Ольга Мамонова - Последняя банда: Сталинский МУР против «черных котов» Красной Горки

В январе 1950 года Александр Самарин предложил Митину совместный налет. С Самариным и Агафоновым, военнослужащим гвардейской механизированной дивизии, Митин познакомился в Зимнем клубе.

Самарин, бойкий светловолосый парень из Губайлова, уже был замешан в темных делах. В феврале 1949 года он собрался с друзьями, Николаенко и Агафоновым, в женское общежитие, но был на мели. Не долго думая он взломал продовольственную палатку в центре города и пришел на праздник с полными руками подарков — шоколадом, колбасой и даже сгущенкой. Вот только 15 литров водки пришлось долго распивать тайком.

Самарин работал гравером на КМЗ, прекрасно знал свою специальность и даже стал победителем социалистического соревнования. Беспалый (два пальца ему когда-то оторвало найденной в лесу гранатой), он к тому же имел на переносице ножевой шрам, полученный в драке. Но тем не менее это не помешало ему влюбиться. Его девушка, Аврора H., учащаяся фабрично-заводского училища, была испанкой по происхождению. Тогда в Красногорске была целая община испанцев, которых еще детьми эвакуировали в СССР во время войны с Франко.

— В 1937 году в Красногорск привезли около ста пятидесяти испанских детей, — рассказывает Е. П. Масловский. — Они учились в наших школах, потом работали на КМЗ, некоторые играли в составе заводской футбольной команды. Впоследствии один красногорский испанец стал советником посла СССР на Кубе во время Карибского кризиса. Многие вернулись в Испанию, но какая-то часть осталась жить в Красногорске.

Когда лучший друг Самарина, Агафонов, познакомил его с Авророй, двадцатилетний Самарин сразу «погиб». А через несколько месяцев Авроре пришлось уехать в Харьковскую область, в город Изюм. Там находился завод оптического стекла, и нескольких красногорцев, в том числе и испанцев, перевели туда на работу. В разговоре с Митиным Самарин сказал, что хочет перебраться вслед за Авророй на Украину и жениться. Позарез нужны были деньги. Самарин был сильно влюблен и не хотел откладывать — ни поездку, ни деньги. После первого же ограбления, 26 марта 1950 года, он сделал, как сказал: уволился с КМЗ, купил на 11 тысяч рублей облигаций государственного трехпроцентного внутреннего займа и выехал со своим «приданым» в Харьковскую область.

Однако город Изюм не уготовил ему сладкой жизни. После недолгого проживания в общежитии, по наводке или случайно, в его комнату пришел с обыском сотрудник милиции. Он понял, что попался, — даже если он отведет подозрение в краже, с оружием дело обстояло хуже. Еще в Красногорске, пожалев расстаться с наганом, Самарин спрятал его в чемодане.

Обнаружив деньги и наган, милиционер приказал Самарину собираться в отделение. Лихорадочно соображая, что делать, Самарин тянул время и, собираясь, незаметно вытащил из-под подушки пачку в пять тысяч рублей, которую держал отдельно, на всякий случай. Теперь этот случай представился.

— Слушай, друг, помоги, а? — обратился он к милиционеру. — Выброси как-нибудь ствол, пока везут. Возьми вот, тут пять кусков.

«Друг» взял деньги и задумался.

— Ладно, сделаем.

Для Самарина забрезжила надежда. Сделка состоялась.

Но когда в отделении милиции вскрыли чемодан, наган лежал на месте.

Напрасно Самарин объяснял, что нашел его еще во время войны, на берегу реки. Приговор был такой же, как в свое время у Митина, — пять лет лагерей. Амнистия по статье «хранение огнестрельного оружия» наступит только 27 марта 1953 года, но уже ничего не сможет изменить. На нем будет несмытая кровь сотрудника милиции.

Так закончилось это гибельное тройное знакомство. Как у Высоцкого — «встретились, как три рубля на водку, и разошлись, как водка на троих». А посередине — смерть.

Несколько месяцев 1950 года совместные с Самариным и Агафоновым налеты принесли Митину легкие деньги и новый интерес. Он чувствовал, что к прошлой жизни ему уже не вернуться, а для будущей одного пистолета казалось мало. Как-то в Тушине, понаблюдав за одним военным в пивной, он завел с ним разговор и сразу выложил, что он от него хочет. Опасная сделка состоялась уже через несколько дней, без знакомства и рукопожатия, по принципу ты меня не знаешь, и я тебя не знаю. Почистив и отстреляв пистолет, Митин убедился, что он технически исправен и не подводит в стрельбе.

