Маргарет Макмиллан - Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую
Вызывала оптимизм и солидарность социалистов перед лицом международных кризисов. В январе 1910 г. представители социалистических партий Балканских стран встретились в Белграде, чтобы выработать общую платформу. В итоге они выступили с заявлением: «Мы обязаны преодолеть границы, разделяющие народы с общей культурой. Страны, обладающие общностью экономических условий и политической судьбы, должны выступать вместе, чтобы сбросить иноземное иго, лишающее их права самостоятельно определять свою судьбу»[817]. Когда весной 1911 г. отношения между Австро-Венгрией и Италией особенно обострились, социалисты в обеих этих странах дружно выступили против возможной войны и увеличения расходов на армию[818]. Пик надежд пришелся на осень 1912 г., когда началась 1-я Балканская война. Социалисты со всей Европы организовали массовые демонстрации в защиту мира: в Берлине вышло 200 тыс. человек и еще 100 тыс. – в окрестностях Парижа. II Интернационал собрался на экстренный конгресс в швейцарском Базеле, куда приехало более 500 делегатов из двадцати трех социалистических партий (за исключением сербской, которая предпочла не участвовать). Одетые в белое дети провели их по улицам города к зданию собора из красного песчаника. Яркие представители социалистического движения поднимались на кафедру, чтобы осудить оттуда войну – любую войну – и продемонстрировать силу рабочего класса. Жорес выступал последним и произнес одну из лучших в своей жизни речей, закончив ее словами: «Мы покинем этот зал преданными делу спасения мира и цивилизации». Затем вступил орган и «прихожане» запели хором. «От пережитого [там] у меня до сих пор голова кругом»[819], – восторженно писала другу русская революционерка Александра Коллонтай. Три месяца спустя две крупнейшие социалистические партии II Интернационала – французская и германская – издали совместный манифест, в котором осудили гонку вооружений и пообещали совместно бороться за мир[820]. Тем не менее, когда в 1913 г. французские социалисты вступили в борьбу против проекта повышения численности армии, их германские коллеги проголосовали в рейхстаге за увеличение военного бюджета.
Фундаментальная слабость II Интернационала состояла не столько в наличии различных «национальных» подходов к стратегии и тактике политической борьбы, сколько в существовании национализма как такового. Эту проблему пытались замаскировать – на каждом из довоенных конгрессов делегаты произносили благородные речи, превознося международное единство рабочего класса. Несомненно, большинство ораторов при этом не лукавило. Однако уже в 1891 г. один из представителей Голландии произнес малоприятные, но пророческие слова: «Наши германские собратья не испытывают тех интернациональных чувств, которые подразумевает принадлежность к социалистическому движению»[821]. Он мог сказать то же самое и о других социалистических партиях и профсоюзах. Выяснилось, что национализм – это не сделанный на скорую руку искусственный конструкт, навязанный господствующими классами остальному народу. Напротив, он пустил глубокие корни в европейском обществе. Он проявлялся и в патриотических песнях французских рабочих, и в той гордости, с которой германские рабочие шли на военную службу[822]. В ретроспективе влияние национализма на II Интернационал хорошо заметно: входившие в него партии не могли даже определить единый для всех способ празднования 1 Мая. Марокканский кризис 1905–1906 гг. вызвал полемику между руководителями немецких и французских профсоюзов, а социалистические партии этих стран постоянно критиковали методы друг друга[823]. В 1910 г. социалисты на Балканах предприняли было попытку создания единого фронта, но уже в следующем году она провалилась, поскольку болгарские социалисты (раздираемые к тому же междоусобицей) выступили против сербов[824].
