Газета День Литературы - Газета День Литературы # 92 (2004 4)
Да, мысли мои всегда пользовались привилегированным (особо собственным) положением, — и в какой бы жуткой, пошлой, подлой или юмористической ситуации не оказывался мой организм, — эти невещественные (порождение божественного эфира) вещи могли (промежду прочим) себе позволить вольномыслие и витание в любых эмпириях, — в тех же гиперборейских, протоолимпийских, мифологических, пропитанных вседозволенностью и всеверием в себя: бога-человека…
А если я заблуждаюсь относительно особого положения собственных мыслей?
Почему нельзя допустить, что я уже давным-давно не собственник сей неизъяснимой энтелехийской материи… То есть, будучи обыкновенным самовлюбленным болваном рода человеческого, я, разумеется, льщу себя надеждой, что при любых государственно-житейских катавасиях, при всех экспроприациях, приватизациях и прочих ура-перестройках, реформах и переделах живого организма электората, — я все равно останусь при неделимой, сугубо личной собственности: при собственной мыслительной (умозрительной) вселенной, в которой пространство и время категориально относительны, призрачны и не имеют каких-либо границ, сдерживающих их божественную мощь и радость земного тленного конечного бытования в микрокосме белково-водянистой пылинки.
Собственно, ничего зазорного и противоестественного в моих чаяниях о "сугубо личной собственности" нет. И эпизодические (вернее даже — пролонгированные) интеллигентские рефлексии по этому поводу как бы подтверждают всякий раз: пока я позволяю себе задумываться о подобных, в сущности, эфемерных (не вдохновленных прагматическими интересами) понятиях, — то мои мысли являются основной (божественной) частью моего эго, моего слабосильного человеческого Я.
И всё необъятное содержимое этой малоисследованной области мироздания принадлежит лично мне, и распоряжаться всеми этими неисчерпаемыми уму непостижимыми богатствами волен лишь Я…
Впрочем, у человека с несвободными руками, ожидающего, черт знает кого и что, — мозги всенепременно будут искать повод для того, чтобы лишний раз убедить самих себя, что мыслящая песчинка, пусть и заключенная нынче в некий футляр сгущенных обстоятельств, предначертаний, в сущности, всегда истинно свободна, всегда вольна покинуть эту материальную точку, — покинуть во славу истинной свободы мятежного человеческого нерабского духа… Духа, до такой степени мятущегося, разнузданного и тяжелого, что сносить его нечеловеческий груз матушке-земле порою как бы невмоготу, и…
…И тогда-то и обрушиваются на земной мир неисчислимые бедствия: космические катастрофы, всемирные потопы и прочие предвестники Апокалипсиса и Судного Дня…
…И приходит, нарождается новая свежая человеческая раса, и снова погрязает в сумасшедших, самоистребительных, самоистязательных, невыносимо тяжких грехах, и снова живет в ожидании новейшего божественного Чистилища…
Пока я развлекал самого себя вышеперечисленными скучными очевидными размышлизмами, — помещение доморощенного Колизея заполнялось публикой, обряженной в одинаковые преизрядно модные, превосходно пошитые мундиры.
