Юрий Карякин - Достоевский и Апокалипсис
В сущности, я «претендую» (на самом деле мечтаю) на то, чтобы ВСЕ части (и непосредственное прочтение, и обобщение, и литература о…) были по-своему художественны (если под художественностью понимать, по Толстому, — передачу настроения. Это определение мне почему-то всего дороже и всего понятнее).
Вся книга — выйти из «точки» и вернуться, вернуть читателя к «точке». Выйти и взорвать эту «точку».
«Образ Достоевского» (внутренний эпиграф к книге). Неточно. Точнее будет: образ Достоевского-художника. Оговорить, потому что образ личности мне не по силам.
Когда Достоевский говорит: «Если или когда мы явимся перед Ним, смиренно положим “Дон-Кихота”». Когда он говорил это, уверен, совсем не «Дон-Кихота» имел он в виду, а человека — создавшего, посмевшего создать, сумевшего создать «Дон-Кихота», имел в виду самого Сервантеса. Вот перед вами человек, вот представитель чудовищного племени рода людского, который (род) сумел в лице сего — всего навсего-то помечтать о своем идеале и — начертать его иносказательно, по стыдливости своей…
Но: вот ведь свойство чисто человеческое — не только иметь в душе своей идеал, но и — испоганить его донельзя…
Моя мечта, идеал: собрать всех, всех гениев, за одним столом, ликвидировав время, и дать им возможность (заставить их) послушать друг друга — перед сегодняшним днем, перед днем грядущим. Вот: Моцарт, Бетховен слушают Скрябина, Шнитке. Вот: Шекспир читает Достоевского. Вот: они все вместе смотрят кинохронику ХХ века: Россия, Октябрь, Германия, Ленин, Гитлер, Сталин, Мао, Освенцимы, ГУЛАГ, Хиросима и…
И где-то — в отдалении угадывается — Христос.
А еще одна навязчивая мысль, которая мучает меня уже несколько лет: однажды ночью смотрел на полку с ПСС Достоевского и вдруг представил себе: а что, если все эти книги исчезнут, а у меня они остались, у последнего, только на короткое время?..
Но даровано: рассказать о них. Страшная паника. Как рассказать? Что выбрать? Как сделать, чтобы люди поверили, что он был, был такой, каким был? Понимаю, понимаю — недостижимо, но понимаю еще, что если представить такое, то при всей недостижимости можно сделать куда больше, чем делаем.
Раз пять в жизни моей было: полное (почти, конечно, полное), абсолютное (почти, конечно, абсолютное), наизустное (пожалуй, без «почти») знание отдельных произведений — «Сон смешного человека», «Мальчик у Христа на елке», «Кроткая», «Записки из подполья», «Преступление и наказание», «Бесы», Речь о Пушкине. Такое знание — только начало, только абсолютно необходимое условие, только предпосылка познания. Как в музыке (время распластовывается в пространство — смотри в книге Кондрашина). Разделенное — вдруг соединяется, сближается — пробивает искра. Взрыв, осеняет…
Чем больше работаешь, тем больше сил. Кажется, родился финал. Его композиция: «Сон смешного человека». Достоевский итожит. Итожит все — и творчество, и жизнь, а это у него, для него — единосуть. «Сон» есть его духовная автобиография и — образ образов любимых его героев. А еще — программа будущей Речи о Пушкине. «Сон» не просто кровная связь с пушкинским «Пророком», это и есть «Пророк» Достоевского. (Ведь Пушкинский «Пророк» — духовно автобиографичен. Он же после «срыва» духовного в «Демоне», «Сеятеле»…).
«Братья Карамазовы» завоевывают Россию. Речь о Пушкине (Достоевский осиливает самого себя, как Смешной). Смерть (9—10 февраля). «Лишь начинаю». Сундучки Анны Григорьевны.[123] И оказалось у него в черновиках программа всей западноевропейской литературы и японской даже, и новый «Подросток», и Кэндзабуро Оэ.
Последняя часть. «Мы на земле недолго» (или штрихи к портрету, а лучше — образ Достоевского).
1. Встреча со смертью.
2. Люблю жизнь для жизни.
3. Найти в человеке человека.
4. Красота мир спасет.
5. Самое главное противоречие.
6. Второе противоречие.
7. «Сон смешного человека» (или духовная автобиография). Пушкинский «Пророк» и автопортрет Микеланджело.
8. Триумф («Братья Карамазовы»).
9. Две смерти (9—10 февраля).[124]
10. «Лишь начинаю…»
Но куда: «жизнь после смерти»? Куда — «смерть вторая» (не в библейском, конечно, смысле), точнее: второе убийство? Началась жизнь — влияние и — борьба с влиянием… История любви и ненависти к Достоевскому…
Но еще — разбираться. Главное — композиция, т. е. не просто «порядок», а — напряжение между частями (если угодно, по закону детектива: обрывать на самом интересном, завлекательном — слова Достоевского, кажется, — все кончено, а в действительности лишь начинается).
