Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №12 (2003)
Похоронив Денисьеву, которая своих детей оставила на руках престарелой тетки Анны Дмитриевны Денисьевой, поэт, совершенно убитый горем, полный раскаяния, на долгих полгода уехал за границу, не думая о службе, своей дальнейшей судьбе, судьбе близких. Зато они его не бросали. Рядом была жена, дочери... Там, на юге Европы, Тютчев написал свои как бы итоговые стихотворения, посвященные его Лёле: “Весь день она лежала в забытьи...”, “О, этот Юг! О, эта Ницца!” и “Как хорошо ты, о море ночное...”. Там же, в Ницце, 5 февраля 1865 года его младшая дочь Мария, к общему неудовольствию отца и матери, вышла замуж за флигель-адъютанта, капитана первого ранга Николая Алексеевича Бирилева (1829—1882), и вот теперь, год спустя, Тютчев выдавал замуж вторую дочь.
Свадьба состоялась в Москве, ближе к родственникам с той и с другой стороны. Анна Тютчева, которой шел уже тридцать седьмой год (вот откуда в письме отца “веточка флердоранжа, столь медлившего распуститься...”), выходила замуж за Ивана Сергеевича Аксакова, который был шестью годами старше невесты. Но зато это был зять, которого очень полюбил сам Федор Иванович. Венчание проходило в небольшой церковке митрополита Филиппа, что ныне возрождается впритык со стеной Центрального дома литераторов в Москве. Сына Ивана Сергеевича благословляла престарелая мать его, Аксакова Ольга Семеновна (1793—1878).
И конечно, в это время Тютчев не мог не беспокоиться о своей дочери Дарье, бывшей по-прежнему фрейлиной при императрице. В то время тридцатилетней девушке, естественно, хотелось любви, мужа, семьи, но при ее уме и доброте ей явно не хватало богатого состояния и, может быть, той яркой красоты, бывшей у некоторых ее подружек. И Дарья, на свою беду, влюбилась во всем известную венценосную особу, которая, естественно, не могла ей ответить тем же. Тогда и написал отец дочери прочувствованное стихотворение “Когда на то нет Божьего согласья...”. Эта любовь принесла Дарье большие страдания и нервное потрясение...
* * *
Петербург, четверг, 21 июля
Милая моя кисанька, прежде всего я должен извиниться перед тобой за большую нескромность, но она была, так сказать, невольной, ибо искушение было чересчур сильным. Речь идет о письме твоего брата. Я знал, что это письмо содержит первое впечатление, произведенное на него событиями, которые только что совершились, — самый живой голос событий, и не имея возможности войти в комнату, где он говорил, я подслушал у дверей. Вот почему конверт был вскрыт незаконным взмахом перочинного ножа... Ну так вот, поверишь ли, я не раскаиваюсь в совершенной мною нескромности, до того эти несколько замечательных строк ярко освещают все положение и подтверждают мои собственные оценки.
Война только прервана. То, что теперь окончилось, было лишь прелюдией великого побоища, великой борьбы между наполеоновской Францией и немцами, и т. д. и т. д. Ее вызовет южная Германия, вопреки своим презренным династиям непреодолимо тяготеющая к северу. Что бы ни делала Франция, она не сможет примириться с объединением всей Германии. Для нее это вопрос жизни. Ей, может быть, не удастся этому помешать, но она попытается это сделать. И этим она, однако, будет обязана политике Наполеона III, которой столь восхищались за ее ловкость и дальновидность глупцы всего света. Никогда еще не бывало подобной мистификации.
Я только что провел три дня между Ораниенбаумом и Петергофом, ведя политические прения со всеми членами августейшей семьи, которые все разделены между собою своими немецкими симпатиями и антипатиями. Словом, это — Германия в сокращенном виде. Единственное, что совершенно отсутствует, это — русская точка зрения на вопрос. Это навело меня на печальные раздумия. Впрочем, со мной были исключительно ласковы и любезны. Я снова виделся с великой княгиней Марией Николаевной, с которой у меня был длинный разговор на балу, состоявшемся под ее покровительством в Петергофе. Она совершенно на стороне Наполеона и не постигает, каким образом человек, столь ей нравящийся, может не быть лучшим союзником России, в особенности после тех шагов, которые он сделал нам навстречу. Ибо он только что обратился с собственноручным письмом к государю, предлагая ему союз и убеждая его забыть прошлое. Подобное письмо — очень знаменательное признание. Что же касается до моего милейшего приятеля князя, он положительно запутался, — и то же самое можно сказать, увы, о всех этих людях, в которых не находишь ни малейшего понимания, ни малейшего glimpse* русской действительности, представителями коей они должны бы быть. Это такое полное неведение самых основных начал вопроса, что всякое серьезное рассуждение с ними невозможно... И вот почему я примиряюсь с нашим вынужденным бездействием в данную минуту, ибо их действительное бессилие составляет нашу единственную гарантию против гибельных последствий их недомыслия. Это — люди, которые сели бы не в тот вагон, но, по счастью, опоздали на поезд.
