Борис Фрезинский - Писатели и советские вожди

Кольцова отозвали в Москву, однако Сталин не вызвал его для доклада о положении в Испании. Обожавший игры в кошки-мышки, вождь в мае 1938-го дал указание избрать Кольцова в Верховный Совет РСФСР[961]; кроме того, его избрали членом-корреспондентом Академии наук СССР. Между тем на Лубянке из арестантов уже выбивались показания о шпионской и вредительской деятельности Кольцова. И все-таки его встреча со Сталиным произошла — случайно и перед самым арестом. В Большом театре.

Не будем, однако, нарушать хронологию событий и расскажем об Эренбурге, который приехал с женой в Москву в декабре 1937 г. Когда неожиданно для Кольцова Эренбург объявился у него в кабинете в редакции «Правды», первое, что спросил его удивленный Михаил Ефимович: «Зачем вы приехали?»[962]. Шла вакханалия Большого террора. Конечно, они оба находились в подвешенном состоянии; Эренбург в тот момент — даже в большей степени. Готовился процесс над другом его юности (этой дружбы он никогда не скрывал), арестованным еще в феврале 1937-го Н. И. Бухариным — процесс проходил с 2 по 13 марта 1938 г. Явиться на процесс Эренбурга принудил именно Кольцов (см. главу «Эренбург и Бухарин»), и этого Илья Григорьевич никогда не мог ему забыть. Эренбурга лишили зарубежного паспорта. Теперь, когда Эренбург мертв и не может ответить, родственники Кольцова утверждают, что именно Михаил Ефимович помог ему получить новый паспорт[963]. Но это не так. Разумеется, Эренбург мог что-то спрашивать у Кольцова о своей ситуации, но он понимал, что решит его судьбу только сам Сталин. А доступа к Сталину Кольцов уже не имел. Обращаться самому к Сталину до окончания процесса Бухарина было неразумно — и потому, что процесс требовал внимания задумавшего его вождя, и потому, что именно от исхода процесса зависело, каким будет письмо Эренбурга. Через неделю после расстрела Бухарина, 21 марта 1938 г. Эренбург Сталину написал. В мемуарах «Люди, годы, жизнь» об этих днях сказано так: «Я долго думал, что мне делать, и решил написать Сталину. Борис Матвеевич (писатель Лапин, зять Эренбурга, живший с ним в одной квартире. — Б.Ф.) не решался меня отговаривать и все же сказал: „Стоит ли привлекать к себе внимание?..“»[964]. Разумеется, жизнь Эренбурга висела на волоске, и его письмо написано с полным пониманием того, кому оно адресуется. О Бухарине в письме нет ни слова, потому что любую фальшь Сталин бы почувствовал. Думаю, это письмо стоило Эренбургу напряжения всех сил.

мне трудно было решиться отнять у Вас время письмом о себе. Если я все же это делаю, то только потому, что от Вашей помощи зависит теперь вся моя дальнейшая литературная работа.

Я приехал в Союз в декабре (1937 г. — Б.Ф.). Мне давно хотелось снова взглянуть на нашу страну, подышать нашим воздухом. В декабре был пленум союза писателей, я решил приехать на этот пленум.

Перед тем я был в Испании, был на теруэльском фронте. Я запросил редакцию «Известий», корреспондентом которой состою, не возражает ли она против моей поездки, и, получив согласие, приехал.

Предполагал я приехать на короткий срок: мне казалось, что вся моя работа за границей требует скорого возвращения туда и в первую очередь Испания. С самого начала испанской войны я живу этим делом. Я писал об Испании для «Известий», писал в испанские газеты, в коммунистические журналы Франции, Америки, Чехии, писал статьи, очерки, написал роман[965]. Помимо этого, как мог помогал там в деле пропаганды. Сейчас мне тяжело, что я не там. За два месяца в Москве я сделал 50 докладов — на заводах, красноармейцам, вузовцам, все, конечно, об Испании, я видел, какой у нас к этому интерес, и вот сейчас, в такие трудные для Испании дни, в наших газетах только сухие сводки[966].

Назревают события во Франции. Ведь я все это знаю, я должен об этом писать. Добавлю, что во Франции я оставил литературно-общественную работу в самое горячее время. Незадолго перед отъездом мне удалось одной из моих статей наконец-то поднять против Жида «левых писателей» — группу «Вандреди»[967], Мальро и др. Важно это продолжить, на месте бороться с антисоветской кампанией. Я во Франции прожил с небольшими перерывами около 30 лет и думаю, что сейчас там и в Испании я больше всего могу быть полезным нашей стране, нашему делу.