Здесь сфокусировать все прежние мысли и факты. Нерешенные вопросы (их ПОСТАНОВКА) — раньше, в каждом из разделов, по принципу И.М. Сеченова. Еще в аспирантуре, прочитав его «Рефлексы головного мозга», поразился на всю жизнь: изложив свое открытие, Сеченов заканчивает так: я отдаю себе отчет в значении этого открытия, но что такое оно перед лицом вновь обнаружившихся задач? И — перечисляет (по пунктам!) эти задачи. В сущности, излагает программу дальнейшего развития науки. Сравнить: Ньютон, который после своих открытий — благодаря им! — почувствовал себя вдруг мальчиком на берегу океана, подобравшим одну драгоценную песчинку… Горизонт.
Провести это, если угодно (по контрасту), как можно суше, подчеркнуто сухо, по-рабочему, делово.
А эпилог, финал («вместо заключения») таков: «ДНЕВНИК РУССКОГО ЧИТАТЕЛЯ» — ДРЧ.
Совершенно особый жанр: рассказ о замысле (но тут не впрямую — впрямую будет, но это особь статья, это — сделать, а опубликуют пусть только после смерти. «Розыгрыш», если хотите: «детективное начало, детективный сюжет, детективный финал», — это относится к содержанию самого ДРЧ, но еще и — «детективная история» самой находки этого «Дневника». Рассказ о нем.
Я случайно-счастливо нашел на чердаке рукопись, начал расшифровывать, поразился и — вот рассказываю, сумбурно (якобы, якобы!), увлеченно, перебивая себя, забегая вперед, отступая назад, забывая и вспоминая. Вихрь. И чем более вихрь, тем больше трезвости, расчета, ума, но ни в коем случае не переборщить… Ср. рассказ Ивана Карамазова о «легенде» (с его оговорками: «если бы я был художником, то…»). Но я не художник. Рассказ черта, т. е. опять-таки самого Ивана, о «двух секундах» и «квадрилионе квадрилионов верст», «биллионе биллионов лет»… Или ср. рассказы самого Достоевского (почти с такими же или буквально с такими же оговорками насчет художественности) — в «Записных книжках» или в пересказе Анны Григорьевны.
Рассказ о замысле — это тоже художественное произведение, и именно Достоевский и открывает его как жанр. Ход — хитрющий, мудрейший, реабилитационный, так сказать: сразу заявляется открыто, искренне: я не художник, но если бы… то…
Как гениальны сны, даже у негениев, так ведь и замыслы простых смертных, внутри-то, в мечте-то, в душе-то тоже гениальны. Замысел как сон. Сон как замысел. Гениальная сумбурность, гениальный беспорядок — проясняют (намекают) неведомый и манящий смысл. Еще сравнение: влюбленность, музыка (Пушкин)…
Пушкинское определение вдохновения. Достоевский — различение «поэта» и «художника», «алмаза» и «бриллианта»…
Так вот: все влюбленные — талантливы и гениальны (нашли алмаз), но «бриллиант» — это адская работа, ее результат.
Автор ДРЧ — весь! — вырастает, взрывается из одной-единственной точки — из первой и последней встречи этого молодого человека, автора «Дневника», с Достоевским (как вся Вселенная из одной точки, так и его вселенная). Во время этой встречи Достоевский его предупреждает (после того как подарил ему идею «Дневника русского читателя»): «Только знаете, не проговоритесь, тут же украдут! Сколько раз со мной так бывало, да я, честно говоря, и сам бы у себя это украл, да только времени не достанет сделать».
Страшно важно для описания этой встречи молодого человека (русского читателя) с Достоевским, произошедшей незадолго до смерти писателя, иметь все время в виду замечание А.А. Ахматовой: «Бич воспоминаний — прямая речь. На самом деле мы помним очень мало реплик собеседника, точно так, как они были произнесены, а ведь только они дают такое живое впечатление от человека, которое ничем нельзя заменить».
В особый раздел: три финала, три эпилога
1) «Сон смешного человека», апрель 1877.
2) Речь о Пушкине, 8 июня 1880.
3) Алешино слово у Илюшина камня (опубликовано в ноябре 1880-го, послано Каткову — Любимову 8 ноября 1880-го, посмотреть по черновикам — набросок, наверное, должен был быть раньше; во всяком случае мысли этого Слова встречались неоднократно — сделать подборку).
Может быть, в финале дать (собрать) все его, Достоевского, противоречивые высказывания о народе. Собрать все плюсы, минусы — опять гремучая взрывная смесь.
