Ольга Мамонова - Последняя банда: Сталинский МУР против «черных котов» Красной Горки

В этот февральский день весь Красногорск собрался на стадионе. Хоккейный матч был в самом разгаре. Митин, одетый в летную куртку, стоял вместе с Лукиным и Базаевым у самого края льда. Незамеченные в толпе, свидетели ограблений разглядели всех троих и без колебаний опознали высокого бандита в кожаном пальто.

Стадион, где Митин встречался с друзьями, болел за команду КМЗ, проводил праздники и куда ходил на свидания, стал и местом разоблачения.

На трибунах свистели и кричали, поддерживая свои команды. Митин жил игрой, не подозревая, что для него игра уже кончилась. Круг смерти замкнулся. И круг жизни тоже.

Через три недели умер Сталин.

Глава 3

Жизнь

Сперва играли в «ножички»,В «пристенок» с крохоборами,И вот ушли романтикиИз подворотен ворами…

На первый взгляд, да и на второй, и на третий, жизнь всех участников банды была сложена из тех же кирпичиков, что и жизнь миллионов советских граждан той эпохи. Когда и почему судьба этих парней дала трещину? Когда в подсознание прокралась мысль «не пойман — не вор»?

Иван Митин родился в деревне под Можайском. В семье было четверо детей, Иван старший. Когда наступил 1941 год, Митины уехали в эвакуацию, в Башкирию. Через год их перебросили из Бирска на Красногорский завод, который дал семье комнату в Брусчатом поселке, что между лесом и Черневским полем. Еще до войны там было построено около четырех десятков домов из деревянного бруса. Митин поступил токарем на Красногорский завод. В войну подростки взрослели рано. Самарин стал работать на том же заводе в четырнадцать лет, Коровин — в тринадцать.

Митин вымахал ростом, внешне и внутренне был старше своих лет. В инструментальном цехе он работал на равных со взрослыми и помогал семье, как мог. Семья зависела от него больше, чем он от семьи.

— Мои родители знали Митиных еще по Бирску, — рассказывает Л. А. Щербакова. — Когда они встретились в Красногорске, то очень обрадовались старым знакомым. Потом мой брат учился в институте с их младшей дочерью, уже после всего случившегося. Будучи подростком, он встретил Ивана где-то у плотины, недалеко от леса. Завязался разговор. Это было в 1952 году. Видимо, брат рассказал о своих мальчишеских столкновениях — то ли из-за девчонок, то ли еще из-за чего. Митин, молчавший до этого, неожиданно сказал — дескать, не бойся никого и ничего, а если что — скажи мне, у меня серьезная команда есть. Сказал как-то жестко, с намеком. Брату стало не по себе, и он избегал его после этого случая.

Война наводнила страну оружием. Его находили в лесах, его обменивали, им торговали, несмотря на тяжелую уголовную статью. Когда в 1944 году к Митину попал наган, он оставил его себе, из любопытства или на всякий случай. История эта темная, концов ее не найти. Митин объяснял, что отнял наган у ребятишек, которые нашли его недалеко от воинской части. Ходили слухи, что его подставили, что он хранил у себя чужой пистолет и не заложил подлинного владельца. Но в те годы закон о несдаче оружия косил всех без разбора. Иван, работавший в несколько смен на оборонном заводе НКВД, не получил снисхождения и был осужден военным трибуналом войск НКВД Московского военного округа на пять лет лагерей. Ему было семнадцать лет, и День Победы он встретил в тюрьме. У многих его сверстников была похожая история. И Самарин, и Аверченков не стали сдавать найденное в лесу оружие. Шла война, и они научились им владеть — трофейным «вальтером», наганом и, конечно, легендарным пистолетом ТТ.

Кстати, генерал Федор Токарев, создатель пистолета ТТ, часто бывал на Красногорском заводе. Он был не только прекрасным оружейником, но и участником других проектов военного и гражданского назначения. В 1949 году все руководство завода встречало его правительственный лимузин у главной проходной. Токарев привез образец нового панорамного фотоаппарата. Однако пистолеты он делал лучше. Ведущие специалисты завода сразу выявили недостатки фотокамеры, но боялись высказать это напрямую. Уйдя от прямой конфронтации — ведь сам Сталин называл Токарева своим личным другом, — красногорские оптики провели дополнительные испытания фотоаппарата в условиях искусственного тумана. Токарев был раздражен оказанным приемом и уехал.

— Напустили тумана, — бросил генерал на прощанье.

Через несколько месяцев его главное детище — ТТ — станет смертоносной игрушкой в руках красногорской банды.

Большая часть срока, который Иван Митин провел в тюрьме до амнистии, пришлась на начало так называемой сучьей войны. Его лагерный опыт навсегда остался закрытой темой, но то, что творилось в послевоенных зонах, не могло не втянуть его в свою жуткую воронку.