Эту ночь я спал в большой гостиной, так как разрушение уже достигло моей комнаты, где собираются ломать печь, чтобы превратить ее в камин.
Благодарю мою добрую Мари за ее приложение к твоему письму и прошу ее передать дружеские приветствия Бирилеву и нежности малютке. Пусть они оба доставляют ей возможно меньше беспокойств. Вот несколько слов Данилову, который, я полагаю, еще с вами; если же он вас уже покинул, то нужно бы переслать их ему немедленно, чтобы, возвращаясь из имения своего отца, он проехал через Овстуг, дабы привести в порядок порученное ему мною дело, если только он уже этого не выполнил.
Здесь стояла все время холодная и дождливая погода. Болезнь идет на убыль, и о ней больше не говорят. Что касается меня, я, кажется, предпочел бы перенести хороший приступ холеры, чем испытывать это жалкое недомогание, которое не убивает, но отравляет жизнь, капля за каплей...
Двор останется в Петергофе до первых чисел августа, когда государь предполагает совершить путешествие, начав его с Варшавы. Что касается императрицы, то она, я думаю, водворится в Царском.
...Ах, что за болтовня все это, и до чего тошнотворно существование в известном возрасте, и как пора было бы с этим покончить!..
Да хранит вас Бог.
На протяжении всей жизни с Федором Ивановичем Эрнестина Федоровна переписывалась и со своим братом Карлом. Конечно, имей мы сейчас эти письма — какая бы биография была перед нами, ничуть не хуже аксаковской... И сам Тютчев чрезвычайно ценил Карла Пфеффеля как собеседника. Вот почему он решился, и, вероятно, не один раз, вскрыть письмо, адресованное его жене. И не раскаялся...
Как мы уже говорили, австро-прусская, с участием венгров и итальянцев, война, спровоцированная канцлером Бисмарком для того, чтобы добиться от Австрии выхода ее из Германского союза и согласия на образование нового Северогерманского союза под руководством Пруссии, началась 16 июня 1866 года и прекратилась после разгрома австрийской армии под Садовой 3 июля того же года. Тютчев же в этой войне предвидел будущее столкновение между Пруссией и Францией и в дальнейшем не ошибся. Во всем этом поэт видел главную ошибку Наполеона, “создавшего у границ Франции два могущественных национальных единства, оба враждебно расположенных к нему...”.
В Овстуге вместе с Эрнестиной Федоровной отдыхала чета Бирилевых со своей малюткой — дочерью Марией, родившейся у них в этом году.
* * *
Петербург, вторник, 13 июня
Вот прежде всего бюллетень о состоянии здоровья Димы, таков, как он мне был продиктован его врачом-гомеопатом: отсутствие лихорадки, уменьшение слабости и боли в левой руке и т. д. и т. д., одним словом, некоторое улучшение, подающее надежду на то, что через неделю он сможет быть перевезен в Ораниенбаум. Несмотря на все это, положение бедного мальчика, еще более с нравственной стороны, чем с физической, в двадцать шесть лет обреченного на существование старика, раздирает мне душу. По совету врача в его спальне вынули двойные рамы, чтобы дать воздуху свободный доступ в его комнату. Я учащаю свои возвращения домой, чтобы больше его видеть; и тем не менее у него бывают часы одиночества, которые он проводит в дремоте и постоянной испарине.
Вчера мы, с госпожой Акинфиевой во главе, ездили на вокзал встречать нашего милого князя-юбиляра, которого мы будем чествовать сегодня. Утром я прочел отчет об его разговоре по душам с императором Наполеоном. Это чистейшая вода, и любой разговор между двумя первыми попавшимися людьми мог бы оказать точно такое же воздействие и влияние на положение вопросов, ждущих своего разрешения, как этот мнимый политический диалог, честь которого почти исключительно принадлежала милейшему князю. Одним словом, это так же глупо, как и все остальное. — Поговаривают о том, что два министра, Милютин и Зеленый , подали в отставку, что объясняется совершенно естественно. Третье прошение об отставке было подано нашим послом в Константинополе, который считает себя чересчур скомпрометированным отсутствием всякого серьезного направления в нашей восточной политике. — Нет слов, чтобы надлежащим и достойным образом определить все эти подавляющие ничтожества, которые мятутся у власти.
