Газета День Литературы - Газета День Литературы # 119 (2006 7)
Именно порок, аномальность в поведении, духовная пропасть привлекают внимание и воспеваются писателем, проявляющим единство с действующими лицами. Как и они, автор демонстрирует полное пренебрежение к нравственным нормам: "Грустный от того, что не с кем совокупиться" (подобные откровения см.: Бабель. Собр. соч. в 2-х т. Т.1, дневник, с.368, 386, 387, 430, 431, 434).
В "Конармии" чётко прослеживается двусмысленность, двойственность поступков повествователя, который непримиримо относится к тем, кто совершил акт вандализма в католическом костеле ("У святого Валента", 1824) и пишет рапорт начальнику об оскорблении религиозного чувства местного населения. В то же время главный герой безучастен к открыто готовящейся расправе над православным священником, дьяконом Иваном Аггеевым ("Иваны", 1921).
Страдания, боль и нужды живого человека, не близкого по крови или по духу повествователю, не важны. Вспоминая о постое в Будятичах, герой заявляет о хозяйке: "Ничто не спасло бы ее, я донял бы револьвером, кабы мне не помешал в этом Сашка Коняев" ("Песня", 1925); "в низкой комнате... сидел в кресле парализованный старик. Моргая глазами, он пролепетал какую-то просьбу. Умывшись, я ушел в штаб и вернулся ночью" ("Поцелуй", 1937).
"Принципиальность" журналиста в других вопросах столь же избирательна: "Тифозное мужичьё прыгало на подножки нашего поезда и сваливалось, сбитое ударами прикладов". Когда же Лютов узнает "Илью, сына житомирского рабби", то делает всё возможное, чтобы, "переступив все правила, втащить его к себе в вагон" ("Сын рабби", 1924).
Такой взгляд на события гражданской войны присущ и самому писателю, в чем нас убеждает знакомство с его дневником: "Несчастное еврейское население", "Славяне — навоз истории"; "Старый еврей — я люблю говорить с нашими — они меня понимают", "Русско-украинская душа. Мне, верно, не интересно".
Подобная раздвоенность внутреннего мира автора и главного героя не является надуманной. Более того, она носила осознанный характер и использовалась в личных интересах, о чём свидетельствует признание самого Бабеля: "Все это ужасно, я рассказываю небылицы о большевизме, расцвет, экспрессы, московская мануфактура, университеты, бесплатное питание, ревельская делегация, венец — рассказ о китайцах, и я увлекаю всех этих замученных людей".
Изображение гражданской войны и существования личности в ее условиях у Бабеля крайне необъективны. Автор акцентирует внимание читателя на зверствах конармейцев в отношении к еврейскому населению, не участвовавшему в боевых действиях. Создается ложное впечатление, что война была направлена в основном против мирных евреев. Общеизвестно, что насилие над гражданским населением не определялось национальной принадлежностью. Именно духовно-религиозные, ритуальные преступления отличались наибольшей жестокостью. Одно из многих свидетельств приведено Высокопреосвященнейшим Иоанном, митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским в книге "Самодержавие духа". Место и время действия те же — Украина периода гражданской войны. Когда две сотни кубанских казаков, сражавшихся на стороне Белой армии, взяли деревню, из которой были выбиты два часа назад, то обнаружили тела своих бойцов, попавших в плен. "На всех трупах осмотр обнаружил следы ритуального религиозного глумления. На всех 22 трупах оказались пробиты ладони и ступни (язвы от гвоздей прободавших руки и ноги спасителя), проколот левый бок (рана, нанесённая Христу римским стражником), и на лбу сорвана полоска кожи (след от тернового венца). Кощунство было произведено как над трупами, так и над живыми людьми, скончавшимися во время этой пытки".
Ключевой момент в рассмотрении поднятой проблемы — авторская оценка изображаемого. Лютов, понимая абсурдность того, в чем убеждал окружающих, продолжал службу в конармии. На словах не принимая насилия и крови, он не пытался вернуться к мирной жизни. Причина этому проста. Как откровенно заявил герой: "Как быть дальше? Я прикидывал в уме множество планов. Война избавила меня от забот". Всё становится понятно...
Обращение к публицистике Бабеля дает интересные материалы для размышления. Приводимые ниже отрывки помогают уяснить главное: Бабель не только не возражал против классового насилия, но и сам культивировал его в газетах, подобных "Красному кавалеристу": "Так погибает шляхта. Так издыхает злобный бешеный пес. Добейте его, красные бойцы, добейте его во что бы то ни стало, добейте его сейчас, сегодня!" "Недорезанные собаки испустили свой хриплый лай. Недобитые убийцы вылезли из гробов". "Добейте их, бойцы конармии! Заколотите крепче приподнявшиеся крыши их смердящих могил!"
