Алексей Ракитин - Смерть, идущая по следу… (интернет-версия)
При этом сам «дорогой Никита Сергиеч» всё более и более хмелел от свалившихся на него власти, всесилия и всеобщего подхалимажа. Он всё более утрачивал самоконтроль и способность к объективной самооценке. Очень выразительно охарактеризовал его поведение опытнейших советский разведчик Александр Феклисов, человек большой внутренней культуры, такта и самодисциплины. В своей книге «За океаном и на острове. Записки разведчика» Феклисов нашёл для Хрущёва прямо-таки убийственные слова: «Хрущев проявил себя упрямым, капризным, болтливым, вспыльчивым, властолюбивым человеком. Ему не хватало хладнокровия, выдержки, умения терпеливо ждать, наконец, немногословия — этих неотъемлемых качеств государственного деятеля. Порой у него отсутствовала элементарная воспитанность. К тому же Хрущев был несдержан в употреблении вина и яств на приемах, которые обычно предшествовали его выступлению с главной речью.» Всё это раздражало людей, ведь подобное поведение невозможно было скрыть от народа. Какая бы ни была цензура, а люди слушали перлы «дорого Никиты Сергеича» в прямых радиотрансляциях, демагогию Генсека тиражировали газеты, телевидение, кинохроника. Если люди постарше, помня мрачную эпоху сталинских репрессий, молчали и сдерживались, то молодёжь реагировала более свободно. Критические и пренебрежительные замечания и насмешки в адрес «Никиты-дурачка» всё более открыто демонстрировались молодёжной средой.
В те годы появляются первые нелегальные студенческие кружки, в которых юноши и девушки с присущим им максимализмом рассуждают о необходимости «демократизации социализма», «общественных недостатках советского строя», «путях борьбы за лучшую народную долю». КГБ не мог игнорировать опасное явление, которое отнюдь не всегда удавалось упредить и пресечь мерами профилактического воздействия. На 1957 и 1958 гг. приходится максимум политических судебных процессов за всё время существования СССР после смерти Сталина (если быть совсем точым, то по данным Прокуратуры РСФСР в 1957 г. за «антисоветскую агитацию и пропаганду» и «распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный строй» осуждены 1964 чел. В следующем году численность осуждённых стала несколько меньше — 1416 чел. Вплоть до 1991 г. подобных цифр мы более не увидим.). Значительная часть политических судебных процессов той поры — это расправы над студенческими группами в разных городах страны. Так, например, в сентябре 1957 г. в Ленинграде были осуждены 12 человек (в основном студенты Библиотечного института), входившие в нелегальную группу, созданную годом ранее преподавателем Технологического института Р. И. Пименовым. В феврале 1958 г. осуждена группа студентов и преподавателей МГУ, возглавлявшаяся аспирантом кафедры марксизма-ленинизма Л. Н. Краснопевцевым. Группа была признана особо опасной, поскольку занималась распространением листовок и установила контакт с активистами «антикоммунистического» движения из Польши. В мае того же года к реальным срокам лишения свободы приговорены члены подпольной группы из Тбилиси, состоявшей из студентов и школьников старших классов (т. н. «группа Дунаевского-Маградзе»). В январе 1959 г. суровые приговоры «самого гуманного суда в мире» получили члены нелегальной «Русской национальной партии», созданной ещё в 1955 г. В ней руководящую роль играли студенты Московского Литературного института, хотя членами состояли студенты и некоторых других столичных ВУЗов. Следует отметить, что подобные молодёжные организации были обнаружены КГБ в очень многих городах СССР — Минске, Свердловске, Харькове, Хабаровске. Правда, не все оперативные разработки вырастали в уголовные дела — зачастую Комитет предпочитал разрушать молодёжные группы изнутри (провоцируя конфликты между членами), либо пресекал их активность «профилактическим» запугиванием, приглашая потенциальных диссидентов для беседы в здание территориального органа госбезопасности (зачастую такого психологического давления оказывалось вполне достаточно для того, чтобы отбить охоту от «нелегальщины» на всю оставшуюся жизнь).
Тем не менее, тенденция роста недовольства политикой КПСС в студенческой среде была очень опасной. Особенно на фоне того, что в 1956–57 гг. в СССР не было ни одного судебного процесса по обвинению в шпионаже!
Комитет госбезопасности никак не мог оставаться в стороне от проблемы обуздания инакомыслия, всё более укоренявшегося в молодёжной среде. Более того, методы тайного сбора информации, скрытого внедрения агентуры в подозрительные студенческие группы и неявного манипулирования ими, как нельзя лучше соответствовали возможностям КГБ и его задачам. Поэтому, если считать принадлежность Золотарёва к негласному штату госбезопасности доказанной, его перевод поближе к Свердловску и последующее эффективное внедрение в студенческую среду, имели немалый смысл с точки зрения КГБ.
