Наталья Точильникова - Жизнь и судьба Михаила Ходорковского
— Сумку можете оставить здесь, — сказал таксист. — Я машину запру.
Сумку я взяла с собой.
Мы углубились в лес: тоненькие сосенки на серых плоских камнях, покрытых ярким, почти салатовым мхом. От водопада шел парень с девушкой. Мой таксист пожал ему руку.
— Это Серега, — пояснил мне. — Водилой в ментовке работает. Сидели вместе.
При ближайшем рассмотрении водопад оказался плотиной, неизвестно зачем построенной — вроде не электростанция. Водохранилище?
Мы карабкались к ней по скользким желтым листьям, едва припорошенным первым снегом.
И мой таксист был обходителен и куртуазно подавал мне руку.
За три часа, пока мы катались, я не услышала от него ни одного матерного слова, хотя у вполне законопослушного пограничника из Мурманска, с которым мы ехали в одном купе, ни одна фраза не обходилась без популярного междометия на букву «б».
Плотина совершенно бела от пены и напоминает Ниагарский водопад, а над нею лежит спокойное, гладкое, как никелированная сталь, верхнее озеро с неровной щеткой леса по берегам и узким проливом куда-то вдаль к синему призрачному берегу.
А над озером — серое в светлых полосах небо. Хотя бы небо у нас одно, и он из зоны видит такое же: легкое, слоистое, странное.
— А мама моя сидела еще при Сталине, — рассказывал мне таксист на обратном пути. — Посадили в пятидесятом году за растрату. Она магазином заведовала. И одна продавщица у нее дочь замуж выдавала. И говорит матери: «Одолжи денег на свадьбу; выдам, пока берут». Ну, она и одолжила из кассы. А в конце года стала считать: дебет с кредитом не сходится. А при Сталине знаете как: кто первым дунул — тот и сел. А за растрату тогда десять лет полагалось. Но хорошо, в пятьдесят третьем вышла амнистия — и мать освободили.
Я слушала и думала, что мы в рафинированной столичной атмосфере совсем не понимаем русской жизни. Почаще надо сюда выезжать.
Я знала, конечно, что страна запаршивлена и отравлена зоной, но представить себе не могла, насколько.
— Я в авторитете в Сегеже, — продолжал таксист. — Все знаю, всем командую, а статьи для меня нет.
И я уже представила заголовок в каких-нибудь «Известиях» или «Комсомольской правде»: «Автора биографии Ходорковского возил по Сегеже местный криминальный авторитет».
Глянула на его руки на руле: наколки есть, но без легендарных перстней с коронами на пальцах.
Ой! Заливает он мне про вора в законе. Хотя кто его знает? Сегежа — город маленький.
— Вы такие интересные истории рассказываете, — говорю я. — Хоть на диктофон пиши! Достать? А то у меня есть.
— Нет. На диктофон не надо.
— Вы мне памятник хотели показать, — напоминаю я.
— Так мы туда и едем.
«Памятник» стоит на высоком берегу очередного озера — и совсем не тот, что я ожидала.
На ядовито-желтом постаменте выкрашенный серебряной краской Ленин.
— Вот такой у нас памятник, — сказал таксист. — И других памятников у нас нет.
В этой стране не ставят памятников зэкам. Здесь не ставят памятников невинно замученным жертвам безумной и бесстыдной власти.
Здесь ставят памятники палачам и регулярно подкрашивают серебряной красочкой.
Неужели на всю страну три соловецких камня: в Москве, в Архангельске и в Питере?
На следующее утро выглянуло солнце, и голубизна прорвалась через клочья серых облаков и разлилась по небу. Я ехала домой, в купе повышенной комфортности, со светом и двухразовым питанием, и низкое солнце отражалось в водах Выгозера и слепило глаза.
Закат начался в четыре часа и продолжался до шести. Солнце медленно-медленно спускалось к вершинам сосен, светило сквозь них, касалось горизонта, да все никак не могло упасть за него.
В Петрозаводске ко мне в купе подсели две учительницы Таня и Ирина — участницы программы дистанционного обучения детей-инвалидов. Я сидела с ногами на нижней полке и набивала на компьютере этот текст.
— Вы писательница? — спросила Таня.
— Как вы догадались?
— У вас вид такой вдохновенный. Видно, что человек не отчет набивает, и не расставляет цифры в столбцы. Я у Донцовой читала. Там Виола Тараканова вот так легко-легко набивает текст. А что вы сейчас пишите?
Я ответила не сразу. Начала издалека.
— Вы дистанционным образованием занимаетесь?
— Да.
— А вы знаете, что у Ходорковского был проект обучения учителей обращению с интернетом?