Сплошь черные кителя с воротниками стойкой. На плечах непривычной формы красные погоны — круглые, украшенные золототканой позументной вязью. Приглядевшись, понял, что желтоплетеные узоры есть ни что иное, как табуированный тотем — "змеевик"-амулет, который когда-то, во времена первых древнекиевских владык, был принадлежностью именно высокородной знати. С каждого погона на меня были направлены предантичные золочено алые заклинательные глаза охранительницы и правительницы северных пространств древней Гипербореи Девы-мученицы Горгоны Медусы… Престранные погоны с недвижимым, абсолютно ничего не выражающим, магическим шевроново-мертвящим взором, странным бесцеремонным образом отвлекали мой любопытствующий взгляд от лицезрения странно знакомых лиц, на плечах которых возлежали эти ритуальные эполеты-"горгонионы"…
На фасадах, рассредоточено расположившихся на деревянных ярусах, негромко переговаривающихся между собой, — там отпечатались маловыразительные маскоподобные портреты вроде бы известных мне людей, людей, с которыми я лично общался, вел какие-то дела…
И при этом тягостное затемнение той части памяти, которой я силился припомнить, восстановить, реконструировать, домыслить: кому же все-таки принадлежат эти малопримечательные важные разновозрастные физиономии…
С головой моей явно творилось что-то непорядочное… В мозгах кто-то хозяйничал, и привесьма хамски… С глазами тоже стало совсем неладно… В них словно плеснули атропина… То есть меня специально лишили возможности… И протереть их, отяжелевшие, подмороженные,— мне никто не удосужился… Из нутра, из пропасти черепной коробки, из самых ее потаенных непознанных глубин, слышалось едва внятное, едва различимое перечиние человеческой речи… Убедительно знакомый, почти родной жутковатый тембр… Мгновение малопродуктивной идиотской муки недоумения: кому этот говор принадлежит?! И необыкновенное, почти физиологическое облегчение — я узнал этот голос! Я узнал его за мгновение до того, как до меня стал доходить смысл произносимых, странных и вместе с тем поразительно знакомых, парольных фраз…
Именно, именно, — голос принадлежал тому неведомому мистическому (или мистификаторскому) существу, которое, кажется, совсем недавно внушало мне — вернее, моему отчлененному Я, моему обездвиженному, ослепленному (незрячему) костяному вместилищу бесконечно отчаянного человеческого тщедушия (этот голос и сейчас внушительно вещал), — внушало мне всё ту же заумную бенефакторную ересь…
"Вы отмечены — знанием прежде-посвященного…
"Воистину прекрасно Таинство, дарованное нам блаженными богами: смерть для смертных уже не зло, но благословение…
"Почему Провидение выбрало вас в качестве тайного сосуда — этого никто не знает. Следовательно, распоряжаться сим таинственным содержанием, а правильнее сказать — содержимым, ни я, Верховный жрец, ни вы, обладатель сего мистического нектара, который есть — ступень к Высшему знанию, — не вправе в индивидуальном порядке…
"За ослушание и непочитание этого, Свыше, знака судьбы — жуткая и бесконечная кара на психическом уровне жалкого человеческого существования…
"Мы, брухо-жрецы, исполняем здесь на Земле постсозидательную роль истинных селекционеров, умеющих и имеющих Высшее право отбирать среди низших (все люди, находящиеся вне нашего Братства посточевидцев, — принадлежат исключительно к низшему уровню человеческих сущностей), специфические человеческие души-сущности, обладающие изначальной генетической адаптированной склонностью к вырождению, как в психическом, так и физиологическом плане…
"И в момент наступления часа Исиды, подготовленные низшие существа пойдут в переработку под удобрение…
"Вы — посвящены, и поэтому вы — извечны!
…Эти, безусловно, эклектично-сумасбродные торжественные речи все еще продолжали вызванивать, резонировать в закоулках моих бедных извилин, в особенности второй квазиспич — странно настоящий, отдающий ровным пещерным хладом протекших, канувших в мглистое небытие столетий-дум, — имеющий очевидную прозаическую задачу…
…Возникшая давящая пауза в мозгах тотчас же принудила отвлечься от разрешения мелькнувшей доступно притягательной презабавной догадки, которая своей злободневной эксклюзивной важностью перечеркивала все подло ввинченные в чужой череп (профессионально озвученные) циничные спичи…
Пренеприятная глухая пауза неожиданно стала заполняться неким звуковым рядом… Ритмические однотонные, не запоминающиеся шелестящие шумы-звуки, совершенно как бы не мелодичные… Монотонные, метрономно прилипчивые, рождаемые, похоже, все-таки какими-то вещественными подручными инструментами, — отнюдь не электронная музыкальная шумилка…
Звуки то удалялись, почти утихая, утухая, превращаясь в едва слышимый, но весьма надоедливый (схожий с тундрово-комариным) хомус-варган-гуд, — то приближались до такой плеерно невыносимой полнозвучности, что не привыкшие к подобным интимно децибельным языческим прелестям мои трепещущие барабанные перепонки готовы были вскрыться… Шаманский шокирующий шорох заунывных первозданных варганых звучаний исподволь вводил мое и так уже достаточно потрясенное "подготовленное" существо в доселе не испытанный мною транс неприсутствия здесь и сейчас, неподчиненности своей опохабленной переломленной воле…