Редакция «Известий», отдел печати Цека все время мне говорят: «Наверно скоро поедете…».

Мне обидно, больно, что в такое время я сижу без дела, и вот это чувство заставило меня написать Вам. Я очень прошу простить мне, что по этому вопросу обращаюсь лично к Вам, но мы сжились с мыслью, что Вы не только наш руководитель, но и наш друг, который входит во все.

С глубоким уважением

Ответа пришлось ждать больше двух недель. Приведем здесь еще один текст, который 3 апреля 1938 г. подписали и Кольцов, и Эренбург — он не связан с обращением Эренбурга к Сталину, но имеет отношение к нашему сюжету, поскольку направлен в Международную ассоциацию писателей:

Международной ассоциации писателей.

Париж.

Советские писатели шлют братский привет Международной ассоциации писателей для защиты культуры. Они приветствуют неутомимую, мужественную борьбу ассоциации против фашизма и войны.

Они обещают, как и раньше, поддерживать любые начинания ассоциации, направленные к защите мира и культуры, к созданию коллективной безопасности народов против агрессоров и инициаторов войны. Они вместе с прогрессивной и честной интеллигенцией всего мира клеймят позором палачей испанского и австрийского народа.

Ситуация после отправки письма Сталину описывается в мемуарах так: «Прошла неделя, две — ответа не было. Самое неприятное в таком положении — ждать, но ничего другого не оставалось. Наконец меня вызвал редактор „Известий“ Я. Г. Селих; он сказал несколько торжественно: „Вы писали товарищу Сталину. Мне поручили переговорить с вами. Товарищ Сталин считает, что при теперешнем международном положении вам лучше остаться в Советском Союзе. У вас, наверно, в Париже вещи, книги? Мы можем устроить, чтобы ваша жена съездила и все привезла…“. Я пришел домой мрачный, лег и начал размышлять. Совет, переданный Селихом (если можно было назвать это советом), мне казался неправильным <…> Пролежав день, я встал и сказал: „Напишу снова Сталину…“. Здесь даже Ирина дрогнула: „Ты с ума сошел! Что ж ты, хочешь жаловаться Сталину на Сталина?“ Я угрюмо ответил: „Да“. Я понимал, конечно, что поступаю глупо, что, скорее всего, после такого письма меня арестуют, и все же письмо отправил»[969].

В 1980-е гг. Ирина Ильинична Эренбург подтвердила мне, что ее отец весной 1938 г. писал Сталину дважды. Письмо Сталину от 21 марта хранится в Президентском архиве, оно опубликовано в 1997 г., и в той публикации о втором письме ни слова не сказано. На мой запрос в АПРФ о втором письме Сталину 1938 г. мне сообщили, что в АПРФ его нет. Но в том же деле архива Сталина, где хранятся письма Эренбурга 1934–1950 гг., лежит апрельское 1938 г. письмо Эренбурга редактору «Известий» Я. Г. Селиху, которое и проясняет всю ситуацию. Вот это письмо:

я решил в нескольких строках резюмировать то, что я сказал Вам этой ночью, чтобы Вам было удобнее со всей точностью привести мои соображения.

Вы меня спросили, как я отнесся бы к моему переезду в Москву. Я считаю, что вся моя подготовка, весь опыт — 27 лет прожитых на Западе таковы, что при настоящей напряженной обстановке я могу с большей пользой работать на Западе. Далее: я начал сейчас литературную работу, для завершения которой мне необходимо было бы остаться еще некоторое время в Париже.

Однако мы живем в военное время, и каждый боец должен относиться с безграничным доверием к командирам. Поэтому, если правительственные и партийные органы найдут полезным мою работу здесь, я отнесусь с полным доверьем к их решению. Это ясно само собой и не нахожу даже нужным на этом настаивать.

Я высказываю свое мнение по существу, как Вы просили: если авторитетные товарищи найдут это возможным, я хотел бы сейчас продолжить мою литературную работу и собирание материала для новой книги на Западе. Если будет найдено желательным мое постоянное пребывание в Москве, я смогу вернуться сюда примерно через два месяца, ликвидировав в Париже мои дела личные и литературные, квартиру и пр.

С приветом

Это письмо Эренбурга Селиху в архиве Сталина предваряется такой запиской заведующего Отделом печати и издательств ЦК ВКП(б) А. Е. Никитина: