Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №9 (2001)
— Послушайте, откуда у вас это? — волнуясь, спросил он, указывая на фотокарточку.
— С войны, — ответил мужчина, не поворачивая головы. Он пил чай, держа кружку обеими руками.
— Вы можете объяснить потолковее, как попал к вам этот снимок? — в нетерпении повторил Ванюков, чувствуя, как к горлу подкатывает предательская спазма.
— Все можно, товарищ лейтенант, счас, счас. — Он вытер губы тыльной стороной ладони. — Это я со своим комбатом капитаном Ванюковым. Вот он — я, а это....
— Другого я знаю, — тихо сказал Анатолий. — Этот комбат — мой родной брат!
Хозяин внимательно взглянул на гостя, кивнул:
— Похож, ей-Богу, похож!.. Воевали мы вместе с твоим братаном. Как сейчас вижу, стоит перед строем батальона молодой, пригожий, ордена да медали на груди горят. Поздоровался, потом подошел к каждому словом обмолвиться. Справился о настроении, о здоровье. Чем я ему приглянулся, убей, не знаю, только когда прошел всех, остановился напротив меня, фамилию спрашивает. “Рядовой Понкин”, — отвечаю. “Будешь, рядовой Понкин, моим ординарцем, ясно?” — и улыбается. “Есть быть вашим ординарцем”, — отвечаю. Здесь война с япошками была короткая, но злая. Через неделю мы уже заняли Чаньчунь.
Понкин свернул цигарку, закурил, аппетитно затянулся, вбирая в себя едкое облако. Можно подумать, он глотает не табачный дым, а божественный нектар.
— На Ляодуне, как и всюду, самураи бились отчаянно, превратив полуостров в сплошной очаг сопротивления. Брали мы город Альдунь. Вот это, скажу, была оп-е-е-рация! Умирать буду, не забуду. Не только япошкам, нам жутко становилось в этом кошмаре. Представляешь, лейтенант, додумались наши командиры взять этот город сверху. Наш батальон входил в состав 6-й ударной механизированной армии, в воздушно-десантный полк. В самую темную ночь навалились на самураев в ошеломляющем темпе. То, я скажу, выдалась ночка! Кромешная тьма, и вдруг в эту кромешную тьму накатывается сплошной вой душеледенящей сирены, и сотни прожекторов с самолетов-штурмовиков насквозь прожигают город! Пока узкоглазые протирали свои зенки, из мрака, со второго “потолка”, свалились мы в черном, на черных парашютах!
“Вай, вай, банзай!” — орали сломленные япошки, утратившие способность к сопротивлению. Конечно, они не ожидали. Свалились мы на них, словно бы черти из ада! Чтобы в этом сатанинском пекле не перестрелять своих, у каждого десантника был свисток. “Фью, фью”, — слышалось отовсюду, будто перепела перекликались. Действовали хладнокровно и решительно! Расчет психологически обезвредить врага оказался верным. Возле железнодорожной станции хунгузы хотели было организовать сопротивление, да не на тех напали. Разнесли все в щепки, отбив у них охоту драться. Сели им в буквальном смысле на закорки. За этот бой капитана Ванюкова представили к Герою.
Анатолий слушал, не отрываясь от лица рассказчика.
— Однажды сами чуть на мякине не попались. В ходе крутого наступления батальону было приказано занять деревню на стыке нашего полка с соседним.
Понкин сгреб всю посуду на середину стола.
— Так вот, я название той деревни до сих пор помню — Сикоку. Чистенькие, аккуратненькие фанзочки стоят между двух кудрявеньких сопочек. Рядом поля с гаоляном да соей, будто заплаты по зипуну. Хотелось прихлопнуть ее побыстрее, чтоб башку не морочить, и дальше. Тем более сверху приказывают в темпе развивать наступление.
Рассказывал Понкин не торопясь, с подробностями, так как бои недавней давности остались в его памяти.
— Казалось бы, раз так, дуй до горы, ломай хребет супостату! Наш капитан не из тех, кто, не ведая броду, кидается в воду. “Стоп! — скомандовал он батальону, — пустим-ка мы разведчиков. Михаил, отбери двоих, и айдате. Деревня мне не нравится. Вы все проверьте, ответственно”. Идем, значит, как следует разведчикам, бдительно. По деревне я прошелся биноклем. Ничего, спокойно, чинно вокруг. Осталось преодолеть поле с гаоляном. Рассредоточившись, крадемся по полю. Вдруг моя нога попала будто в петлю. Я ногой дрыг, и тут началось. Деревня буквально взорвалась. Все виды огня обрушились на нас. Конец тебе, Мишка, думаю, но меня спасла борозда. Не глубокая, но достаточно верная.
Если бы не светлая голова нашего комбата, крышка бы всему батальону! Та деревня стратегически важная для японцев, она прикрывала подходы к городу Фучжоу.
