Эксперт Эксперт - Эксперт № 01-02 (2014)
Так вот, управлять общественным мнением капитализм научился отлично, и Малган даже задается вопросом: неужели весь интернет был придуман только ради того, чтобы «одна очень крупная компания» превратила его в огромный «мозг для рекламы»? (Заметим, что изначально все-таки это «пространство для свободного общения людей поверх границ» было придумано по заказу оборонного исследовательского агентства США, чтобы путем диверсификации мест хранения информации сохранить ее в случае ядерного удара со стороны Советского Союза.) Кроме того, капитализм, конечно, и впрямь хорошо справляется с вопросами организации, и действительно умеет мотивировать и создает «системы претворения идей в жизнь». Но все-таки самое главное, с вашего позволения, в другом.
«Начинать следует с выделения большей доли ресурсов» — или, пользуясь терминологией автора, «репрезентированной ценности», а проще говоря, денег. Капитализм состоит из способности «качнуть» деньги в ту или иную сторону, тому или другому субъекту, и это определяет все последующее.
Правда, в другом месте Джефф Малган делает оговорку, что вот, мол, СССР и Япония делали большие инвестиции, но это им не помогло. Как посмотреть. На якобы неэффективных советских инвестициях мы живем до сих пор, и уж точно именно на использовании их результатов вырос весь наш капитализм. А что касается Японии, говоря о которой, Малган, очевидно, имеет в виду ее близкий к нулю рост на протяжении ряда лет, то начиная с 2007 года она, в противовес мировой экономике, вновь растет высокими темпами, а до того, кстати, успешнее многих пользовалась накопленным потенциалом. Так что простой закон «выделения ресурсов» работает, похоже, без исключений. Там, куда они направлены, — там жизнь, то есть растущий рынок, а где их нет — там нет ничего.
Больше денег!
Капитализм не создает творческих мотиваций как таковых и каких-либо эмоциональных компенсаций, например в рамках общины, которую он разрушил. Это все-таки мир чистогана, то есть кэша, даже если называть его репрезентированной (нематериальной) ценностью и поместить на счета в виде цифр в компьютере. Это все равно цифра: случайно ли, что капитал технологически оцифровал едва ли не весь мир?
Мне, во всяком случае, Малган наконец объяснил, почему в России, при наличии (как отмечал не раз и «Эксперт») «всех элементов инновационной системы», она никак не заработает как целое, все не складывается. Элементы есть. Денег нет. Это капитализм, ребята.
Причем «деньги» при капитализме значит «много денег». Это и объясняет секрет его выживания. Капитализм появился в мире, где статус и военные заслуги (как и военная добыча) имели куда большее значение, чем способность приобрести капитал торговлей и ссудами или тем более чем способность что-то произвести. Но за несколько веков он почти решил проблему всеобщего благосостояния: «Сильнейшая составляющая ее (капиталистической идеи. — М. Р. ) привлекательности заключается в обещании изобилия». Он поднял производительность труда на небывалый уровень, которого не смогла достичь ни одна другая общественная или хозяйственная система, и изменил поверхность Земли. Вот задачи его калибра.
Как известно, один из главных законов военной стратегии очень прост: сосредоточить подавляющую массу войск на направлении главного удара. Также и капитализм догадался всего лишь до того, что вам нужно сосредоточить как можно больше денег, взяв заем, привлекая пайщиков и как угодно еще, чтобы прорвать оборону старых технологий, труднодобываемого сырья, косной организации, вялых рынков. «Преимущество рынков капитала, которое заключается в способности направлять большие денежные средства на наиболее продуктивные нужды», — говорит об этом Малган. Если у вас нет денег, то вам… в рыночную экономику, пожалуйста!
И ведь правда, российская версия капитализма как экономики с предельно малым количеством денег, которую пытаются применять на практике все — от Гайдара до его нынешних последователей, достойна удивления. Впрочем, и в этой версии есть немало процветающих анклавов.
