Лариса Васильева - Кремлевские жены
«Маловато сил было после ранения у Ильича», — жалуется Крупская.
В этот же день 30 августа убивают соратника Ленина, Урицкого.
В марте 1919 года внезапно умирает Яков Свердлов, Председатель ленинского Совнаркома, подписавший приказ об убийстве Николая Романова вместе с семьей. Сегодня ходит слух, что его разорвали на части рабочие. За приказ — расстрелять царя.
В этом еще времена разберутся.
В октябре 1920 года умирает от холеры Инесса Арманд — сильный удар в сердце Ленина.
Сам он тяжко заболевает в 1922 году, и в несколько приемов болезнь доводит его до полной недееспособности.
21 января 1924 года Ленин умирает. Последним его воспоминанием о полной событий революционной жизни становится всего-навсего грубость Сталина по отношению к Крупской. Последним беспокойством — тревога за судьбу партийной машины, на которой лежит сталинская рука.
Троцкий, загнанный, как заяц, сталинскими интригами, выброшен за границу, и там его все же настигает ледоруб Рамона Меркадера, посланца Сталина.
Тридцати лет от роду, от брюшного тифа в 1926 году умирает сильная и здоровая Лариса Рейснер.
20 июля 1926 года смерть косит «железного» Феликса Дзержинского.
Остающиеся и провожающие в последний путь уже ведут между собой смертельные политические схватки, доводя элементарные несогласия до поистине вражеских отношений. Дальше, дальше… дальше — больше.
Каменев, Зиновьев, Бухарин, Радек, Рыков — несть им числа — бьются, сгибаются перед Сталиным, пытаются выпрямиться, сгибаются опять…
В декабре 1934 года в Ленинграде убивают Кирова, такого же, как и все большевики, ничем не лучше других, не хуже. И Сталин, возможно организовавший это убийство, а возможно и нет, использует его для своей расплаты.
Тухачевский, Якир, Блюхер, Гамарник, Уборевич, Постышев, Косиор, Косарев, и дальше, дальше, дальше — разматывается сталинское лассо, захватывая все большее и большее количество преступников перед народом, захватывая и сам народ, истребляя его.
Тридцать седьмой год — кара за семнадцатый?
Сталин, наказанный по Закону Возмездия долгой жизнью, Сталин с его страшной манией преследования, развивающейся сухорукостью, низкорослый — при грандиозных амбициях быть и казаться выше и лучше всех, с таинственным убийством-самоубийством жены, с осиротевшими, обезумевшими от вседозволенности и жуткой строгости отца детьми, с паранойей, ставшей государственной нормой поведения, великий Сталин, одиноко умерший в своей кремлевской клетке под неслышные проклятия миллионов обездоленных рабов, под звуки фанфар во славу себе, Сталин, которого сегодня клянут и мажут дерьмом все, кого рядом с ним и различить-то невозможно.
Его сатрапы — Ягода, Ежов, Берия — говорить о них не хочется. Его верное окружение — Каганович, Калинин, Молотов, Ворошилов и т. д. Разве не получили они своего в той или иной мере, в том или ином виде: кто — попранием чувства собственного достоинства, кто — тюрьмой для жены или тещи, кто — от деток своих. И каждый расплатился — страхом. Безудержным страхом — перед возможностью выпасть из кремлевского круга.
Хрущев, пришедший свалить колосса, зарвавшийся во вседозволенности нелепых реформ и полумер, в итоге сброшенный с трона своими же приспешниками и тихо передающий на «загнивающий» Запад свои убогие воспоминания.
Брежнев — добродушное нечто, тяжко больной, преодолевающий боли ради никому не нужного руководства страной, «великий летописец» неизвестно чего, предмет насмешек и стыда растущего в его время поколения.
Андропов, с задатками сильного человека, в тиши брежневского правления тихо перетерший зубами диссидентское движение, будучи главой КГБ, ила один лишь год ставший у руля, чтобы умереть под шорох сплетни: «Говорят, что жена Щелокова, соседка Андропова по лестничной клетке, выстрелила в него, боясь разоблачений в коррупции, рана была смертельной». Бред.
Черненко, почти уже умирающий, но жаждущий все же прикоснуться к рулю.
Наконец, герой вчерашнего дня, Горбачев, пытавшийся впрячь в одну телегу коня и трепетную лань, капитализм и социализм, не выяснив, кто из них конь, а кто лань. Любимец Запада, о котором еще скажет история: разрушил страну в мирное время и ничего не создал. Обездолил детей, на которых жертвовал.