Он научился не видеть людей во время грабежей, и через год уже стрелял в любого при малейшем сопротивлении, будь то вооруженный военный или случайная свидетельница. Несмотря на опасность обнаружения, пистолет стал Митину почти физически необходимым. Он не подходил близко к людям. Он был высок и силен, но при малейшей опасности защищался пистолетом, хотя мог вышибить дух из любого, не лишая жизни. Это не было жаждой крови, как с легкостью было сказано в передаче НТВ о «Черной кошке». Генерал-майор Арапов спокойно и прагматично объяснил их жестокость тем, что они боялись попасться, потому что многим рисковали. Однако трагедия была в том, что оружие давало не только чувство превосходства, безнаказанности и скорости. Оно держало дистанцию между грабителями и жертвами. Выстрелить было легче, чем ударить по лицу.

После первого убийства попадаться было нельзя, никто бы не отделался легким сроком. Они были слишком на виду, и в случае ареста одного остальным был один путь — стать вне закона. Митин был готов стрелять не только из страха потерять свободу. Он не хотел уходить в уголовный мир, он никогда не считал себя его частью. Шок от первого тюремного срока ушел глубоко. В подсознание, под кожу. Митин предпочел убить, чем быть схваченным с пистолетом и сесть в тюрьму на пять лет. Но отказаться от налетов он не хотел. Проработав на оборонном заводе, выжив в лагере и накормив пятерых членов семьи, он решил, что наступило его время.

Митина часто видели в длинном кожаном пальто. Несколько раз перед ограблением он менялся им со своими подельниками, чтобы запутать возможных свидетелей. Милиция продолжала искать белобрысого (Самарин) высокого (Митин) бандита в кожаном пальто (Митин, Агафонов, Аверченков). Кожаные пальто всегда хранили в себе запах власти и силы. Митинская кожанка стала его рабочей одеждой — в ней ограбление превращалось в операцию, уголовное преступление теряло низменность и банальность и становилось проверкой на смелость. Мы — не воры. Воры — не мы.

Как-то Петр Болотов, приятель Митина по Тушину, решил расслабиться перед поездом на станции Опалиха и зашел в пивную. Не успел он усесться в углу с водкой и пивом, как с шумом распахнулась дверь и в зал вломились двое молодых людей. Первый, высокий, обвел толпу пистолетом ТТ. Болотов и налетчик сразу узнали друг друга, но виду не подали. Митин прошел к кассе и, пригрозив кассиру оружием, потребовал деньги. Когда они скрылись, Болотов еще долго не выходил на станцию. Это был единственный случай, когда Митин стоял на краю. Болотов был намного старше, уже женатый, член партии с 1944 года. На заводе он был тысячником, стахановцем (перевыполнял план аж на пятьсот процентов) и был награжден именными часами. Но самое главное — его не связывала дружба с Иваном. Самое время было проявить гражданский долг и пойти в милицию. Но в голове у него было другое. Он догадался, что произойдет.

На другой день Митин приехал к нему, намекнул, чтобы тот не болтал языком, а заодно предложил войти в долю. Сорокалетний Болотов вошел, и не один раз. Митин разбирался в людях. Он знал, кого можно превратить из свидетелей в соучастников. Болотов оказался полезен вдвойне — у своего родственника Семихатова, капитана армии в отставке, он брал «напрокат» оружие. Налеты привлекали его как своеобразный второй фронт — Болотов не испытал солдатской жизни, так как военный завод давал бронь. Нападение, риск, оружие придавали остроту его устоявшейся жизни. Это одна из неточностей передачи НТВ о «Черной кошке». Фронтовиком Болотов не был, да и по натуре был трусоват. И никакого опыта он передать не мог. Войдя во вкус левых денег, Болотов осмелел и вскоре открылся своему другу Аверченкову. Он почувствовал себя щедрым, хотел поделиться опытом с молодым парнем, хорошим рабочим на не очень хорошей зарплате. Он предложил ему войти в банду.

— Зачем ты работаешь в две смены? Можно взять магазин и иметь деньги.

Аверченкову, у которого в двадцать два года уже были и жена, и туберкулез правой ключицы, никогда не приходило в голову преступать закон. Но Болотову, старшему товарищу и коммунисту, он доверился:

— Вообще-то я еще пацаном нашел пистолет…

Спрут распускал свои щупальца. Вскоре Митин подружился с Агеевым, другом детства Аверченкова. Общительный, привыкший к деревенской работе, Агеев готовился к службе в армии и мечтал о карьере военного летчика. В недалеком будущем его армейское командование отметит его «отличную успеваемость и дисциплину». Такого же мнения о нем был и Митин — спустя некоторое время он открыл ему план следующего налета.