Джон Рокфеллер считал, что бизнесом движет Божья воля
Мир гедонизма
Правда, у современного западного капитализма теперь, кажется, нет больших задач. Возможно, именно этим объясняются разговоры о его скором конце. Джефф Малган отдает должное и им. И в рисуемых им перспективах хозяйство будущего подозрительно напоминает феодальную и цеховую системы. Замкнутое «зеленое» хозяйство, безденежные способы обмена, ограничения на частное владение капиталом при свободе распоряжаться им в определенных целях… Это мир сообществ, а не индивидуализма, в котором капитал будет подчиняться социальным, моральным и политическим целям, как в некапиталистических обществах, от королевств Средневековья до социалистических стран недавнего прошлого. Капитал, как предполагается, будет подчинен также экологии, что, при всем постмодернистском облике этого тренда, возвращает нас, кажется, во времена, когда человек был подчинен силам природы, то есть к тому же феодализму и даже античности. Впрочем, возвращаться куда-то не всегда плохо, но неужели будущее действительно окажется таким?
Это не первая заметная книга, где общество будущего рисуется феодальными образами, можно еще назвать, например, «Как управлять миром» Парага Ханны. То ли нас подводит воображение, то ли истории действительно присуща некая цикличность. Феодализм ведь, к примеру, когда-то фактически вернул рабовладение, в форме закрепощения крестьян в Европе. Рабы, напомним, стали анахронизмом в послеантичные времена, как считают некоторые авторы, под благотворным влиянием христианства, но затем, в новом тысячелетии, схожий вид личной зависимости возник вновь, из-за оскудения веры (это мнение А. И. Осипова). У нас в России, кстати, крепостное право приняло свой самый яростный характер начиная с Петра, христианина не слишком ревностного, организатора «всешутейших соборов» и синодального управления вместо патриаршества. Впрочем, это отступление.
Мир будущего, по мнению Джеффа Малгана, будет состоять из взаимоуважения, любви, умеренности, рачительности, сотрудничества, справедливых обменов. Хотя преимущества капитала и рынков также будут подлежать разумному использованию, а хищническая сторона капитализма нивелируется. Но под самый финал книги эта утопия (по поводу жанра утопии автор вообще отзывается с большой похвалой) кончается и замещается едва ли не антиутопией, по крайней мере в понимании рецензента. И одновременно острым и любопытным наблюдением: «Линия горизонта — простейший тест, позволяющий оценить, что именно ценит общество… Несколько столетий назад самыми величественными строениями по всему миру были крепости, церкви и храмы». Затем последовали дворцы, за ними — вокзалы и музеи: «Но к концу ХХ века самыми высокими строениями стали банки… что придет им на смену? Большие дворцы развлечений, казино или спортивные стадионы? Университеты и художественные галереи? Водонапорные башни, висячие сады и вертикальные фермы? Или, возможно (как во многих голливудских фильмах), биотехнологические империи?»
Образ мира, в котором предметом поклонения или движущей силой являются дворцы развлечений, казино и концерны, владеющие патентами на технологии генной инженерии, пусть и дополненный «вертикальными фермами» и университетами, опровергает, случайно или намеренно, весь пафос предыдущих глав о «кооперации и эмпатии», «идеальных сообществах», «капитале-слуге», «культивировании вдумчивости» и о времени, а не о деньгах как цели экономической жизни. Зачем оно будет нужно, это время? Чтобы предаться гедонизму в оболочке тела с улучшенными генами, которое позволит предаваться развлечениям так долго, как сегодня никто не выдержит, отправившись затем, чтобы отдать дань культу вдумчивости, на занятия в университет?
Преобладают хищники
Постановка целей явно лежит за пределами — нет, не возможностей автора, а самого капитализма. Не будем и мы фантазировать по этому поводу. Вернемся к тому, в чем капитализм, казалось бы, силен, — к механизмам.
Автор последовательно ставит под сомнение применимость всех традиционно упоминаемых в качестве панацеи способов повышения благосостояния и экономического роста, а именно: концентрации капитала, инвестиций (тезис «больше вложений — большая отдача», с уже упомянутыми примерами СССР и Японии); того, что к экономическому росту может привести хорошее образование; роли культуры (кальвинистской, конфуцианской, американской, предпринимательской); акцента на институтах с верховенством закона и отлаженными рынками: этому противоречит пример Китая, а вместе с Индией они не вписываются в канон несовместимости быстрого и устойчивого роста с коррупцией; якобы определяющей роли интеллектуальной собственности (Малган отдает приоритет «просачиванию» идей); коммерциализации университетских исследований.