Как разорвалась бомба сучьей войны? Многие уголовники, воевавшие в штрафных батальонах, были крупными авторитетами в воровском мире. А воровской закон жестко карает отступников. Взять в руки оружие и воевать на стороне государства — преступление. Сотрудничать с органами — преступление. Знаменитая фраза Жеглова-Высоцкого «Вор должен сидеть в тюрьме!» парадоксальным образом отвечает убеждениям и самих блатных. Зона — это их собственный мир, свой монастырь, куда, как известно, со своим уставом не лезут. Если ты взял оружие и твои интересы, даже невольно, совпали с интересами государства, — ты трус и ссучившийся. Сотрудничество с властью имеет много тонкостей в блатном мире: зек механически выполняет просьбу охранника принести что-нибудь — ссучился; ударил в гонг звать на обед — значит, ссучился; участвовал в уборке территории — снова преступил воровской закон.

«Вы лучше лес рубите на гробы. В прорыв идут штрафные батальоны…» Этими гробами штрафники угрожали фашистским полчищам. Но гробы были уготованы и им самим. В них стреляли не только немецкие солдаты и советские заградительные отряды. Вернувшихся с войны зеков приняло в штыки третье войско — воровское. Штрафников снова стали истреблять — теперь уже свои, истреблять с жестокостью и ненавистью.

Уголовников с судьбой или, скорее, с характером Левченко из фильма «Место встречи изменить нельзя» были единицы. Многие уголовники соглашались идти в штрафбаты потому, что война давала возможность вырваться на свободу, снова почувствовать оружие. Война означала риск. И мародерство. В Красногорске мародерство пережили так же, как и в Москве. Целыми подводами приезжали в опустевший город жители близлежащих деревень и опустошали квартиры, наспех оставленные перед эвакуацией.

Идти в штрафной батальон предлагали закоренелым преступникам и убийцам, презиравшим и жизнь, и смерть. Но на фронте многие быстро поняли, что в этой войне и жизнь, и смерть — совсем другого, высшего порядка. Умение быстро принимать решения, потеря товарищей, ненависть к врагу постепенно расшатывали моральный кодекс блатных. Послевоенный синдром срезал их так же, как и других фронтовиков. Мир вокруг изменился сам. На зоне (большинство освобожденных снова попалось на привычном ремесле) они решили, что старый воровской закон надо менять. Участие в войне не только не подняло штрафников в глазах бывших подельников, но и означало измену воровской присяге, отторжение навсегда от звания вора. Их выигрыш у смерти оказался проигрышем в жизни. Оба лагеря воров зашли в тупик. Бывшие штрафники не приняли осуждения их самих, героев (ведь многие из них были награждены медалями), и этим накалили отношения среди блатных авторитетов. Начались отчаянные, кровавые разборки.

О беспределе и характере блатных в послевоенных лагерях дали исчерпывающее представление и Варлам Шаламов, и Александр Солженицын. Но Солженицын обрисовал это племя в отношении к беззащитным интеллигентам, политическим заключенным, в количественном отношении — капле в море уголовников. Шаламов же показал другое: вора против вора. Это страшное, звериное побоище, подогреваемое профессиональной жестокостью, тюремной теснотой, сексуальным воздержанием.

Сначала тюремное начальство не придавало значения уголовной смуте, этому непонятному для них брожению, пока тюрьмы не стали зонами самой настоящей войны. Лагеря разделились на зоны воров и «сук», но скоро и этого стало недостаточно. Целые золотые прииски и больницы были закреплены за «суками» или ворами. Северное управление стало воровским, Западное — сучьим. Огромные лагерные территории приступили к защите и нападению. Из зон выволакивали трупы. Разоблачали «сук» — их вешали и резали. Разоблачали воров — по какой-то блатным свойственной интуиции, по наводкам, по татуировкам.

Спустя несколько месяцев после освобождения Митина наступил самый кровавый период в «сучьей войне». Шаламов привел уникальные свидетельства о том, что началось в 1948 году в лагерях, о повальном, длительном расколе среди блатных. Кульминацией двухлетней послевоенной резни стал новый ритуал. Бывший орденоносный штрафник по кличке «Король», войдя в доверие к тюремному начальству, объявил ортодоксальным ворам новую войну. Он ввел ритуал целования ножа — знак принадлежности к новому воровскому закону, который допускал в блатную власть воров, пошедших на тот или иной компромисс. Тех, кто отказывался, беспощадно калечили и убивали. В том же 1948 году начал свой первый срок Василий Бабушкин — будущий знаменитый Вася Бриллиант, самый последовательный сторонник воровских правил, «хранитель истины». Его сроки будут накладываться один на другой, пока не вытянутся в сорок лет отсидок и побегов. Он станет последним вором в законе сталинской закалки, почти в одиночку подчинявшим своей идее целые поколения уголовников. По сути, его моральный кодекс «настоящего» вора — сплошной запрет. Нельзя иметь семью, нельзя иметь работу, нельзя сотрудничать с властями, нельзя манипулировать деньгами. В 1986 году его таинственным образом убьют в Соликамском исправительно-трудовом лагере «Белый лебедь». Свободы и власти, которые давал принцип не иметь, стало недостаточно. Новое бандитское поколение потребовало свободу иметь. Началась революция беспредела и без правил. А в тех далеких 1945–1947 годах Митин отбывал срок, стоя над первой кровавой трещиной, которую дала еще недавняя сплоченность воровских авторитетов. Ведь тюрьма — такое же общество, только закрытого типа. Лагерь сделал его бандитом? После тюрьмы он жил честно и прямо еще два с половиной года.