Исследователи трагедии Игоря Дятлова оказались до такой степени в плену воспоминаний свидетелей тех событий, что никто из них, похоже, даже не задумался над тем, а почему Семён Золотарёв вообще оказался участником данного похода? Разумеется, официальную версию событий они знают — Семён хотел идти в поход по Приполярному Уралу с группой Сергея Согрина, но обстоятельства изменились, и ему срочно понадобилось отправиться к матери на Кавказ. Потому, дескать, Золотарёв напросился в группу Дятлова, но!.. Здесь опять, как и во всём, что связано с Золотарёвым, мы неизбежно натыкаемся на это самое зловещее «но!» Но ведь это объяснение ничего не объясняет — оно нелогично, противоречиво и если называть вещи своими именами, вообще бессмысленно.
В самом деле, маршруты и хронометраж движения обеих групп — Согрина и Дятлова — нам хорошо известны. Первоначально окончание «дятловского» похода было запланировано на 9 февраля 1959 г., однако после заседания городской маршрутной комиссии 8 января дата возвращения была передвинута на 12 февраля. Именно в этот день «дятловцы» должны были выйти к Вижаю и оттуда открыткой оповестить турклуб свердловского «Политеха» о благополучном завершении своего мероприятия. Затем должен был последовать переезд в Свердловск, где группа оказалась бы через двое суток, т. е. 14 февраля. Но группа Согрина должна была оказаться там же 18 февраля, т. о. разрыв по времени между прибытиями обеих групп составлял всего 4 суток. И Золотарёв начал об этом беспокоиться за месяц, в середине января, рассказывая всем, как ему надо ехать к маме на Кавказ! Уже 20 января его внесли в списочный состав группы Дятлова (т. е. не в последний момент, как признаётся всеми по умолчанию, а всё же за три дня до выхода).
Итак, мизансцена: Золотарёв в середине января всем рассказываает о том, что очень торопится к маме. Казалось бы, вольному — воля, коли торопишься — поезжай прямо сейчас! Ан нет, он торопится, но не сейчас, а через месяц. Торопится так, что отказывается от похода с хорошо знакомым Согриным и набивается в компанию к практически незнакомому Дятловым (хотя, объективности ради, следует уточнить, что с Дятловым и Колеватовым он всё же был знаком с празднования Нового года на Коуровской турбазе). Однако мы помним, что ещё до выступления в поход — при расставании с Юрием Юдиным в посёлке Северный-2 — Игорь Дятлов переносит контрольную дату возвращения на 2 дня! Дата возвращения в Вижай сдвигается руководителем похода с 12-го февраля на 14 февраля. Соответственно, дата появления в Свердловске перемещается на 16 число, либо даже 17. Тем самым разрыв с группой Согрина вообще съёживается до 1–2 дней! И что же выигрывает Золотарёв в итоге?
А теперь смоделируем логику Золотарёва: когда возвращение группы Дятлова в Вижай планируется на 9 февраля (т. е. разница в датах возврата групп в Свердловск составляет неделю), он заявляет, что ему надо поскорее успеть к маме и на этом основании просит о переводе в группу Дятлова. Затем городской штаб переносит дату возвращения в Вижай на 12 февраля, но Золотарёв всё равно продолжает рассказывать о поездке к маме и добивается-таки перевода. Наконец, уже на маршруте следует ещё одна сдвижка по времени возврата, фактически «съедающая» всю разницу между группами Дятлова и Согрина, но Семён Золотарёв теперь не упоминает о маме, а остаётся с группой. Но если Семёну действительно нужно было успеть к матери, как говорится, «кровь из носу», то 28 января ему следовало вместе с Юдиным повернуть назад, в Свердловск. Однако Золотарёв этого не делает — он совершенно спокойно воспринимает очередной перенос срока. Нам ничего неизвестно — ни из дневника группы, ни из воспоминаний Юрия Юдина — о конфликтах или спорах внутри группы по этому поводу. Похоже, Золотарёв отнёсся к передвижке индифферентно, она его не обеспокоила.
Совершенно несерьёзно предполагать, будто именно выигрыш во времени в 1 или 2 дня мог сподвигнуть Семёна Золотарёва на переход из группы Согрина в группу Дятлова. Дело явно крылось в чём-то другом. Рискнём предположить, что все разговоры Золотарёва о срочной поездке на Кавказ изначально преследовали единственную цель — оправдать в глазах окружающих включение в группу Игоря Дятлова. Казалось бы, что мешало ему сразу попроситься в поход с последним? Думается, для такого поведения была своя причина. Скорее всего, Золотарёв был не уверен в том, что Дятлов захочет взять его с собою. Ведь идею зимнего похода к Отортену Дятлов стал вынашивать вместе с друзьями ещё в ноябре 1958 г. и Игорь имел возможность персонально отбирать участников. Вряд ли Золотарёв смог попасть в их число, если бы просто явился к Игорю Дятлову и попросился в нему группу. Поэтому мы вряд ли ошибёмся, если скажем, что Золотарёв фактически поступил как хороший манипулятор людьми — сначала он убеждал окружающих в одном, а в результате сделал другое. Причём переметнуться из группы Согрина в группу Дятлова, видимо, было не очень просто, ведь персональный состав групп утверждался городским туристическим штабом. Во всяком случае, процедура эта, скажем так, имела формализованный характер и вряд ли подобные вопросы решались в один день.
