Джонатан Литтелл - Чечня. Год третий

Не знаю, на машине какой марки ездит Магомед Хамбиев, теперь ставший депутатом чеченского парламента (от путинской партии «Единая Россия»), но, несомненно, это не «Жигули». Хамбиев, вероятно, самый известный из тех, кто «вышли из леса», став более или менее добровольными союзниками Кадырова. Он был весьма важным командиром, начиная с первой войны, и Масхадов назначил его министром обороны Ичкерии в 1998 году; затем Хамбиев с небольшой группой приближенных продолжал сражаться под его командованием до марта 2004-го. В начале того же года Кадыров-отец, полный решимости добиться капитуляции Хамбиева, похитил около дюжины его родственников и, вероятно, некоторых из них пытал; в конце концов Магомед уступил и сдался. «Тогда я ни в чем не соглашался с Ахмад-Хаджи, совсем не соглашался», – рассказывает он мне в своем небольшом парламентском кабинете, в присутствии одного из советников. Магомед, которого я прежде никогда не встречал, показался мне чрезвычайно усталым; он говорит печальным и искренним голосом, производя впечатление человека, осознающего, что попал в западню – даже если он не может высказать это откровенно. Правда, судить о подлинности создаваемого им образа невозможно: Магомед знает множество иностранных журналистов и вот уже пять лет работает, как политик, на режим Кадырова; у него, конечно, было время вжиться в этот образ. «В некоторых фактах он прав насчет ваххабитства… Я тоже это понимал, но говорил Ахмад-Хаджи: “Я не могу встать на сторону федералов. Если даже ты прав, то я не могу встать на сторону федералов. Потому что я министр обороны Ичкерии и на мне долг лежит. Поэтому я против”. Потом он заявил: “Ты поймешь, Магомед, но поздно будет”. Судьба такая». В 2002 году федералы уже попытались нанести удар по Хамбиевым через их родственников: Магомед рассказывает мне об исчезновении своего брата Али, которого как-то ночью схватили люди в форме и, конечно, убили. Магомед выразительным движением головы отказывается поддержать тему, когда я спрашиваю о тех, кого взял в заложники Ахмад-Хаджи; и я знаю об этом не больше того, что рассказывали тогда в чеченских кругах. Второй брат Магомеда, Умар, министр здравоохранения, который в соответствующие годы всегда представлял Масхадова за границей, публично разоблачил его как предателя; спустя несколько месяцев после гибели Кадырова-отца Рамзан представил Магомеда, который дал подписку о невыезде и жил вместе с Шаа Турлаевым в Центорое, Анне Политковской; ходили разные грязные слухи, говорили, что Рамзан, стремясь добиться его преданности, заставлял Магомеда пытать боевиков – в присутствии Рамзана, – как было принято в те годы. Осенью 2005-го состоялся выход Магомеда на политическую сцену; он баллотировался в чеченский парламент от списка СПС, правой оппозиционной партии, возглавляемой на федеральном уровне Анатолием Чубайсом и Борисом Немцовым. Я истолковал этот выбор как тайное проявление оппозиционности, но Магомед развеял мои иллюзии: «Я намеревался сказать много хорошего об этой партии. Но, когда я стал депутатом, понял, что Чечня их не интересует. И тогда я их покинул, а вновь занялся политикой, когда вступил в “Единую Россию”». Его публичные разногласия с Рамзаном, разумеется, касаются лишь второстепенных вопросов, однако Магомед соблюдает дистанцию: «Если честно сказать… я очень редко бываю у него. Когда какой-нибудь человек приходит ко мне; например, у него есть сын, который хочет вернуться домой из леса; этот человек просит организовать встречу с Рамзаном, и я организую ее… Последнее время я три-четыре месяца не был у президента». Для него от идеи Ичкерии уже ничего не осталось; у тех, кто по-прежнему убегает в леса, «нет идеи… Лозунг у них такой: “До последнего мунафика [30] , до последнего кафира [31] воевать”. А вот я их не понимаю… Сегодня в Чечне любой человек может идти в мечеть. Сколько хочешь – молись, сколько хочешь – намазы [32] делай. Никто тебе не мешает. В каждом селе – несколько мечетей, имамы, имаматы. Никогда не было такой свободы для ислама, даже при Ичкерии… В лесу, наоборот, трудно за ислам бороться. Я же там был, я знаю, как там трудно. Я последние пять лет на войне там жил. Ну, конечно, сложно… Мне этих ребят очень жалко, – добавляет он чуть позже. – Потому что я знаю, что, если он трус, слабый, не мужественный человек, он не пойдет в лес. Он пропадет там. Эти люди, которые там гибнут – а их там много, – как из золота. Мне их жалко. Я их не виню. Ненавидеть их тоже я не могу. Просто они пропадают без идеи, вот так, ни за что. Когда я выступаю, я открыто говорю: “На вашем месте я пришел бы домой. Если завтра вы нам будете нужны, вы не будете нам помогать, потому что, может, завтра, послезавтра вас не будет. Приходите домой. Подождите, потому что это все еще не закончено. Никто не знает, что будет завтра”».