В 1908 г. Австрийская социал-демократическая партия подвергла правительство критике за аннексию Боснии и Герцеговины, но и она не проявила большого сочувствия к возмущению сербов, тоже недовольных этим фактом. Более того, австрийские социалисты были склонны считать, что Австро-Венгрия несет на Балканы цивилизацию – и в этом они были не одиноки[825]. Хотя в социалистической доктрине империализм и считался злом, перед войной все большее количество европейских социал-демократов начинало выступать с оправданием колониальных захватов на том основании, что таким образом более передовые цивилизации способствуют развитию более отсталых. Некоторые германские социалисты заходили еще дальше и утверждали, что их страна нуждается в большем количестве колоний, поскольку экономические выгоды от них пойдут на пользу германскому рабочему классу[826]. Когда Италия, стремясь обзавестись владениями в Северной Африке, начала в 1911 г. откровенно захватническую войну против Османской империи, правое крыло итальянских социалистов оказало поддержку этой политике своего правительства. Хотя этих депутатов позже исключили из партии, ее глава вполне определенно выразил негодование из-за давления, которое оказывал на него II Интернационал: «Нужно прекратить всякую критику [правительства], а все призывы к более энергичным выступлениям, откуда бы они ни исходили, по правде говоря, нерациональны и основаны на преувеличениях»[827].
В следующем году бельгиец Камиль Хейсманс (Гюисманс), глава Международного бюро II Интернационала, вынужден был отказаться от идеи провести следующий конгресс в Вене – настолько сильны оказались противоречия между социалистами разных национальностей. Он отмечал: «Ситуация в Австрии и Богемии крайне прискорбна. Наши товарищи там буквально пожирают друг друга, а разногласия достигли своего пика. Страсти накалены до предела, и если мы все же соберемся в Вене, то такой конгресс будет отмечен только раздором и произведет наихудшее впечатление. В подобном положении находятся не только австрийцы и чехи – это верно также для Польши, Украины, России и Болгарии»[828]. Как в наши дни ключом к единству Европейского союза являются отношения Германии и Франции, так в ту эпоху краеугольным камнем II Интернационала была солидарность германских и французских социалистов. Обе стороны многократно подчеркивали важность такой солидарности, однако в 1912 г. Шарль Андлер, преподаватель немецкого в Сорбонне и ученый-германист, известный своими социалистическими и прогерманскими взглядами, вытащил на свет неприятную правду. В серии статей он показал, что германские рабочие были больше немцами, нежели интернационалистами. В случае войны, какими бы ни были ее причины, они бы непременно поддержали Германию[829].
Пацифистское движение, ориентировавшееся на средний класс, оказалось подвержено влиянию национализма в ничуть не меньшей степени, чем II Интернационал. Итальянские борцы за мир испытали горькое разочарование, когда их австрийские соратники отказались выходить на демонстрации в защиту прав меньшинств (к числу которых, конечно, относились и проживавшие в Австро-Венгрии итальянцы)[830]. Для французских и немецких пацифистов камнем преткновения долгое время являлся вопрос принадлежности Эльзаса и Лотарингии. Немцы утверждали, что население этих провинций процветает и счастливо под управлением Германии, тогда как французы доказывали – притеснения франкоговорящего населения имеют место и даже вынуждают последнее эмигрировать[831].
У обеих сторон существовали трудности с доверием. «Стоит нам разоружиться, – писал в 1913 г. один немецкий пацифист, – то ставлю сто к одному, что французы… нападут на нас»[832]. Между пацифистами Германии и Великобритании доверия было не больше. Когда во время Агадирского кризиса 1911 г. между этими двумя странами возникла угроза войны, Рамсей Макдональд выступил в палате общин, выразив надежду, что «ни одна европейская держава ни на мгновение не подумает, будто партийные разногласия смогут ослабить дух или единство [британской] нации»[833]. На следующий год видный германский пацифист раскритиковал своих защищавших Британию сподвижников, утверждая, что та «угрожает жизненным интересам национального развития» Германии. По всей Европе активисты мирного движения пытались примирить свои убеждения с национализмом – в частности, проводя различие между оборонительными и агрессивными войнами. И конечно, даже несовершенные демократические институты следовало защищать от ударов деспотических режимов. Например, французские пацифисты всегда ясно давали понять, что защита республики является для них такой же необходимостью, какой для их предков была защита Французской революции от интервентов[834]. Когда кризис 1914 г. начал углубляться, одной из главных целей европейских правительств стало убедить своих подданных в том, что именно они являются обороняющейся стороной.
