Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №9 (2001)
— Я, товарищ старший лейтенант, не выпить, я к вам по личному делу.
— Дело назрело? — улыбчиво спросил командир, не слезая с нар. Такой полушутливый тон старшего начальника Забегалову нравился. “Значит, командир в игривом настроении и с ним легко договориться”, — подумалось ему.
— Назрело, товарищ старший лейтенант... Можно мне побывать дома? — не сказал, а выдохнул он.
— Где, где? — недоуменно спрашивал Откосов. — Какой дом, откуда?
— Я здешний, смоленский, в четырех километрах моя деревня, — торопливо выговаривал слова старший сержант, убавив на всякий случай расстояние. — Может, в живых никого нет.
Комбат встал с нар, подошел к Феофану.
— Кто у тебя дома?
— Мать, Евдокия Александровна, жена Надежда и сыночек Володя.
— Ты с какого года рождения, Феофан?
— С четырнадцатого, а супруга с восемнадцатого.
— Я с семнадцатого, парень. Не успел вот жениться. Институт закончил, и война.
— Я тракторист в колхозе...
Старший лейтенант задумался, уставившись на носки своих сапог. Молчал и Забегалов, ожидая решения командира.
— М-да-а, Забегалов, у тебя, я вижу, дело серьезное, — задумчиво молвил Откосов. Он поправил портупею с наганом. Разгладил под ремнем гимнастерку. Забегалову казалось, не будет конца этой затяжной паузе. “Тянет время, сказал бы сразу “нет” или “да”.
— М-да-а, сколько, говоришь, верст до твоей деревни, тракторист?
— Четыре километра прямиком, пять, ежели по дороге. До войны все хаживали...
— До войны, до войны, — беспричинно рассердился комбат. — До войны, Забегалов, мы все шли прямиком, — подчеркнул он. — Что же делать с тобой, командир орудия? Конечно, стрелять в данной обстановке мы не собираемся.
— Естественно, товарищ комбат, — мягко подтвердил Забегалов.
— Кроме семьи у тебя полдеревни родственников, а? — спросил, но про себя подумал: “Наугощается, про все забудет”. Но он хорошо знал этого служилого человека, его фронтовое прошлое и решился: — Значит, так, Феофан, отпускаю тебя, — он глядел на свои командирские часы, — отпускаю тебя до шестнадцати часов. В шестнадцать доложишь мне о прибытии, понял?
— Так точно, понял, — радостно почти крикнул старший сержант, поворачиваясь кругом.
— Предупреди взводного, что я тебя отпустил, — сказал вдогонку комбат.
IV
Д аже среди развалин города Забегалов ориентировался безошибочно. Шел
налегке, в новенькой фуфайке, выданной накануне отправки на фронт. На теплом ремне фляжка со спиртом, подарок друга-медбрата. Одетый строго по форме, он не вызывал ни у кого подозрений. Сначала, то ли от холода, то ли от волнения, знобило. Когда миновал город, идти стало легче, даже прошла противная дрожь. Дорога знакомая, но разбитая. Под гору он даже бежал, минуя грязные выбоины или прыгая через них. Никто его не обогнал и навстречу не попался. Фронт откатился далеко, а тишина была такая, что собственные шаги казались ему громовыми. Темный лес, невспаханная нива и безлюдье не ухудшили его душевного равновесия, напротив, он испытывал сердечную радость в предвкушении встречи с родными. “Господи, только бы были живы!” — переживал он.
Вот знакомая гряда ельника. За ельником ручьишко, через который даже не было моста, проезжали вброд. Собственно, какой там брод, когда едва лодыжки замочишь. После ручья пологая горушка с мелким кустарником, — там и тропинка, выводившая прямиком к его дому. Когда он подошел к тому месту, где надобно свернуть с дороги, то никакой тропинки не увидел. По ней давно уже никто не ходил. По памяти да знакомым приметам он взял направление, соображая, что выйдет к околице деревни.
Вспомнив, какое сегодня число, он выругался: “Мать честная, сегодня же день рождения сыночка Володюшки! Четыре годика исполнилось мужику. Какой же я недотепа, не вспомнил вовремя, запамятовал. Явится отец к сыночку без подарка!” Он остановился, проверяя свои карманы, но кроме кисета с махоркой ничего не было. Еще была у него медаль, но сразу Феофан не сообразил, что можно подарить сыну свою медаль. А когда сообразил, пощупал ее для верности. Даже полюбовался ею, расстегнув верхние пуговки фуфайки. “Ну вот и подарок на случай”, — решил он и повеселел.