Руководствуются "новой моралью", действуя по сходной схеме, и казаки. Правда, по творческому замыслу писателя, их внутренний мир несоизмеримо более темен и убог. Неграмотный Матвей Павличенко ("Жизнеописание Павличенки, Матвея Родионовича", 1924) час избивает помещика Никитинского, подводя идейную базу под эти действия: "Стрельбой... от человека только отделаться можно. Стрельба — это ему помилование, а себе гнусная легкость, стрельбой до души не дойдешь". Матвей отрицает очевидное для любого верующего представление о святости и бессмертии души, существование которой неподвластно воле человека. Богоборческая основа действий роднит его с молодым кубанцем Прищепой ("Прищепа", 1923), который, возвратившись домой из плена, обнаружил разграбленную хату. Герой обходит село и в тех избах, где он находит вещи родителей, оставляет свой кровавый след: "...подколотых старух, собак, повешенных над колодцем, иконы, загаженные пометом".
Особо следует отметить условно-схематичную обрисовку характеров казаков. Многочисленные признания писателя подтверждают сказанное: "Для меня все крестьяне на одно лицо"; "Вся Верба забита повозками. Тысячи повозок. Все возницы на одно лицо"; "Мужики, в них не хочется вникать". Из общего правила нет исключения. И в этом Бабель идет против исторической правды. Достаточно обратиться для сравнения к роману М.А.Шолохова "Тихий Дон", в котором великий русский писатель объективно и правдиво изобразил разные типы из казачьей среды. Перед нами проходят и близкие по духу бабелевским конармейцам "лихой рубака" Чубатый, долг которого "рубить, не "задумываясь", и безжалостный Мишка Кошевой и многие другие. Но центральный тип в романе — Григорий Мелехов, глубоко русский по духу, ищущий третью правду, третий путь — без жестокости, насилия, несправедливости и убийств.
Герои же Бабеля словно бы скроены "на одно лицо", по шаблону. Похожи их мысли, чувства и поступки. Это, применяя характеристику самого писателя, "тупые, широколицые, лупоглазые" казаки, "ужасно грязные человеки"... Особую же нелюбовь писателя вызывает все православное, все славянское. Сказанное ярко проявляется не только в "Конармии", но и в "Одесских рассказах", прозе 20-30-х годов, публицистике указанного периода.
Параллельно с "Конармией" Бабель работал над циклом "Одесские рассказы", произведениями о мирной жизни. В них появляется новый тип. Им стал герой-еврей с характерными манерами и отношением ко всему окружающему. Автор пишет о бандите Бене Крике ("Король", "Как это делалось в Одессе"), укачиваемом дедом ребенке ("Любка Казак"), предводителе 40 тысяч одесских бандитов Фроиме Граче ("Фроим Грач"). И в этих произведениях со всей очевидностью проявляются черты, роднящие мирную прозу с "Конармией". Неудивительно, что многие исследователи, размышляя об "Одесских рассказах" и прозе 20-30-х годов, неизбежно проводят многочисленные параллели и сравнения с циклом рассказов о гражданской войне.
Главное, что в изображении мирной жизни мотив смерти продолжает оставаться ведущим. Причем, писателя интересуют именно те случаи, когда герой принимает насильственную смерть.
Так, один из любимых героев Бабеля Беня Крик решается на убийство собственного отца. Вместе с братом он пытается при-дать задуманному чудовищному преступлению ореол борьбы за справедливость: "...возьмем на себя, и люди придут целовать нам ноги. Убьем папашу, потому, что мы не можем ждать дальше". В этом мире стремление подчеркнуть собственную исключительность при полном равнодушии к окружающим — главная черта, которая многократно выделена автором при помощи художественных деталей. Если речь идет о похоронах, то "таких похорон Одесса еще не видела, а мир не увидит" ("Как это делалось в Одессе"). Если в рассказе присутствует детская тема, то обязательно присутствует мечта о том, "что семья... станет когда-либо сильнее и богаче других людей на земле" ("История моей голубятни"), либо мысль о превосходстве укачиваемого грудного младенца в каком-либо качестве над всеми остальными детьми: "А-а-а, вот всем детям дули, а Давидочке нашему калачи, чтобы он спал и днем и в ночи... А-а-а, вот всем детям кулачки..."
