Чтоб услыхал хоть один человек - Акутагава Рюноскэ

Современные читатели считают, что японские поэты находятся за пределами Парнаса. Одна из причин – их неспособность по достоинству оценить поэзию. Другая причина – поэзию трудно включить в сферу наших жизненных ощущений, не то что прозу. (Стихи, если пользоваться старым словоупотреблением, а вернее, стихи нового стиля в этом смысле свободнее, чем танка и хокку. Пролеткультовские стихи есть, а вот пролеткультовских хокку не существует.) Но было бы неверно утверждать, что поэты, в том числе и современные, не делали подобных попыток. Самым ярким примером этого может быть оставленная нам поэтом Исикавой Такубоку книга «Грустна игрушка». Возможно, сегодня этот пример слишком уж затаскан. Но группа новой поэзии «Синсися» породила ещё одного поэта, кроме Такубоку, сумевшего натянуть лук Одиссея. Это Ёсии Исаму, осенним вечером размышляющий на берегу Окава о бренности жизни, создает хороший контраст Исикаве Такубоку, сражающемуся с нищетой. (Продолжая эту мысль, можно заметить, что таким же хорошим контрастом было то, что отец «Арараги» Масаока Сики объединил усилия в создании нашей прозы с сыном «Мёдзё» Китахарой Хакусё. Но это происходило не только в группе «Синсися». Сайто Мокити в сборнике «Красный луч» опубликовал стихотворения «Умирающая мать», «О-Хиро» и другие. Более того, он шаг за шагом заканчивает работу, не завершённую ещё десять лет назад Исикавой Такубоку, – составляет сборник стихотворений поэтов, принадлежавших к так называемой группе «Сэйкацуха». Правда, в этом сборнике нет стихотворений столь многообразных, как у самого Сайто Мокити. В его собственных стихах, включённых в сборник, звучат то кото, то виолончель, то сямисэн, то заводской гудок. (Я сказал «в стихах», а не «в каждом стихотворении». Если так пойдёт и дальше, то в конце концов я перейду к разбору творчества Сайто Мокити. Но я вынужден остановиться. Иначе не соблюсти равновесия с тем, что я ещё собираюсь написать. Ведь и в прежние времена существовало немало поэтов, преданных своей работе не менее Сайто Мокити.)

Любое произведение, конечно, немыслимо отделить от субъективной позиции его создателя. Если же воспользоваться клеймом объективности, то можно сказать, что среди писателей-натуралистов самым объективным является Токуда Сюсэй. А Масамунэ Хакутё в этом его антипод. Пессимизм Масамунэ Хакутё резко контрастирует с оптимизмом Мусякодзи Санэацу. Более того, Масамунэ моралист. Мир Токуды тоже представляется мне мрачным. Но таков его микрокосм. Это некий микрокосм восточных поэтических чувств, названных Кумэ Macao «источником Токуды». Хотя он и полон мирских страданий, адский огонь в нем не пылает. А вот Масамунэ заставляет увидеть пучину ада (летом позапрошлого года мне попался его сборник). В знании лицевой и оборотной сторон жизни человеческой он, как мне представляется, нисколько не уступает Токуде. Но у меня сложилось впечатление – во всяком случае, больше всего меня поразило то, что его произведения близки религиозным чувствам, владевшим нами ещё со времён средневековья.

Примечание. Через пару дней после этой книги я прочёл «О Данте» Масамунэ. И был очень, очень взволнован.

Как утверждает Масамунэ Хакутё, человеческая жизнь – сплошной мрак. Чтобы подтвердить свои слова, он создал множество самых различных «повествований». (Разумеется, среди его произведений немало и лишённых того, что можно назвать «повествованием».) Чтобы вести свои «повествования», он прибегает к самым различным художественным приёмам. Так что и с этой точки зрения можно смело назвать Масамунэ выдающимся талантом. Но я хочу рассказать о другом – о его пессимистическом взгляде на жизнь.

