Сестра-отверженная - Одри Лорд
Возможность – это не навсегда, но и не мгновенно. Непросто поддерживать веру в ее действенность. Порой нам приходится долго и тяжело трудиться, чтобы обустроить один участок реального сопротивления смертям, которые от нас требуется перенести, – но потом на этот уголок нападают, угрожают ему выдумками, которых нас приучили бояться, или отзывают те одобрения, которых, как нас предупреждали, мы всегда должны искать для своей же безопасности. Женщин принижают или пытаются смягчить, бросаясь якобы безобидными обвинениями в инфантильности, неуниверсальности, непостоянстве и чувственности. Но кто спросит: меняю ли я твою ауру, твои мысли, твои мечты или лишь подталкиваю тебя к временному, реактивному действию? И хотя последняя задача и не из легких, ее нужно рассматривать в контексте необходимости подлинного изменения самых основ наших жизней.
Белые отцы говорили нам: я мыслю, следовательно, я существую. Черная мать внутри каждой из нас – поэтка – нашептывает нам во сне: я чувствую, значит, я могу быть свободной. Поэзия создает язык для выражения и записи этого революционного требования, воплощения этой свободы.
Однако опыт научил нас, что действие в текущем моменте тоже необходимо. Наши дети не могут мечтать, пока не жили, они не могут жить, пока не сыты, а кто еще накормит их настоящей пищей, без которой их мечты не будут отличаться от наших? «Если вы хотите, чтобы когда-нибудь мы изменили мир, нам нужно хотя бы прожить так долго, чтобы успеть вырасти!» – кричит ребенок.
Иногда мы одурманиваем себя мечтами о новых идеях. Голова нас спасет. Один лишь мозг освободит нас. Но нет новых идей, которые бы ждали наготове, чтобы спасти нас как женщин, как людей. Есть только старые, забытые и новые сочетания, экстраполяции и осознания внутри нас самих – и есть не новая, но возвращающаяся смелость для новых попыток. И мы должны постоянно поддерживать и вдохновлять себя и друг дружку совершать те еретические действия, что подсказывают наши мечты, даже если многие наши старые представления принижают их. На переднем краю нашего движения к переменам только поэзия может указать на возможность и ее воплощение в реальности. Наши стихи формулируют наши скрытые смыслы, то, что мы чувствуем внутри, что осмеливаемся воплощать (или с чем привести в соответствие наши действия), наши страхи, наши надежды, всё то, что нас прельщает и ужасает.
Ведь внутри живых конструкций, определяемых прибылью, линейной властью, институциональной дегуманизацией, наши чувства не должны были выжить. Оставленные про запас как неизбежное приложение или милое баловство, чувства должны были склониться перед мыслью, как женщины должны были склониться перед мужчинами. Но женщины выжили. Как поэтки. А новой боли не бывает. Мы уже пережили все ее виды и сорта. Мы утаили эту правду там же, где скрыли нашу силу. Они всплывают в наших снах и мечтах, а сны и мечты указывают нам путь к свободе. Эти мечты становятся воплотимыми через наши стихи, потому что стихи дают нам силу и смелость видеть, чувствовать, говорить и рисковать.
Если наша прямая потребность, то, что необходимо нам, чтобы мечтать, чтобы волновать и направлять наш дух из самых глубин прямо к обещанию и дальше, – если это обесценивается и называется роскошью, то мы теряем самую суть, источник нашей силы, нашей женскости, мы теряем будущее наших миров.
Потому что нет новых идей. Есть только новые способы почувствовать их – изучить, как эти идеи ощущались, когда мы проживали их в воскресенье в семь утра, после позднего завтрака, в безумной любви, на войне, в родах, в скорби по нашим мертвым – пока мы страдаем старой тоской, боремся со старыми предостережениями, со страхом молчания, бессилия и одиночества, пока мы пробуем на вкус новые возможности и силы.
Преобразование молчания в язык и действие[34]
Снова и снова я прихожу к убеждению, что самое важное для меня должно быть высказано, выражено в словах и разделено с другими, даже если я рискую получить в ответ удар или непонимание. Говорить идет мне на пользу, каковы бы ни были прочие последствия. Я стою здесь как Черная лесбийская поэтесса, и значение всего этого вторично по сравнению с тем, что я всё еще жива, хотя могла бы умереть. Без малого два месяца назад одна врачиня, а за ней второй врач сказали, что мне требуется операция на груди и что с вероятностью от 60 до 80 процентов опухоль злокачественная. Три недели с этого сообщения до самой операции стали агонией, когда мне пришлось не по своей воле переустроить всю свою жизнь. Операцию сделали, и опухоль оказалась доброкачественной.
Но в эти три недели я была вынуждена взглянуть на себя и свою жизнь с жестокой и неотложной ясностью. От этого потрясения я до сих пор не оправилась, но еще это сделало меня сильнее. Это ситуация, с которой сталкиваются многие женщины, в том числе некоторые присутствующие здесь сегодня. Отчасти то, что я пережила за это время, помогло мне пролить свет на то, как я вижу преобразование молчания в язык и действие.
Когда мне пришлось не по своей воле и в самом сущностном смысле осознать свою смертность и то, чего я хочу в жизни, какой бы короткой она ни оказалась, в этом беспощадном свете резко обозначились приоритеты и упущения, и оказалось, что больше всего я сожалею о своих молчаниях. Чего я вообще всё это время боялась? Выразить сомнение или высказать то, во что я верю, могло принести боль или смерть. Но все мы постоянно переживаем боль по множеству причин, и всякая боль либо изменится, либо закончится. Смерть же есть окончательное молчание. И она теперь может прийти быстро, без оглядки на то, сказала ли я то, что должно было быть сказано, или только предавала саму себя в мелких умолчаниях, планируя, что однажды заговорю, или ожидая, что кто-то выскажется за меня. И я стала замечать, что внутри меня есть способность к действию и она проистекает из знания, что хотя лучше всего вовсе не бояться, но если учиться смотреть на свой страх со стороны, это придает сил.
Я умру, рано или поздно, высказавшись или нет. Мои молчания меня не защитили. Ваше молчание не защитит вас. Но с каждым произнесенным словом, с
