Газета День Литературы - Газета День Литературы # 119 (2006 7)
В творчестве Бабеля показано, как идея превосходства еврея над всеми остальными людьми закладывается в души героев с детства. Даже в дооктябрьском творчестве эта идея довлела над иными: "...ты добьешься всего: богатства и славы, — слышит малыш наставления. — Все будут падать и унижаться перед тобой. Тебе должны завидовать все. Не верь людям. Не отдавай им денег" ("Детство. У бабушки"). Бабушке были неинтересны посторонние люди. Она требовала, чтобы "они исполняли свои обязательства по отношению к нам, и только". Это на всю жизнь запечатлелось в сознании внука. Изложенные принципы отношения к окружающим могут в полной мере быть жизненным кредо других героев Бабеля. Чувство уязвленного самолюбия — главная движущая сила внутреннего мира действующих лиц.
Однако, в отличие от "Конармии", где гибель от рук казаков мирных евреев вызывала сочувствие автора, многочисленные убийства мирных жителей Одессы не вызывает у Бабеля сожаления. Такая двойственность оценок объясняется просто: "У Татарковского душа убийцы, но он наш. Он вышел из нас. Он наша кровь". Оказывается, то, что нельзя одним, можно другим, если они, конечно, подойдут по крови оценивающему...
Следует отметить, что исследователи творчества Бабеля единодушно предостерегают от буквального понимания автобиографизма рассказов. Действительно, писатель сам не переживал погромов, он даже не был их свидетелем. Но именно на основании сцен еврейских погромов некоторые критики и литературоведы пытаются создать весьма условные и зыбкие теории.
Е.Шкловский создает такую поверхностную схему, в которой пытается соединить поступки инвалида, размазавшего по лицу еврейского мальчика внутренности раздав- ленной птицы, мужика, "который разбивал деревянным молотом раму в еврейском доме, замахивался всем телом и, вздыхая, улыбался на все четыре стороны доброй улыбкой опьянения, пота и душевной силы" и бойцов Первой Конной армии, превращенных стихией "не в разъяренных зверей, а в спокойных и хладнокровных убийц, наслаждающихся своей силой и безнаказанностью".
В этой схеме ключевой является одна художественная деталь из рассказа Бабеля, на основе которой Е.Шкловский и строит свои зыбкие умозаключения. Внимание исследователя привлекает даже не "добрая улыбка", а "голубые глаза" мужика. Так недвусмысленно дается понять, кто виноват в погромах, а проведенные параллели, по замыслу Е.Шкловского, должны подвести читателя к мысли, что именно люди с "голубыми глазами" делали революцию, одобряли и поощряли действия бойцов Первой конной, а Бабель и ему подобные "ощущали свою внутреннюю отдельность от той общей массы".
Отношение же к русским у героев напрямую зависит от того, что может сделать полезного для еврея тот или иной человек. Тот же Е.Шкловский умалчивает, что обиженный инвалидом мальчик бежит к русскому дворнику с просьбой: "Спаси нас, Кузьма" ("История моей голубятни"). Именно русские люди Рубцовы с огромным риском для собственной жизни спасают во время погрома еврейскую семью ("Первая любовь"). Между тем действующие лица рассказов всячески отталкивают все русское. Директор Русского для внешней торговли банка Боргман "избегал говорить по-русски". Героиня рассказа "Конец богадельни" прямолинейна: "Если у русского человека попадается хороший характер, ...так это действительно роскошь".
Такая "философия жизни" позволяет глядеть на мир, как бы видя все в кривом зеркале, где бандиты, налетчики, насильники, воры, себялюбцы — орлы, а нормальные люди уже не люди. Никто...
Эгоцентрическая личность героев Бабеля характеризуется прежде всего пристальным вниманием к себе и себе подобным, национальной ограниченностью "избранных". Странно, в этой связи, читать выводы Н.Лейдермана, который, полемизируя с В.Бондаренко, писал, что критик, якобы, всем выдал "ордера на изолированное расселение по своим национальным квартирам". По мнению Лейдермана, "существенно не то, кто кого перевесил, а то, какое приращение эстетического идеала произошло в результате взаимопроникновения разных национальных культур". Безусловно, мысль верная. Однако нельзя не заметить, что все в приведенной цитате оказалось перевернуто. Попытку изолировать физически и духовно еврейское население и обосновать особую избранность евреев предпринял именно Исаак Бабель. "Благословен бог Израиля, избравший нас между всеми народами земли..." — провозглашает один из его героев. Беня Крик еще откровеннее: "Но разве со стороны Бога не было громаднейшей ошибкой поселить евреев в России, чтобы они мучились, как в аду?"
