Александр Белов - Молот Радогоры
Не буду пересказывать весь ход военных действий, однако следует обратить внимание на укоренившееся заблуждение об эпохальной победе на Чудском озере. Двенадцатитысячное войско немцев было на нем частью побито, частью рассеяно. Однако после этого сражения были еще битвы при Дурбе в 1260 году и, наконец, битва при Раковором, действительно надолго остановившая немецкую экспансию на восток. Вообще этот период русской истории ознаменован триста двумя войнами (с 1228 по 1462 гг.) и восемьюдесятью пятью битвами, из которых шестьдесят касались противостояния с внешним противником — татарами, шведами, литовцами, ливонцами и др. Убедительный материал для анализа военной стилистики.
Можно не сомневаться, что Россия вне воинской сверхидеи и в очередной раз впустит врага в свои пределы, расплачиваясь за этот недостаток истреблением мирного населения, разрухой, сокрушением своих городов и весей, своей национальной культуры и исторических ценностей. И хотя поле назревающих конфликтов — благодатная нива для сверхзадачи, превращающейся здесь в мощный фактор сдерживания противника, отсутствие сверхидеи в противостоянии делает подобную задачу непосильной. Вне сверхидеи задача глобального сдерживания способна надломить самую боеспособную армию.
Завершая логическое подведение к выводу, подытожу: сверхсознание — это емкость для сверхидеи. И если сверхидея — это всегда психологическое проектирование невозможного, или уж труднодоступного, то сверхсознание становится ее инкубатором. Один мой приятель говорил: «Покажи мне обычный гвоздь, и я под него найду идей минимум на три диссертации». Лучше не скажешь.
Сверхсознание цепляется за что угодно, в надежде вытянуть на свет божий хоть что-то полезное и перспективное. Чаще всего оно соприкасается с системой ваших знаний, практического опыта и направленностью вашего мышления, то есть всем тем, что зовется профессиональным интеллектом. Впрочем, это не тот созерцательный интеллект, которым нашпиговано чахлое нутро интеллигенции.
Всегда угнетаемый нормами благовоспитанности, плодовитый лишь на сопливые сентенции и бесполезное правдоискательство, выказывает он взвешенную осторожность мышления. Ни на вершок больше того, что положено ему по законам его сословия. Культура и воспитание пользуют его как домашнюю пижаму, как непременный собственный символ. Такой интеллект не соперничает с пошлой и глупой действительностью, а тихо поддакивает ей в открытую, и чванливо хулит за глаза. Нет, интеллект бунтаря горласт не беспощадным глаголом, а пылающим жупелом сверхидеи. Это делает его конструктивным, плодоспособным.
Можно смело утверждать, что каждая реализованная сверхзадача дает диалектический толчок к сознанию. Расшатывает его консерватизм и инертность. Однако нельзя не заметить, что общество предлагает каждому свою сверхзадачу. Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку, как говорили римляне. Есть сферы общественного управления, где должностным требованиям как раз и является конструирование сверхзадач. Это не только научный плацдарм, но и производственно-конструкторское звено. Потому нельзя считать способности к сверхидеологии прерогативой только какой-то одной касты.
И все-таки у воинов как нигде четко организована и популяризирована общность носителей сверхзадачи. Сейчас это — многочисленные подразделения специального назначения. Каждое из таких подразделений имеет собственную сверхзадачу, например, блокирование и уничтожение террористических групп, где сверхидеей является борьба с преступностью. Однако часто именно сверхзадача магнетизирует сознание носителей погон, тогда как к суперидейности сознание это остается глухим. Оттого огромная часть служителей закона — мздоимцы и вымогатели. Преступник для них существует только в образе постороннего лица. Нарушение же закона самими является допустимой нормой поведения.
Каким бы печальным ни был опыт общественного строительства, проведший человечество через немыслимые жертвы Государству, сверхсознание остается извечным вдохновителем новаций. Идеетворение как проклятие приговорило человека к вечному скитанию за истиной, которая на поверку оказывается не более, чем иллюзией. Но запущенный молот сверхсознания остановить уже невозможно. Как невозможно стоять на его пути.
Сегодня мы сплетены со сверхзадачей построения воинского сословия. Кого она пугает несбыточностью — пусть посторонится. Нам нужны способные к сверхсознанию. У суперидеи нет оговорок. Она неотвратима ни какими обстоятельствами, ни колебаниями сомневающегося ума. Сомневаться — значит, не поспевать за ней. Впрочем, это не приговор. Все когда-нибудь начинается с нуля. Со сверхсознанием не рождаются, и это дар божий, а жизненное обретение. И еще это — единственная и самая точная характеристика личности.