Моя нога попала на сигнальный провод. Япошки подумали, что мы наступаем, ну и открылись.
Твой брательник, лейтенант, хоть и молодой, но толковый был командир. Однажды, набравшись смелости, говорю ему: “Лезете вы, товарищ капитан, в любом деле в самое пекло”.
“Не в любом, Понкин, только тогда, когда требует обстановка, чтоб потом солдату в глаза посмотреть не стыдно было”.
Понкин локтями уперся в стол, положив ногу на ногу.
— Э-эх, а на баяне как играл! За все дни боев редко приходилось комбату баловаться инструментом. Но ежели брал баян в руки, считай, собрал армию!
Помню утречко в последний день августа. Улыбчивое, с оттенком сусального золота, и тишина, будто грохочущая мельница вчерашней войны провалилась в тартарары! Вокруг кудрявые сопочки с редкими, низкорослыми сосенками-зонтами да желтеющие нивы с неубранным гаоляном. Напряжения тех страшных дней как не бывало. Все пошло своим чередом уже в спокойной и почти мирной жизни.
“Глядите, братцы, — призывал Ванюков, стоя на валуне. — Глядите, впереди в синей дымке не призрак, а город над океаном, наш Порт-Артур, отныне и навеки! Здесь позор и великая слава России: “Плещут холодные волны...” Миру всему передайте, чайки, огромную весть. В битвах врагов разгромили, вернули России мы честь! — Он живо соскочил с валуна. — Скоро, Михаил, по домам. Ты подчистую как рядовой победитель великой армии, мне же служить. Давай баян, ординарец, потешим напоследок солдатушек-ребятушек”.
Почти вырвав из моих рук баян, комбат сел на снарядный ящик. Кто-то крикнул: “Подходи, ребята!”
Я встал рядом, а со всех сторон, отовсюду спешили победители, устраиваясь где кто может. Не успел он растянуть баян, как щеголь старшина роты боепитания, поводя фотоаппаратом, попросил минуточку внимания. Вот так мы с твоим брательником оказались на фотографии.
Понкин повернулся к столу, плеснул из фляжки в свою кружку, посмотрел в нее, подул и выпил. Бантиком сморщил губы, вытер глаза и выдохнул. Прямо из чугунка зачерпнул тушеной картошки, прожевал, еще раз поддел. Глотнул холодного чаю и продолжал:
— Сгрудились, значит, все около нас. Капитан, словно слушая самого себя, взял несколько аккордов и, побледнев, заиграл. Он, когда играл, всегда менялся в лице. Его любимую: “Эх, дороги... пыль да туман...” пели все, может, не очень складно, но, как говорят, здорово.
Выстрел грянет, ворон кружит.
Твой дружок в бурьяне неживой лежит.
Хозяин замолчал. Пощупал тусклый бок самовара, спросил:
— Подогреть?
— Не надо, рассказывайте, пожалуйста, — попросил Анатолий.
— Значит, играл, играл песни, потом оборачивается ко мне и шепчет: “Давай, Михаил, дробани” — и дал мне “барыню”. Меня упрашивать не надо. Сказать честно, плясать я мастак. Любителей “барыни” нашлось столько, что широкий круг стал тесен. Оборвав пляску, капитан решительно сдвинул меха и хотел уже подняться, но чей-то голос остановил его: “Товарищ капитан, сыграйте вальсик “На сопках Манчжурии”. “Вальс, просим вальс”, — неслось со всех сторон... “Тихо вокруг, сопки покрыты мглой. Вот из-за туч выходит луна, могилы хранят покой...”
Вначале слова вальса Понкин произносил речитативом, но, увлекаясь, по мере нарастания темпа, уже пел все более проникновенно. “Плачет, плачет мать-старушка, плачет мо-о-лодая жена...”
Растревоженный воспоминаниями да выпитым спиртом, Михаил плакал, не пытаясь скрывать слез.
Ванюков сидел потупясь, чувствуя, как глаза покрываются туманом, а грудь перехватывают судороги.
“Братушка, братушка — единокровный мой человек!..” — шептал Анатолий.
“Тихо во-о-круг...” — незаметно для себя стал подпевать он.
Понкин встал, постоял возле фотокарточки и тут же опустился рядом с Ванюковым.
— Пророчество, но вальс в самом деле оказался последним. Откуда-то сзади, разбив тишину хрустального утра, хлестнул выстрел. Ошарашенные, все тревожно вскочили. Впопыхах не заметили, что вальса нет. Я вижу, как валится набок русая голова комбата. Пискнув, словно ушибленный, упал на землю баян. — Рассказчик не обращал внимания на состояние гостя, который сидел согнувшись, закрыв руками лицо. — Я подхватил капитана под мышки и, наклонив на себя, заглянул в глаза. Он был мертв! Пуля прошла навылет, пробив сердце.