Отчетливо встала в памяти жена и старенькая мать, пятистенок, который он успел поставить за три года до войны.
Сухие стебли трав хрустели под ногами. Густой осенний воздух щекотал ноздри. Сейчас он минует луговину, потом гребенку березняка, и вот оно — родное поле, от которого до деревни не более версты. В последний раз вспахал он это поле под лен, а летом ушел на войну.
Феофана не удивило обилие воронок на этом поле. Воронки — атрибуты войны, ну а здесь совсем недавно шли бои. “Значит, в эту осень поле осталось невспаханным”, — успел подумать он, как тут же огненный смерч бросил его вверх с таким грохотом, будто под ним разверзлась земля! “Где это так громыхнуло”, — отпечаталось в сознании до того, как вторым более мощным взрывом его разметало... Когда рассеялась густая, слизкая гарь, в стороне от закопченной воронки ярким, удушливым пламенем что-то еще горело...
“Майскими короткими ночами, отгремев, закончились бои...” Однако вторая мировая война продолжалась... на Дальнем Востоке.
Из повести “ПОСЛЕДНИЙ ВАЛЬС”
Лейтенант Анатолий Ванюков был откомандирован в поселок Козыри для приемки леса, заготовленного впрок.
Благополучно справившись с заданием, он двинулся в обратный путь, домой.
Сколько отмахал, не заметил. На перепутье, в три дома, завернул в крайний.
Хозяин, не старый мужчина с щетиной на подбородке, встретил его приветливо.
С яркого света улицы в избе показалось сумрачно. Анатолий прошел к массивному, до блеска выскобленному столу, опустился на лавку.
— Откуда и куда направляешься, товарищ? — не без удивления полюбопытствовал хозяин. Он был в телогрейке, серых подшитых катанках. На голове солдатская шапка.
Когда Анатолий удовлетворил любопытство хозяина, тот спросил:
— Один?!
— Один, а что? — в свою очередь спросил Ванюков.
Хозяин мотнул плечом, боясь обидеть гостя, смущенно пробормотал:
— Ничего, просто так... Морозно больно, гляжу.
Часы-ходики с засиженным мухами циферблатом показывали полдень.
Немного гудели ноги. Гость снял шинель, разулся.
— Смелый ты человек, командир, — похвалил мужик. Видя, что тот собирается завтракать своим скудным, заледенелым припасом, хозяин проворно разжег самовар, достал из печки похлебку, тушеную картошку и топленое, с коричневой пенкой, молоко.
— Давай вот горяченького перехвати, свое убери.
От каравая отрезал несколько крупных ломтей. В эмалированную миску с отбитыми краями налил щей.
— Садись, лейтенант, не стесняйся.
Анатолий достал фляжку, попросил мужика налить себе и ему. Тот услужливо захлопотал, торопливо брякая посудой.
— Это можно, счас, счас, — твердил мужик, ставя на стол две алюминиевые кружки. — Вот, паря, не зря у меня нос с утра чесался.
Когда выпили, закусив картошкой, хозяин разговорился.
— Марфа моя у соседей. Там Валентина на сносях, так помочь надоть. В нашей дыре только взаимная выручка, паря, без нее, — он развел руками, — без нее хоть помирай.
Повторять Анатолий не стал, а хозяин плеснул себе еще, закусив круто посоленным хлебом.
— Люблю хлеб, — объяснил он, кашлянув в кулак.
Щи Анатолий ел с аппетитом. Пили темный с травами чай, заправленный топленым молоком.
— Сорванцы наши в Козыреве учатся. Как отправили по осени, так до первой навигации дома не будут.
После сытного обеда Анатолия разморило. Отяжелевшие вдруг веки смыкались помимо его воли.
— Ложись вон на печку, сосни малость, — предложил хозяин.
Анатолий отказался. Встал, прошелся туда, сюда, вроде бы полегчало, только ноги отходили медленно и тягуче.
Осмотрелся. Просторная изба опрятна. Большая русская печь заняла половину жилья. Возле печки, в заднем углу, деревянная кровать с высокими торцами. Темный платяной шкаф. В одном простенке зеркало. В другом — рамка с фотографиями. Анатолия привлекла фотокарточка, помещенная в левом нижнем углу этой рамки. На фотокарточке красовались двое. Один сидел, с баяном, улыбчивый, симпатичный, в офицерских погонах. Другой, солдат, стоял позади офицера. Фотография была столь знакомой, что Ванюков не выдержал.
