Джонатан Литтелл - Чечня. Год третий
За несколько месяцев до того, как в очередной раз приехать в Чечню, я, воспользовавшись случаем, поговорил по телефону в Лондоне с Умаром, которого я знал на протяжении многих лет и который был заместителем Шаа. Умар в августе, в свою очередь, вернулся в Чечню, хотя поначалу из осторожности оставил свою семью в Лондоне, пока «ощупывал почву» на родине. И теперь, приехав из Англии, где он встретился с семьей, он сказал мне, чтобы я звонил ему, когда буду в Грозном, и предлагал мне помощь. «Ты уверен, что я смогу там с тобой открыто контактировать? Не возникнут ли у тебя от этого проблемы?» – «Какие проблемы? Звони, звони, пойдем чаю попьем». Приехав в Грозный, я довольно быстро условился о свидании с ним, а он посадил меня на каком-то углу улицы в новенькую черную «Тойоту-Камри», отделанную деревом внутри и с сиденьями из свежей кожи; водителем в ней был маленький коренастый ламро, с бородой и в тюбетейке. «Он твой родственник?» – спросил я Умара, а тот расхохотался: «Лучше, чем родственник! Он из гвардии Масхадова». В ходе нашего разговора становилось ясным, что вся президентская гвардия Масхадова так или иначе служит Рамзану; Умар, само собой разумеется, по-прежнему в близких отношениях с Шаа, но представить его он мне все-таки отказался: «Шаа – он не такой. Он не дает интервью, он не разговаривает с журналистами. Может быть, разве что чаю выпить, посмотрим». Погрузневший Умар выглядел расслабленным, счастливым и вел себя непринужденно. В Лондоне я видел его всего несколько раз, и я помню человека подавленного и угнетенного, он с трудом переносил изгнание; теперь он полон доверия к настоящему и будущему, возникает впечатление, что он обрел свое место на земле. Умар со своим шофером ведут меня в кафе на открытом воздухе на площади около «трех дураков»; когда он, приложив усилия, вылезает из машины, я замечаю, что на поясе у него пистолет. «Ну что, ты занимаешься бизнесом?» – спрашиваю я его, когда мы заказываем чай (об этом он говорил мне по телефону из Лондона). – «Какой бизнес? – Он смеется. – Я чиновник». – «На какой должности?» Умар вновь хохочет: «Я помощник президента». – «Все. Понял». Рамзана он считает самым большим благом для Чечни: «Молодец, супер. Посмотри вокруг. Здесь мы контролируем все, мы у себя дома. Конечно, здесь российские законы, но здесь и шариат [25] , и мы его применяем. У нас собственные законы. Все хорошо». Перед тем как вернуться, продолжает Умар, ему было страшно: «Единственная информация, которая попадала к нам, доставалась от Удугова [пропагандист-исламист, возглавляющий веб-сайт “Кавказ-Центр”]. Но ты видишь, как все на самом деле», – заключает Умар, показывая широким жестом на окружающие нас новостройки, на автомобили, на свою «Камри». Конечно, глядя отсюда, видишь как бы аргументы в пользу идеи возвращения. Как не вернуться домой, если ты чеченец? Почему бы не вернуться? Зачем жить на чужой земле и воспитывать детей, которые никогда не станут настоящими чеченцами? Некоторые, как, Майрбек Вачагаев, бывший пресс-атташе Масхадова, который теперь живет в Париже, где он получил французское гражданство, этот выбор сделали: он никогда не вернется – объявил мне Майрбек в комнате своей квартиры OPAC [26] , – пока вокруг нас скакали его четверо детей, что-то крича по-французски; никогда, даже если малыши почти забыли чеченский язык. «Я предпочитаю возможность свободно говорить то, что думаю. Ничего не поделаешь». Я не знаю, сколько таких, похожих на него: те, кто презирает Рамзана и его режим, утверждают, что десятки и даже сотни тысяч бывших боевиков и просто гражданских лиц никогда не вернутся на родину; другие говорят мне, хотя я не могу проверить правильность этого, что многие только и дожидаются получения европейского гражданства, чтобы начать ездить туда и обратно, перестраивая свою родину, но и стоя одной ногой в Европе. А вот