— Еще бы! — сказала Ирина. — Мы у него учились. В «Открытой России».
И разговор пошел.
Они даже не знали, что его перевели в Сегежу. И я начала рассказывать. Не только про Ходорковского. Про Невзлина, про Пичугина, про Алексаняна…
— Вот так живешь: развлекаешься, смеешься, путешествуешь, и не знаешь, что рядом с тобой такое творится! — сказала Таня.
— Вот мужики! — возмутилась Ирина. — Он пошел на принцип, остался, а как же дети? Как жена его? И не жена, и не вдова, а непонятно что. Он говорил, как будет в глаза детям смотреть, если уедет. А как он теперь будет им в глаза смотреть — они без него растут. Говорят, где семья — там родина.
Сколько раз я это слышала! И никогда не знаю, что ответить.
У всех дети, у всех семья. Но это же не причина, чтобы сидеть, ничего не делать и молчать в тряпочку о том, что земля вертится вокруг солнца, а не наоборот.
— Ну, у него же миссия, — вздохнула Таня.
Вначале, когда я только начинала писать эту книгу, я думала, что пишу о неформальном лидере оппозиции, возможно, будущем президенте.
Я проработала огромный массив материала. И еще ни одного кандидата я не знала так: вплоть до мелких деталей биографии, историй из детства, всех его интервью и статей, вкусов, привязанностей, мнений о нем и друзей, и врагов.
И он до сих пор меня вполне устраивает. Я не разочаровалась.
В конце концов, если вдруг я не разглядела дракона на четырехгигабайтных просторах моей флэшки, у меня останется выход. Сохраню у себя пару пачек этой книги, и если он окажется не тем, сожгу ее под его носом на Красной площади.
Но в какой-то момент я поняла, что все это не имеет значения. Да и он сам слишком регулярно и настойчиво утверждал, что политика — не его стезя.
Я поняла, что пищу не о политике. Я пишу книгу о человеке, которого обобрали и оклеветали.
О человеке, который гораздо беднее меня, потому что у него нет свободы.
И я теперь хочу только одного: чтобы он вернулся домой, обнял, наконец, родителей, жену и детей и подержал на руках внучку, которая родилась, когда он уже был в тюрьме.
И побывал в горах. Он их любит.
Но способ его освобождения только один — смена власти в России.
Благодарности
Михаилу Борисовичу Ходорковскому за его любезные ответы на мои письма.
Марине Филипповне Ходорковской, Татьяне Мордвинкиной, Марине Розумянской, Яне Галченковой, ТатьянеЭдельштейн, Дмитрию Мурзину, Елене Талан, Сергею Кушнерову Сергею Ельченинову, Олегу Куликову, Вере Васильевой, Леониду Невзлину, Василию Шахновскому Алексею Кондаурову Дмитрию Харитонову, Валерию Ширяеву, Игорю Сутягину, Юлии Латыниной, Каринне Москаленко, Наталье Тереховой, Елене Левиной, Ирине Ясиной, Анатолию Ермолину и другим, не пожелавшим разрешить мне упоминать в книге их имена, но согласившимся со мной беседовать.
Издательскому дому «Коммерсант» — единственному, на сайте которого выложен архив номеров всех его изданий с 1991 года.
А также Владимиру Перекресту за наиболее полное собрание мифов о Ходорковском под названием «За что сидит Михаил Ходорковский».
Примечания
Примечания
1
«Новая газета» № 92 от 9 декабря 2003 г. Ирина Тимофеева . «Чай с Ходорковским».
2
http://www.ug.ru/archive/13282
3
www.prigovor.ru.
4
http://nevzlin.livejournal.com/
5
«Межотраслевые научно-технические программы».
6
По нашим временам ерунда, конечно. Современным неугодным предпринимателям (либо хозяевам угодного кому-то бизнеса) грозит либо «Мошенничество» (до 10 лет), либо «Отмывание денег» (до 10). Или, если очень повезет, «Уклонение от уплаты налогов с организации» (до 6). Но могут и заказчиком убийств объявить. Тогда пожизненное.
7
ВЮЗИ, ныне Московская государственная юридическая академия.
8
«Известия» от 11.04.95.
9
Кроме МЕНАТЕПа, ЦМНТП и Фрунзенского отделения Жилсоцбанка СССР в число учредителей вошли Москворецкий коммерческий банк, кооперативы «НИГМА» и «ТОТЕМ», страховое общество «ПРОГРЕСС», кооперативный банк союза «ЗАРЯ» (Пермь), Московский научно-исследовательский центр (МНИЦ) Госкомитета СССР по ИВТ.
