Лев Аннинский - БАРДЫ
А если бога нет, - тогда что делать с собой?
Да ничего не «делать». Жить. Всюду жизнь. «Там - бога нет… Бог явлен - здесь. В тебе да в людях…»
Позвольте, но в людях - сплошной обман. Иллюзион, цирк, карнавал! Мир - театр, люди - актеры. Маски, маски, маски…
Именно так! Скоморох никого не дурачит и не надувает, когда жонглирует масками. Он делает то, чего от него все ждут. Вы требуете, «чтобы рыжий дуралей бегал перед вами и букеты из ушей доставал ногами» ? Он это и делает.
Конечно, для серьезной литературной критики это вызов. Серьезная литературная критика Киму не совсем поверила. То есть, его подсказку про маски критики немедленно взяли на вооружение. Они это поняли в том смысле, что маска скрывает лицо. А потом открывает лицо. (См.Татьяна Бек. Единственный выбор. Одна из лучших, наряду со статьей И.Мильштейна, работ о Юлии Киме).
Но в том- то и дело, что не «скрывает». И не «открывает». Маски слетают одна за другой, открывая… нет, не пустоту, как можно было бы ожидать по чистой логике, но нечто другое… простоту, недостижимую простоту, которая недостижима именно потому, что в бесконечную круговую игру втянуты все. Сложность этой игры, гегелевски говоря, отдает дурной бесконечностью, но поскольку она и есть жизнь, надо эту жизнь принимать как есть, в тех проявлениях, что даны…
…в тебе да в людях,
В малейших проблесках любви.
Все небеса - в глазах окрестных.
В любом уроде - божий лик.
И в богохульствах, самых мерзких,
Звучит божественный язык.
Шарм и прелесть поэзии Кима - в том, что с богохульства она соскальзывает, не задерживаясь, что мерзость она приемлет как данность, которую можно преодолеть легко и весело. Это не результат духовного постижения, а исходная реальность… вернее, это результат, который преодолевается обратным ходом - кувырком шута.
Этот двойной, тройной ход юмора («невинный блуд», «ироническая небрежность») - не просто игра шаловливого воображения, но продуманный прием мастера, потому и действующий безотказно, что он коренится в самой природе кимовского дара, в той игре, которая есть не что иное, как «игра в игру». Ход жизни, которая есть сплошной театр, - обратно в театр, который есть сплошная жизнь.
Давайте снимать с этой луковицы шелуху слой за слоем:
Я хочу написать стихи корявые-прекорявые,
Кирзовые, скрежещущие, бессмысленно хихикающие,
Чтобы хрюкало, вякало, ревело коровою,
И торчало, как волосья плохо подстригши,
Чтоб кидало и в сон, и в смех, и в задумчивость,
То мелко семеня, то грубо раскорячась,
И чтоб постепенно, теряя дымчатость
И приобретая прозрачность,
Из них вырастал
Кристалл.
Запомнили? Уловили, как после перечня масок, когда рассеялся и дымок камчатского рассвета, что-то на мгновенье сверкнуло… Вы, естественно, не успели разглядеть, но слово - засекли.
Теперь вслушайтесь в монолог диссидента, который заголяется перед особистом, отводя от себя подозрения в антисоветчине:
- Я советский! Я лояльный!
Я нормальный гражданин!
Я послушный! Простодушный!
Паспорт! Ручка! Руп! Один!
Не имею! Не был! Не был!
Не был и не состоял!
Хоть смотри под микроскопом -
а я чистый, как кристалл.
В поэзии случайных слов нет. Если вам говорят: «кристалл», то этот кристалл вырастает из того кристалла. И если вы вообразили, что разгадка у вас в руках, то в следующее мгновение вы обнаружите подмену. На месте лица будет очередная маска:
- Я ж с пеленок октябренок,
я ж с роддома пионер -
так на кой же черт вам дался
я, товарищ офицер?
Тут, конечно, не обойтись без спецкомментария. Через все стихи Кима, посвященные диссидентству, проходит мотив тщеты, бессмысленности, наивности этого движения. Никому не нужны их жертвы! Смешны их потуги, их многозначительные поджиманья губ, их пожиманья плеч, подмигиванья и намеки! России не требуются их кухонные поиски Смысла! Ей и так «подумать не дают», а тут еще магнитофоны ревут, покрывая общий мат. Тайные тексты пишут, а потом прячут так, что самим не найти. Тогда зачем пишут? «Для галочки у Господа в тетради: мол, не смолчал, извел чернила, мол». Маета, суета, мутота. «Высоцкого орать во тьме подъезда и в знак невыразимого протеста жрать бормотуху аж с семи утра!»