Разбежавшееся от Горбачева во все стороны окружение — от Лигачева до Ельцина, от Полозкова до Яковлева, эти кравчуки, назарбаевы, акаевы и прочие, эти мастодонты и ряженые, переодевшиеся из коммунистических пиджаков в якобы демократические одежды, торопясь выхватить неожиданно образовавшиеся вместо одного — несколько рулей у распадающейся партийной машины, в предсмертной агонии выбрасывающей народные богатства из своей задыхающейся пасти. Подбирай, кто может.
ТАКОВО ВТОРОЕ САМОРАЗРУШИТЕЛЬНОЕ ПРИШЕСТВИЕ БОЛЬШЕВИКОВ.
Да, в свердловском правлении Ельцина был не так давно стерт с лица земли дом Ипатьева. Затушевывая свою исполнительную роль, первый Президент России говорил, что это был приказ из Москвы, а не его инициатива. Он даже не чувствует, что нет никакой разницы: поступок совершен — и это факт. Говорят, он раскаялся и в церковь сходил, свечку подержал. Кающиеся грешники не рвутся к власти, а уходят от мирской жизни в монастырь. Замаливать грехи.
Бедные, бедные мужчины двадцатого столетия на нашей земле — заржавленные винтики машины, остановившейся на холостом ходу, умеющие хорошо выпить, но запретившие водку и вырубившие виноградники в угоду кампании по борьбе с пьянством; умеющие хорошо поесть, но не знающие, как и чем накормить страну, в которой при наступающем голоде гниют продукты в неразгруженных вагонах, а способные быть грузчиками мужики заседают в верховных советах или перестреливаются в горах за землю, которая не принадлежит никому, потому что, по закону жизни, люди принадлежат земле, а не наоборот.
Разделяю столетие на четыре части: первая четверть — живут деды века, вторая четверть — живут отцы века, третья четверть — живут дети века, четвертая четверть — живут внуки века.
Нам, детям века — а я по своей классификации отношусь как раз к ним — приходится отвечать сегодня за дедушек и отцов двадцатого столетия. И пусть миллионы и миллионы честно прожили свои жизни — на них разлилась вина верхних эшелонов Кремля, построивших вместо просторного дома тюремный барак. История замарала всех.
Но горько смотреть, как шустрые внуки века, пришедшие в эпоху вырождения, пользуясь санкционированной свободой, весело пляшут на трупах. Хочется крикнуть: «Остановитесь!
Вспомните библейского Хама! Закон Возмездия не минует и вас!»
И молчит многомиллионная ЖЕНЩИНА, народившая всех этих борющихся мужчин, смотрит из своего домашнего угла, как вновь и вновь убивают рожденную ее жизнь. Нет у нее права сказать: хватит войн, убийств, разрушений! По домам!
Не хотим больше рожать пушечное мясо.
Хотим не вместе, а рядом с вами вести народное хозяйство, потому что вы — не умеете.
Хотим не вместе, а рядом с вами прибрать землю, которую вы захламили.
Хотим прекратить драку за землю.
Хотим мира, ибо не имеем ни к кому никаких этнических претензий, мы, а не вы, решаем, от кого родится ребенок — от татарина, англичанина, русского, еврея, — несть числа нам, у нас нет национальных конфликтов.
Не вместе, а рядом, ибо не хотим в ваши дерущиеся эшелоны, нам нужен свой эшелон, способный сделать борьбу печальным фактом минувшей истории.
Женщина молчит, но знает, как обуздать Закон Возмездия.
Заключение
Итак — итог.
Вхожу в некое ограниченное пространство: толи комнату, то ли камеру, то ли коридор, то ли кабинет. Попадаю в круг своих героинь, сошедшихся вместе — уж не для того ли, чтобы судить меня за вмешательство в их внутренние дела? Молчат и смотрят: издерганная Надежда Аллилуева, угрюмая Ольга Каменева, боевая Екатерина Калинина, скованная Екатерина Ворошилова, хрупкая Ольга Буденная, добродушная Мария Буденная, деловая Мария Каганович, целеустремленная Полина Жемчужина, обворожительная Нина Берия, упрямая Нина Хрущева, простодушная Виктория Брежнева, четкая Анна Черненко, прямолинейная Раиса Горбачева…
И тут же, среди них, — изящная Инесса Арманд, взбалмошная Лариса Рейснер, изысканная Александра Коллонтай, легкомысленная Галина Антонова, размашистая Екатерина Фурцева, миловидная Татьяна Окуневская — как бы боковая линия моей книги, ответвление, не вполне кремлевские избранницы, одни чуть больше того, другие много меньше, и все же — женские вехи века.
За их спинами слабо виднеется фигура Татьяны Андроповой — я обошла ее молчанием. Почему? Не знаю. Таинственная Татьяна…
Удивительно точно соответствуют эти женщины своим мужским «половинам» — то оттеняя их, то дополняя, то сливаясь, то противореча.