Я тоже, как Масамунэ, убеждён, что при любом общественном строе освободить нас, людей, от страданий очень трудно. Даже Утопия («На белом камне»), напоминающая Пана Анатоля Франса, не похожа на вожделенный рай. Нам доставляют страдания рождение, старость, болезнь, смерть, а вместе с ними и горечь расставания. Я сразу же подумал об этом, когда прошлой осенью прочёл сообщение о смерти от голода не то сына, не то внука Достоевского. Это случилось, разумеется, в коммунистической России. Но и в анархистском мире мы всё равно не сможем жить счастливо.

Вспомним, что изречение «Деньги – зло» существовало ещё в эпоху феодализма. Конечно, трагедии и комедии, возникающие на почве денег, с изменением общественного строя в той или иной мере исчезнут. Должна претерпеть определённые изменения и наша духовная жизнь. Имея это в виду, можно, видимо, говорить, что наше будущее – светлое. Но в то же время останутся и трагедии и комедии, возникающие теперь уже не на почве денег. Более того, деньги перестанут быть единственной силой, помыкающей нами.

Естественно, Масамунэ Хакутё стоит на иных позициях, чем пролетарские писатели. А я – может быть, я когда-нибудь превращусь в коммуниста-прагматика. Но по сути своей я всегда буду журналистом и поэтом.

Рано или поздно художественные произведения умирают. Мне приходилось слышать, что поскольку утрачивается даже liaison[19] во французском языке, то завтра изменится и звучание стихов Бодлера. (Как бы то ни было, нам, японцам, это никаких неудобств не создаст.) Однако жизнь стихотворной строки длится дольше нашей. Я не стыжусь того, чтобы и сегодня, и завтра быть «ленивым поэтом ленивого дня» – то есть мечтателем.

Мы имеем по крайней мере две стороны – как монета. Но нередко – и больше двух сторон. Во многих работах рыжеволосых можно найти слова: «Как человек, как художник», т. е. обозначены две эти стороны. Среди тех, кто потерпел поражение как человек и добился успехов как художник, никто не смог превзойти вора и поэта Франсуа Вийона. Трагедия «Гамлет», по Гёте, – это трагедия того, как Гамлет, по своему складу мыслитель, был вынужден как принц сражаться с врагами своего отца. Это тоже трагедия двоякости. В истории нашей Японии были такие же люди. Великий сёгун Минамото-но Санэтомо как политический деятель потерпел поражение. Но поэт Минамото-но Санэтомо, автор сборника «Кинкайсю», как художник добился выдающихся успехов. Можно с полным основанием утверждать, что поражение «как человека», да и в любом другом качестве, – ничто, истинная трагедия – не добиться успеха как художник.

Однако очень нелегко определить, добился человек успеха как художник или нет. Например, Франс, прежде высмеивавший Рембо, сегодня приветствует его. Рембо может ещё считать себя счастливым, поскольку у него вышло три тома произведений, хотя и со множеством опечаток. А если бы не вышло?

Среди моих старших товарищей и знакомых я могу насчитать немало таких, кто уже прочно забыт, хотя и написал по две-три хороших новеллы. Может быть, по сравнению с нынешними писателями им недоставало сил. Но есть в том и элемент случайности. (Если найдётся писатель, полностью игнорирующий элемент случайности, значит, он исключение, только и всего.) Собрать их произведения почти невозможно. А если бы удалось, это пошло бы на пользу не только им самим, но и будущим поколениям.

«Родился слишком рано, а может быть, слишком поздно» – это крик души не только поэтов южных варваров[20]. Я слышу его у Фукунаги Банка, Аоки Кэнсаку, Энами Бундзо. В одном европейском журнале я как-то увидел рекламу серийного издания: «Наполовину забытые писатели». Может быть, я тоже один из писателей, который свяжет своё имя с такой серией. Я это говорю не из ложной скромности. Даже модный писатель периода английского романтизма, автор «Монаха» Льюис тоже оказался одним из тех, кого включили в эту серию. Однако наполовину забытые писатели – это не только писатели, принадлежащие прошлому. Более того, их произведения в целом нисколько не уступают тем, которые печатаются в сегодняшних журналах.