И это пишет - не официозный бард режима, а человек, сам круто замешавшийся в диссидентское движение, подставивший себя под репрессии! Вся поэма «Московские кухни» - круговая насмешка: над теми, кто ловит, и над теми, кого ловят.
Тот, кто ловит: говорит:
И все, что мы годами копим,
Один дурацкий диссидент
Своим геройством остолопьим
Развеет в дым в один момент!
Тот, кого ловят, говорит:
Вновь на площадь приползет
Кучка отщепенцев
И плакатик развернет
Из двух полотенцев.
Там тщета и тут тщета.
Так сам поэт с кем? Ни с кем. Со всеми. Нигде. Везде. Каждый прав по-своему и каждый по-своему обманывается. Хочешь быть умней Сократа? Засудят, отравят! Хочешь быть честней дон-Кихота? Засмеют! Не лезь вперед, будь как все, вооружись… пустотой, то есть простотой, то есть чем-то неощутимым…
И тогда почувствуешь, как «что-то» непонятно зачем, непонятно как - гонит тебя вперед: под насмешки, под суд, в отраву.
- Во всем ты прав, а я не прав, как в песенке поется.
Но не могу я не идти, прости меня, милорд.
Ким вживается во все, пересмеивает всех, одушевляет все и вся, независимо от качеств, параметров и «прописки». Его героя не привяжешь ни к какому типу, как фиксируется дух Городницкого на облике двужильного геолога, дух Визбора - на облике веселого бродяги-студента, дух Окуджавы - на облике грустного солдата. Если уж искать определение, то герой Кима - «маргинал». И жанр Кима - маргиналии, «записки на полях: на полях каких-то других - и сочинений, и событий».
В нем, вправду, все смешалось. Русская кровь, корейская кровь. Ниагара с Викторией, Анапа с Анапкой. Туркмения, куда загнали в ссылку его мать, и Москва, куда привела его любовь к материнской - русской - речи. И все, что вошло в его жизнь с русской речью:
«Сюда вошли песни, романсы, куплеты, баллады, арии, молитвы, частушки, монологи и другие вокальные номера, которые исполняют солдаты, студенты, рыцари, проститутки, волки, лесорубы, охотники, актеры, офицеры, странники,, шуты, пионеры, красноармейцы, пираты - и другие герои Мольера, Гайдара, Свифта, Шекспира, Володина, Сервантеса, Ильфа и Петрова, Горина, Костера, Перро, Островского, Воннегута, Булгакова… Такое получилось меню. Автор надеется, что «многообразие блюд не заслоняет своеобразия кухни».
Теперь самое время почувствовать своеобразие кухни, то есть музыку перечней, составляющих у Кима ритмообразующую базу.
Вот список героев диссидентского движения, исполненный пятистопным ямбом : «Выписываю: Сахаров Андрей» и чувствую, что совершаю подвиг!… - Димитриевич! Дальше! - Александр Исаевич! Орлов! Терновский! Ланда! Да Ковалев! Да Гинзбург Александр! Да не забыть Лавута Александра! Да тех, кого еще не записал! Записываю! Славно! Вроде складно».
Вот не менее складный перечень зарубежных авторитетов:
«Мистер Лондон, мистер Купер, мистер Генри и Майн Рид! Ваш бессмертный дух не умер - снова сердцу говорит!»
Вот перечень автопортретов:
«Говорят обо мне, что я в профиль - Утесов и Муслим Магомаев - анфас. Что в душе я - блондин, а снаружи - философ, что я вылитый кто-то из вас!»
То же - в балладном жанре: «Маркиз Парис, виконт Леконт, сэр Джон, британский пэр, и конюх Пьер».
То же - в жанре дорожной песни:
«Канзас, Алабама, Дакота, Дакота и вновь Арканзас, в одном Цинциннати пять раз и некстати - где только не видели нас».
Прыжок через океан:
«Неужели вы не были в Лондоне, сэр?… Пикадилли, Гайд-парк, Сити, Трафальгар-сквер…»
Да, не забыть бы и того, кого мы засекли в самом начале:
«Среди Зарем, Земфиров (так!), Хан-Гиреев, цыган, чертей, чертогов, чародеев Великий Александр сын Сергеев…»
Вы поняли? Перечень жанров от частушки до молитвы и партнеров от Свифта до Горина - вовсе не литературоведческое обоснование песни, а та же песня. Надо только вслушаться. Надо уловить в этой пестроте лейтмотивы. В этом столпотворении фигур - линии постижения.
Ким не прослеживает ни в одной фигуре рост характера или путь героя - от истока до результата. Потому у него и нет типажности (как, скажем, у Галича), а сквозной лирический тон не укладывается в один преобладающий мотив (как у Окуджавы). Ким идет «с другого конца».
