката, и к чаю у нас были сыр и сельдерей. Во время ужина принесли «Вечерний Гермес», и, пока я мыл посуду, отец читал его у камина. До кухни донесся его голос:

— Тут кое-что про тебя, приятель.

— Где? И что пишут? — Я вернулся в столовую, вытирая руки.

Он протянул мне газету. На «Субботней страничке» я прочел следующее:

ПУТЕШЕСТВЕННИК ИЗ ДРЕВНЕГО МИРА

Мистер Дж. У. Денхэм, один из самых доступных из перезревших холостяков и сейчас проживающий на окраине города, прибыл на время из Японии. «У инициативного человека все еще есть возможности делать деньги на Востоке, — твердо убежден лысеющий и полноватый мистер Денхэм, впрочем, он тут же добавляет: — если только вы не привезете туда жену». У мистера Денхэма в запасе достаточно унизительных слов об англичанках и об отсутствии у них семейных ценностей. Особенно он критикует их кулинарные способности, но также упирает на то, что им далеко до раскосых красоток Востока в рассуждении главного качества — верности своим мужчинам. Мистер Денхэм рассуждает о положении женщин в Японии, описывая их как прелестных, застенчивых и покорных.

Мистер Денхэм полагает, что деньги надо хранить в банке. Когда его спросили, каково его мнение о возрождении традиции меценатства, он сообщил, что считает его выбрасыванием денег на ветер и что в своем кратком посещении отечества он располагает временем только для развлечений и «поглощения напитков разного сорта».

Я — хохотирен, ты — улыбато, он — смейон. Заметочку сию тиснула моя дорогая сестрица Берил в разделе местных новостей. Мне понравилось «перезревших» и банальные гомерические эпитеты, слизанные из «Тайм». Явное дело, коварный Эверетт подсобил с «дополнительным материалом», как говорят на радио. Писулька была грязная, но вряд ли давала основание для судебного иска. Вечером я никуда не пойду. Похандрю у камина с книгой.

Отец сказал:

— Несколько едко, не правда ли? — Он покашлял, еще раз пробежал фельетон и заметил: — И очень плохо набран шрифт. Но это характерный бич местной прессы.

Потом он прошел в прихожую проверить свои купоны телевизионных ставок на футбольные матчи. Я пытался утешиться с Энтони Троллопом, но соблазнительный голос современности все еще звал меня, искушал предаться тоскливому гипнотическому оку и отсутствию необходимости в мышлении или товариществе. После футбольных результатов и разочарованного кашля отца прозвучали громкие оркестровые прелюдии, приветствия и громкие голоса. Я отложил Троллопа и присоединился к промыванию мозгов.

Так что мы вернулись к предыдущей субботе, еще одному примеру американской жестокости, эпилогу с офицером в фетровой шляпе, вымогающим у нас с отцом деньги на помощь национальным гвардейцам, дабы искоренить детскую проституцию, потом балет ирисок, марширующие сигареты, песнь о растворимом кофе, величественно-дебильная дикторша и ее «Сейчас мы перейдем к…». Она что-то еще говорила кривым зеркалом, когда я ее выключил, перепуганная, как и я, наркотиком экрана, пламенем газовой горелки камина, голосами, начинавшими шептать в голове. Так что назрела прогулка по Клаттербак-авеню к «Черному лебедю», «Гадкому селезню», «Флаверовому козырю».

Я сидел с отцовскими закадычными дружками и хлестал виски, завязав с нонсенсом доброго старого английского пива, и услышал, как отец сказал:

— Мой парень собирается встретить Рождество на Цейлоне.

Древние и пожилые лица с завистью и подозрением обратились ко мне, и разъездной продавец медтехники позавидовал:

— Есть же счастливые люди, что еще сказать.

Тед Арден за его спиной как раз получил подношение в виде пухлого неощипанного гуся. Селвин плотоядно выглядывал из общего бара. В курительной было не пробиться. Там стояло ликование по поводу поражения «Арсенала», дамы хихикали над грушевым сидром. Седрик семенил по комнате, словно танцор, со своим подносом, который весело позвякивал в прокуренном воздухе. Тед Арден принес ящик со светлым элем из подвала и получил от человека ученого вида, которого я раньше не видел, одинокую зеленую орхидею в папиросной бумаге. Женские сообщества совершали экскурсии в туалет. Мужчины просто выходили отлить. Грозное предчувствие закрытия ястребом парило над всеми. И тогда вошли они.