Умар намеревался поскорее вернуть семью в родную деревню на севере Чечни. Я спросил, как будут адаптироваться к жизни на родине его дети, половина которых родилась в Англии; это как будто бы не волнует Умара, который, несмотря на долгие годы изгнания, не отказывает себе в удовольствии плевать на западную демократию (и походя – на евреев), а также и на Россию: «Здесь оппозиции нет. Да и зачем? Люди недовольны? Конечно же, довольны. Когда оппозиция приходит к власти у вас, совсем ничего не меняется. Люди протестуют, и ничего не меняется. Ну и что толку?» Разумеется, кто знает, что думает он на самом деле? Наталья Эстемирова в интервью, снятом в апреле [27] и недавно показанном по телеканалу Arte [28] , предупредила французскую журналистку Милену Солуа: «Люди в Чечне – они боятся, конечно. Даже с иностранными журналистами, даже с вами, они скажут, что уважают Кадырова за то, что он так много сделал и т. д. Они другое говорят со своими друзьями…» Точно так же Вачагаев смеялся надо мной, когда я описывал ему свои разговоры в Чечне: «Они так не думают, они так не считают, не слушай ты их! Чего ты хочешь? Ты хочешь, чтобы чеченец рассказал тебе, что он думает? О-ля-ля! »
Бывший полевой командир, которого я буду называть Хасаном, ездит не на «Камри», а на «Жигулях». Надо сказать, что он никогда не был за границей и даже теперь, много лет спустя после того, как он «вышел из леса», чтобы сдаться, не служит Рамзану, а предпочитает, чтобы его оставили в покое. Таких, как Хасан, на самом деле много. Мой друг Иса рассказал мне историю одного полевого командира, который попросту вернулся к себе домой после того, как закончились основные бои, наверное, в 2001 году. Несколько лет назад его арестовал какой-то рамзановский командир; но, так как у него много братьев, кадыровец испугался, даже не побил его, а в конце отпустил. Как бы там ни было, бывший повстанец решил, что ему в любом случае необходимы гарантии; он вступил в контакт с приближенным Рамзана через священнослужителя. При встрече – имам [29] служил посредником – этот приближенный спросил бывшего повстанца: «Ты похищал людей?» – «Нет». – «Ты убивал чеченцев?» – «Нет». – «Ладно. Русские не в счет. Русских убивали все. А оружие? У тебя есть оружие?» Боевик засмеялся: «Об оружии говорить не стоит». Потом он вернулся к себе домой, где теперь спокойно живет. История Хасана аналогична этой. Это наш общий друг, который вступил с нами в контакт, а Хасан согласился встретиться со мной, потому что он думал, что я был знаком с его братом, врачом, который погиб несколько лет назад в автомобильной аварии (я должен был знать его, я работал вместе с ним в больнице, но, по правде говоря, я его не помню). Спустя несколько часов после того, как я позвонил Хасану, он заехал за мной в отель и подвез меня на террасу, где я пил чай с Умаром. Уроженец селения из окрестностей Шатоя, он воевал на первой войне под командованием Руслана Гелаева; затем он попытался организовать малое предприятие по ремонту электроприборов и как раз начал хорошо зарабатывать, как вдруг разразилась вторая война. Он отправился на фронт со своей бригадой: «Двенадцать ребят – это у нас бригада. Пятеро ребят – это батальон», – а затем, осенью 1999-го, участвовал в обороне Грозного. К ноябрю, за несколько месяцев до падения города и последовавшего затем катастрофического отступления в феврале-марте 2000 года, Хасан тяжело заболел и был эвакуирован в другую постсоветскую республику. Выздоровев, он вернулся на родину и продолжал воевать несколько лет, причем ему помогали прятаться друзья детства, один из которых впоследствии стал высшим должностным лицом в пророссийском Министерстве внутренних дел. Когда его брат, врач, погиб в автомобильной аварии, люди Кадырова начали играть на этом, заставляя его сложить оружие: «У тебя много семей, так что теперь будь разумен». На самом деле у Хасана было две