Я не был знаком с Магомедом, но уже давно знал его брата Умара, одного из лучших чеченских хирургов; в 1996-м я регулярно оказывал ему гуманитарную помощь в его полевом госпитале Цоцин-Юрт. После войны Масхадов назначил его министром здравоохранения. В начале 2000 года он выжил при эвакуации грозненской больницы через минные поля, был арестован русскими на несколько недель, они на него оказывали давление, переманивая на свою сторону; затем его освободили после вмешательства Малика Сайдуллаева, богатого московского бизнесмена, который в те годы еще надеялся посоперничать с Ахмад-Хаджи Кадыровым. Долгие месяцы он оставался в родовом селе Беной, оперируя боевиков в своем небольшом госпитале; но, когда давление на Умара Хамбиева со стороны русских вновь возросло, он бежал за границу, где Масхадов сделал его своим основным пресс-секретарем. В последующие годы, когда Умар изобличал российскую политику геноцида на всевозможных международных форумах, я встречался с ним несколько раз, в основном в Париже; его, как и многих, тяготило изгнание, он был не способен выучить какой-либо иностранный язык, но упорно выполнял свою задачу – без реальной надежды привлечь внимание политических инстанций Запада к судьбе чеченцев. Но после гибели Масхадова – а Умару уже не доверяли из-за сдачи Магомеда – он оказывался во все большей изоляции, и в конце концов его уволил Абдул-Халим Садулаев в 2006 году. Он устроился в Риме и попытался восстановить диплом врача, чтобы вести практику в Италии. Весной 2008-го Магомед отправился в Италию с Шаа Турлаевым, чтобы встретиться с помощником Ахмеда Закаева. «К нам в гостиницу пришел сын Умара, и мы, конечно, ночевали у него, – рассказывает мне Магомед. – Когда мы стали рассказывать, что происходит дома, какие изменения и т. д., Умар стал слушать нас. И я понял, что у него есть интерес. Потом в конце я сказал: “Давай поедем домой. Гарантии есть. Если ты не хочешь дома работать, вернешься обратно. Если хочешь дома работать, будешь работать. Что ты здесь будешь делать? Ну ладно, ты станешь врачом здесь. Но ведь не для чеченского народа. Ты – хороший хирург, хороший врач, что ты здесь будешь делать? Давай оперируй там одного человека бесплатно. Это уже твоя победа”. А потом он подумал-подумал и все-таки согласился. Потом несколько раз отказывался. Потом опять согласился. Это было неожиданно для всех». Как с улыбкой описывает мне сам Умар, сидя в своем новом офисе Министерства здравоохранения – с окнами на большой базар Беркат, – Рамзан лично приехал его встречать в московский аэропорт, чтобы дать ему гарантии. «После этого никто меня не расспрашивал о прошлом, ни один фээсбэшник не пытался заставить меня заговорить. При отъезде из Рима я собирался приехать в Чечню на три недели, посмотреть ситуацию. Я не верил ни в какие рассказы о нормализации, я считал, что это пропаганда. Но когда я увидел, как обстоят дела, то поехал к семье и вновь поселился в Беное». По возвращении в Чечню прошлой осенью Умар сделал более 300 операций бесплатно: «Поначалу руки у меня дрожали, потом, когда прошла неделя, они сами привыкли. Ты знаешь, на войне я провел несколько тысяч операций. И руки вспомнили». С политикой для него покончено, а идея Ичкерии – в прошлом. «Для тебя или вообще?» – спросил его я. Он задумался: «Для меня». – «А вообще?» – «Надо посмотреть, как будут развиваться события. В России тоже будет эволюция, будет переход на какую-нибудь другую стадию». За несколько дней до этого Рамзан, который, как говорят, очень уважает профессиональные таланты Умара, назначил его главным хирургом республики и сам приехал в Беной поздравить его. В моем присутствии, пока мы обсуждали его планы реорганизации хирургических учреждений республики, Умар, смеясь, получил первую зарплату, около 10 000 рублей (250 евро) за полмесяца. Но он тоже ездит на «Тойоте-Камри», которая, похоже, представляет собой стандартный подарок Рамзана тем, кто приезжает из изгнания; а если Умар хочет жить здесь, он не может отказываться от подарка Рамзана – отказ был бы немыслим. Спустя несколько дней, в субботу, в компании Томаса и Миши, молодого русского фотографа, с которым мы познакомились в нашем отеле, я поехал к Умару в Беной. Он с гордостью провел нас по своей небольшой больнице, полностью отремонтированной самими врачами, и показал нам операционный зал, где он сделал вторую ампутацию Шамилю Басаеву после того, как у Басаева началась гангрена в ноге, которую разорвало российской миной при отступлении боевиков из Грозного, а затем местный хирург наскоро сделал ему ампутацию; сидя в своем офисе под вставленной в рамочку фотографией двух Кадыровых, Умар долго рассказывал нам, как он сам выходил из Грозного и как его арестовали. У него дома, пока супруга готовила джижиг галнаш , чеченское «царское блюдо», мы играли в бильярд на новом столе, который он поставил себе во внутренний двор – на фоне зеленых, озаренных светом гор. Я обсуждал какие-то вопросы с его сыном, который, получив образование на Кипре, превосходно говорит по-английски: он тоже очень счастлив оттого, что вернулся на родину, откуда уехал еще ребенком; по Европе он вроде совсем не скучает. «Умару – подумал я про себя, уезжая из Беноя, – повезло больше, чем Магомеду; будучи хирургом, он нашел себе нишу в своей специальности и отказался от всякой политической ангажированности, тем самым сохранив дистанцию от режима; его профессия позволяет ему, вернувшись, жить в Чечне, особенно себя не компрометируя».