Мне часто приходится ставить в пример осуществимости сверхзадачи подобной нашей историю с пролетариатом. Это сословие в России стало складываться в эпоху Петра I. Однако, только к концу девятнадцатого века оно обрело полновесный сословный признак. Хотел бы напомнить, что, благодаря соответствующей сверхидеологии, многочисленные книжные тома которой некогда заполняли пыльные полки наших библиотек, а также благодаря умело осуществленной сверхзадаче, в октябре 1917 года стал возможным на первый взгляд совершенно неосуществимый социальный эксперимент.
Воинство — в отличие от пролетариев — сословие власти. Ему, как говорится, сам бог велел. А в Природе нет ничего невозможного.
Глава IV. Тотальный социализм
Социализм — это единонаправленное движение, организованной глобальной идеей. Обывательская среда боится социализма как чумы, имея перед глазами его недавний советский пример. Считается, что другого и быть не может. Впрочем, задача состоит не в том, чтобы убеждать обывателя в необратимости советской традиции, а в желании вообще просмотреть за социализмом его реальную суть.
«Да здравствует Франция, да здравствует император!» — неслось от городских окраин до самых окон конвента. И всюду, всюду угадывалось это возбужденное движение. Никем не принуждаемое, текло оно по улицам и площадям, впервые после времен якобинской диктатуры. И, может быть, некий скептик, сухой, как ботанический экземпляр прошлогоднего урожая, назидательно изрекал: «Но ведь это — война, кровь, осиротение…»
Народ не внимал подобным голосам, потому что он получил то, чего был достоин — славу, единство, веру в себя и в свое предназначение и еще возможность перетряхнуть сытый и давно успокоенный мир, что простирался во все стороны от медленно выздоравливающей Франции.
Когда от рабочих окраин Мюнхена по всей Баварии разнеслось: «Германия превыше всего! Германия — это фюрер!», самодовольные бюргеры только морщились. Они помнили красный режим 19-го года, помнили митинги и разбитые витрины лавок, помнили, чем кончились революционные порывы баварского пролетариата. И вот теперь все возвращалось. Может быть в другом обличье. Молодая поросль германского национализма поднималась в полный рост. Она заявляла о себе уличным мордобоем с немецкими большевиками и той силой организованности и идейного натиска, которого так боялись и так ждали все немцы.
«За Родину, за Сталина!» — от охрипших на ледяном ветру паровозных гудков, от холодных стен с темными пятнами окон и не топленных жилых вместилищ эти слова переносились туда, где тысячами зарывались в промерзшую грязь солдаты, свято отдавая свои жизни Родине, и Сталину одновременно.
Разные народы, разные обстоятельства, но что-то их объединяет. Что же?
Лозунги.
Нет, лозунг — это не только политический призыв, это печать исторического самосознания народа. Но когда он провозглашает взаимообращаемость отдельной личности с целым государством или идеей — этот лозунг сотворен тотальным социализмом.
Значительно раньше что-то подобное гремело у Капитолийского холма. А венценосный Цезарь, останавливая жестом шумное возбуждение толпы, говорил, что Рим выше Добра и Зла, и то, чего хочет Рим — хотя Боги. Рим имел Идею, и со временем она обрела то звучание, которое наметила еще Ранняя республика: «Civis Romanus sum!», то есть провозглашаю себя гражданином Рима. В этой формулировке был заключен особый смысл, ибо весь мир был разделен моралью римского социализма на два лагеря: на граждан и на варваров.
ХХ век столкнул лбами две системы тотального социализма. Национальный социализм фашистов и интернациональный социализм Советов. Именно это столкновение повлияло на исход мировой войны, и, разумеется, на всю мировую историю. Сегодня можно было бы сказать, что социализм проиграл на всех фронтах, исключая разве что Китай. Однако такое утверждение будет неправильным. Проиграл не социализм, а Идея и ее движущие силы. Социализм не проигрывает, а замирает, подобно морю, меняющему штормовые порывы на штилевое затишье. Социализм оседает в недрах империй, державная воля которых способна генерировать великие идеи. Разоренные и обнищавшие, теряющие свою власть над географическими территориями и над своей собственной судьбой, они слагают в своих недрах критическую массу социального прорыва. И вот уже эта масса взрывает общественное сознание, разнося в клочья жалкое сопротивление буржуазной демократии.