жены, первая в деревне, вторая в Грозном, и у каждой – дети; после смерти брата он в должном порядке взял на себя ответственность за его жен и детей. Наконец, в 2005-м он принял покровительство своего дальнего родственника, рамзановского министра. Ему задали точно такие же вопросы, как и командиру из селения Исы, а затем с него взяли слово, что он никогда не вернется в лес: «И я дал слово, и сделаю все возможное, чтобы соблюдать его». Теперь Хасан спокойно живет со своими двумя семьями благодаря небольшому строительному бизнесу, который позволяет ему кормить всех чад и домочадцев; летом он ремонтирует сельские школы, старые друзья предоставляют ему контракты, а без этого ему пришлось бы платить слишком большую сумму отката. «Я не хочу быть крутым, – утверждает он, используя непереводимое слово, обозначающее тех, кто выставляет напоказ свое могущество и богатство. – Что у меня есть, того хватит». И на самом деле выглядит он совсем скромно, у него небольшие не претенциозные усы и ничем не примечательная одежда; с трудом представляешь его себе в чаще леса, бородатого и обвешанного оружием. Людей из правительства Хасан избегает; однако он согласен с Умаром в одном – в том, что чеченцы, выехавшие за границу – как большинство оставшихся в живых из его собственного подразделения, – должны вернуться на родину: «Человек должен жить на собственной земле». Затем вечером он приглашает нас с Томасом поужинать в компании его друзей в большом, блистающем новизной и почти пустом ресторане, расположенном возле автовокзала в южной части города. Вечерний разговор продолжается за шашлыками и бутылкой московского коньяка: «Вижу, что здесь мы не среди ваххабитов», – шучу я, пока официант в накрахмаленной белой рубашке подобострастно наполняет наши чашечки из огнеупорного стекла. Хасан просит рассказать Томаса, который в феврале 2000 года сопровождал покидающих Грозный боевиков через минные поля, его военные истории – и, в свою очередь, сам рассказывает такие истории, уснащая их собственными характеристиками людей, с которыми он был знаком: «Абдул-Халим [Садулаев, президент сторонников независимости после смерти Масхадова] – вот был парень что надо, честный, золотой парень. Масхадов тоже был честный. Но я не прощаю ему слабость». Тот командир борцов за независимость, с которым я разговаривал в комнате отеля и который был очень близок к Масхадову, говорил примерно то же самое: «Это был порядочный человек, честный человек, но у него не было личной убежденности. У него не было ярких идей, он не был политиком; он просто следовал чужим мнениям. Просто человек попал в эту историю. Вот Дудаев был безусловным лидером. Никто с ним не спорил. А Масхадов – это был один из нас. И все думали: “Почему он, а не я? Почему я должен его слушаться – это его-то?”» Хасан также произнес перед нами длинную речь в защиту многоженства: «Конечно, это им не нравится, моим женам. Но я поставил их обеих перед свершившимся фактом. И все. Мы жили вместе долгие годы. Теперь я по-прежнему отправляю детей на каникулы в деревню к первой жене». Ужин завершился довольно комично: отправившись в туалет, Хасан заметил, что ресторан окружен ОМОНом, заволновался и с тревожным видом заговорил по-чеченски по телефону. «Есть проблема?» – спрашиваю я у его друга, который непрестанно и с недомолвками говорил о том, что нас «прослушивают». – «Нет-нет, просто выпили и не можем садиться за руль». В рамзановской Чечне у водителей, находящихся в состоянии опьянения, не только отбирают права, они подвергаются не только большому штрафу, но и публичному унижению: их снимают на телевидение, читая проповедь о вреде пьянства, и все это попадает в новости по местному телеканалу. В конце концов проблема разрешилась: за Хасаном, припарковавшим машину у ресторана, зашел его двоюродный брат, а Томас, который совсем не пил, сел за руль машины брата Хасана и повез нас в центр города.
