Газета День Литературы - Газета День Литературы # 54 (2001 3)
Мне трудно назвать Николая Рубцова гениальным поэтом или великим, как часто называют его неумеренные поклонники, но, несомненно, "божественный глагол" был слышим им. В данных воспоминаниях человек по фамилии Рубцов окружен непроницаемыми стенами пьянства, скандалов, драк, бытовых несуразиц, и за ними невозможно рассмотреть ни основных черт его личности, ни общих очертаний души; тем более нет ни малейшего намека на присутствие в судьбе поэта того непостижимого, по Пушкину, преображения, чуда. Не феномен поэта раскрывают эти воспоминания, а красноречиво свидетельствуют прежде всего об ограниченности творческого мира их автора.
В свое время меня часто упрекали в предвзятом отношении к В.Астафьеву. Я не видел смысла оправдываться, потому что мои отрицательные оценки не были голословны. Я не мог позволить себе никаких других оценок, читая, например, астафьевское описание раненого: "…Был на восстановленной половине лица кусочек кожи, на котором резко кучерявились черные волосы. Орлы боевые, веселясь, внушали танкисту, что заплата, мол, прилеплена с причинного бабьего места, и как только в бане мужик путевый к танкисту приблизится — щека у него начинает дергаться, волосы на заплате потеют" ("Веселый солдат").
Спору нет, цинизм давно стал неотъемлемой частью мировой культуры, ее лейкемией, но не с астафьевским уровнем образования конкурировать в этом с Чарльзом Буковски или Витольдом Гомбровичем.
Что ж, пусть еще раз бросят в меня камень, что я не восхищался свое время наряду с П.Басинским и K° этой разнузданностью.
О том, как на него навели «порчу» и он, "знаток народной жизни", живописатель посконного детства и таежных промыслов, стал шельмователем великой войны, что говорить: смех сквозь слезы.
На этом фоне неожиданное впечатление производят новые рассказы Астафьева. В них еще слышны отголоски прежних тем и настроений. Ужасы войны по инерции остаются основным предметом для спекуляций, но общий тон никак не соответствует всему тому, что он писал в последние десять-пятнадцать лет.
Рассказы, помещенные в «Москве» и «Знамени», чрезвычайно слабые, их можно рассматривать только как небрежные, написанные вне жанровых требований очерки — образцами состоявшейся художественной прозы их назвать при всем желании невозможно. Помимо этого бросается в глаза общая немощь, пронизывающая в них каждую фразу. Даже о подробностях интимной жизни своих героев он рассказывает без прежнего смакующего интереса, но иссыхающим бледным голосом.
Этому настроению, этой меркнущей интонации удивительным образом соответствует, однако, рассказ "Пролетный гусь" ("Новый мир", 2001, № 1).
Отмечу прежде всего высокий художественный уровень рассказа, подлинность интонации, обоснованное психологически и сюжетно каждое событие в нем, каждый поступок героев. Думаю, в его поздней прозе это лучшее произведение после «Людочки».
Они знакомятся в сорок пятом, возвращаясь с войны, солдат и медсестра, почти дети… О, эта мучительно чувствуемая автором неприкаянность людей на земле.
В любви, в соитии герои его рассказа ищут защиты — хоть на миг — от этой неприкаянности, от этого задевающего их здесь, на земле, вселенского холода. В этом непроизвольная, может быть, но совершенно непреклонная полемика со знаменитым "плодитесь и размножайтесь". Что же удивляться, если этих людей, как и ребенка их, невозможно будет спасти.
И пусть по ходу рассказа в многочисленных авторских ремарках Астафьев сбивается на социально-бытовое объяснение происходящего, он сам уже не может изменить сюжет, повествующий о том, как огромны расстояния между людьми, словно между планетами, и непреодолимы, как прежде.
Глеб Горбовский “Я НАШЕЛ ТВОЕ ОКНО…”
ЖАР-ПТИЦА
Осенний, в азарте и свисте,
господствовал ветер хмельной!
Тот ветер шуршащие листья
тащил по асфальту за мной.
И смутно, сквозь ветра порывы,
как гнев — проступала зима…
Зигзагами — косо и криво —
я шел — от тебя без ума!
То было, пожалуй, давненько.
И та, у шоссе, в два крыла —
давно снесена деревенька,
в которой жар-птица жила…
20/1-2001 г.
Питер
***
Не живу — хвостом виляю —
пес бродячий, полубес!
Я побег осуществляю
из столицы — в темный лес.
Нажимая на педали
и неся попутно чушь,
друг меня — на самосвале,
как навоз — отвозит в глушь.
Посадив меня на лавку
у рассыпчатой избы,
шоферюга лег на травку, —
утомился яко…бы.
Ну, а я, на лавке сидя,
озираясь — оживал!
И во мне дремавший злыдень
"Гоп со смыком…" напевал.
20/1-2001 г.
Питер
***
Оглядываясь — не взыщи,
что в прошлом нету жизни пыла.
Остыло, как в тарелке щи,
все, что прошло… Но — было, было!
Я не боюсь смотреть вперед
и дней остатних — не считаю.
Затиснут я в родной народ,
и, как свеча во храме — таю…
Сиюминутен мой удел,
во мне насущного азарты!
Но жизнь свою — не просвистел,
не проиграл, по пьянке, в карты.
Ее, как в рюмочке вино,
я нес, пересекая местность.
И… расплескал. И вот уж дно
обнажено… И в членах — ветхость.
21/1-2001 г.
Питер
***
Нет, чувства не должны дремать,
или — звереть от лишней прыти.
Есть дети, что не любят мать,
а то и вовсе — ненавидят.
Аэропорт. Рубеж, барьер.
За ним — свободное пространство.
А здесь еще — СССР,
и — скукота, и окаянство.
Взойдя по трапу, с высоты
он плюнул на родную землю…
Свистят пропеллеров винты!
А в мягких креслах — чувства дремлют.
22/1-2001 г.
Питер
***
На меня обрушилась вода:
майский дождь — холодный, возмужалый!
Я подумал: ладно, не беда —
пусть остудит ливень дух мой шалый.
Ну, а тряпки, что на телесах,
пусть, раскиснув, явятся компрессом:
я — горяч, как солнце в небесах,
только меньшим обладаю весом.
Я стоял под тучей грозовой —
возмутитель, жуткого любитель,
вспоминая давний деловой
"душ Шарко"!.. свой первый вытрезвитель.
21/1-2001 г.
Питер
***
"Нельзя дважды войти
в одну и туже реку"
(Расхожая истина)
Не в реку, да еще не зная броду,
нельзя войти… При чем же тут река?
Нельзя войти в одну и ту же в о д у,
что заступила философская нога.
Вода уйдет из-под ноги мгновенно:
она — течет! А в реку можешь ты
войти не дважды ножкою смятенной,
а многократно… повторив свои труды.
Вода уйдет, как нашей жизни миги,
в тот океан, где плавятся века…
Останется, как знак библейской Книги,
бессмертной жизни вечная Река!
21–22/1-2001 г.
Питер
***
Проникли голуби в вокзал,
за ними — воробьи-малявки.
"Привет вам, птицы!" — как сказал