Однако Н.Лейдерман упорно упрекает в такой ограниченности русского критика В.Бондаренко только лишь за то, что тот посчитал творчество (от себя добавлю — позднее) Б.Пастернака явлением русской культуры, а наследие И.Бабеля ярчайшим явлением еврейской культуры на русском языке. В чем же дело? Проблема в содержании термина "богоизбранность" и в разнице подхода к его толкованию. Для русской традиции характерно понятие "Богоносность". "Избранничество же иудея есть избранничество на господство над окружающими людьми", — замечает митрополит Иоанн и утверждает, что в соответствии с иудаизмом любой иудей или его потомок "не имеет никаких нравственных обязательств перед иноверцем. Понятия справедливости и милосердия, честности и благодарности, с этой точки зрения, неприменимы к христианину или мусульманину, ибо они, строго говоря, не могут даже считаться людьми…" Всё удивляющее в прозе Бабеля находит своё объяснение… Объяснима и позиция Лейдермана, считавшего, что "образом своего еврейского местечка Бабель… убедительно объясняет необходимость действительно революционных (т.е. кровавых! — Д.К.) перемен в России".
Итак, даже в поздний период творчества для героев и для самого Бабеля кровавая революция осталась "сладкой революцией".
Николай Кузин ТОРЖЕСТВО ИДЕЙ «ГОРОДА ГРАДОВА». К 80-летию повести Андрея ПЛАТОНОВА
А почему бы и не отметить "круглую дату" произведения, которое, пожалуй, всеми признано гениальным, но усиленно замалчивается и по сей день?
Действительно, пересмешническая проза М.Зощенко, И.Ильфа и Е.Петрова и даже весёлая сатира М.Булгакова всячески пропагандируется на всех широтах нашего бытия, а вот поистине жестко-ядовитые сатирические произведения Андрея Платонова, в том числе и небольшая, но великая по своему значению повесть "Город Градов", незаметно снова (имею в виду последнее десятилетие) предаются забвению.
Что бы это значило? Почему напористо переиздаются сочинения названных выше авторов, а Платонов по-прежнему — на обочине? Не говорю уже о телепропаганде (сериалы по роману "Мастер и Маргарита", учащённые до назойливости "прокрутки" и "Двенадцати стульев и "Золотого телёнка"), критических статьях и "раскопках" навроде "Одинокого паруса Остапа Бендера" молодого уральского критика Сергея Белякова ("Новый мир", 2005, №12), в которых вновь и вновь слагаются панегирические гимны сатирическому "гению" авторам "смехопанорамных" бестселлеров 30-х годов прошлого века.
А на мой взгляд, никакой там (имею в виду сочинения Ильфа и Петрова и даже Зощенко) сатиры и не ночевало — сплошные "шутейные" штучки, подобные современным развлекаловкам из арсенала Н.Задорнова, Евг.Петросяна и К° или "язвительного" Шендеровича. И может быть, как раз в этом и зарыта собака, что, скажем, "юмор" ильфо-петровского разлива в почёте, а платоновская сатира в загоне? Ведь нынешние управленцы России и подпевающие им СМИ давно прекрасно поняли полную безобидность тех же ильфо-петровских шуток, уловили и безопасность для себя даже булгаковского сарказма, а вот Гоголь и Щедрин (помните знаменитую эпиграмму про "нетрогующих" нас Гоголей?) и "примкнувший" к ним в XX веке Платонов заставляют их (нынешних правителей наших) напрягаться.
Потому-то и рискнул я напомнить прежде всего именно правящей "элите' России и их холуйствующим "продолжателям" о полузабытой небольшой платоновской повести "Город Градов" — благо и повод есть: 80-летие со времени рождения повести. Правда, опубликована она была в 1927 году в платоновском сборнике "Епифанские шлюзы", но сотворена как раз 80 лет назад — в 1926 году и положила начало целому сатирическому циклу писателя ("Че-Че-0", "Государственный житель", "Усомнившийся Макар", "Впрок"). Эта повесть, на мой взгляд, осталась высшим достижением сатирического гения Платонова, ибо именно в "Городе Градове" писатель высветил уникальное явление русской жизни (вслед за хлестаковщиной, маниловщиной, угрюм-бурчеевщиной, головлёвщиной), — которое я называю шмаковщиной по имени фанатичного идеолога бюро-кратического обустройства общества, главного героя повести Ивана Федотовича Шмакова.
