Алексей Ракитин - Смерть, идущая по следу… (интернет-версия)
Совершенно несерьёзно предполагать, будто именно выигрыш во времени в 1 или 2 дня мог сподвигнуть Семёна Золотарёва на переход из группы Согрина в группу Дятлова. Дело явно крылось в чём-то другом. Рискнём предположить, что все разговоры Золотарёва о срочной поездке на Кавказ изначально преследовали единственную цель — оправдать в глазах окружающих включение в группу Игоря Дятлова. Казалось бы, что мешало ему сразу попроситься в поход с последним? Думается, для такого поведения была своя причина. Скорее всего, Золотарёв был не уверен в том, что Дятлов захочет взять его с собою. Ведь идею зимнего похода к Отортену Дятлов стал вынашивать вместе с друзьями ещё в ноябре 1958 г. и Игорь имел возможность персонально отбирать участников. Вряд ли Золотарёв смог попасть в их число, если бы просто явился к Игорю Дятлову и попросился в нему группу. Поэтому мы вряд ли ошибёмся, если скажем, что Золотарёв фактически поступил как хороший манипулятор людьми — сначала он убеждал окружающих в одном, а в результате сделал другое. Причём переметнуться из группы Согрина в группу Дятлова, видимо, было не очень просто, ведь персональный состав групп утверждался городским туристическим штабом. Во всяком случае, процедура эта, скажем так, имела формализованный характер и вряд ли подобные вопросы решались в один день.
Примечательно, что в протоколах следствия вопрос о переводе Золотарёва из группы Согрина в группу Дятлова никак не затрагивался. Это одна из многих «зон умолчания», связанная с Семёном, мимо которой, на первый взгляд, следствие никак не могло пройти. Слишком уж сильно Золотарёв выпадал из ряда прочих погибших туристов! И тем не менее, у следователя Иванова вопросов по персоналиям погибших не возникло. Вернее, не совсем так, скорее всего, таковые вопросы всё же задавались, но полученные ответы отражения в деле не нашли. Вполне возможно, что случилось это неспроста — если Золотарёву негласно помогали на уровне городского штаба или турклуба «Политеха» агенты КГБ (а без этого, видимо, не обошлось), то фиксировать эту помощь в официальных следственных документах было никак нельзя. Всё должно было выглядеть так, словно ситуация разрешилась сама собою: попросил человек о переводе, его и перевели!
Итак, серьёзный кандидат на участие в операции контролируемой поставки есть — это Семён Алексеевич Золотарёв. Однако, одного «надзирающего» мало, причём по ряду причин. Во-первых, за грузом необходим круглосуточный надзор, а один человек обеспечить его не в состоянии в силу очевидных соображений физиологического характера — ему надо спать, ему надо уединяться для интимных отправлений, а в это время контроль за «передачкой» может быть утерян. Во-вторых, наблюдения и умозаключения одного наблюдателя всегда субъективны и даже у самого честного сотрудника госбезопасности возникает время от времени соблазн подчеркнуть личные заслуги на нелёгком поприще нелегальной работы. И не просто подчеркнуть, но и преувеличить, и нафантазировать. Поэтому вторая пара глаз — это всегда ещё и дополнительный контроль, без которого в серьёзном деле никак.
Навек оставшаяся молодой Зинаида Колмогорова.
Уже с самого начала осмысления версии «контролируемой поставки» предположение о наличии рядом с Золотарёвым второго человека, связанного с Комитетом, заставляло внимательно приглядеться к тем, кто был найден вместе с ним в овраге. Не вызывало сомнений, что этот «Второй» в момент непредсказуемого развития ситуации на склоне Холат-Сяхыл в своих действиях должен был ориентироваться именно на Золотарёва. Хотя бы потому, что он знал истинное лицо Семёна и понимал, что тот должен быть «всему головой». Это соображение сразу ограничило «вычисление» таинственного «Второго» до одного из двух кандидатов — Николая Тибо-Бриньоля и Александра Колеватова. Первый, вроде бы, отлично подходил на эту роль, прежде всего тем, что подобно Золотарёву оказался практически полностью одет, т. е. лучше других готов в неожиданностям. Однако это соображение парировалось другими доводами, на корню уничтожавшими его. Достаточно упомянуть всего один из таких доводов, делавший невозможным участие Тибо-Бриньоля в тайной операции КГБ — Николай происходил из семьи репрессированного, а это означало, что он мог быть потенциально нелоялен к Советской власти и защищавшей её спецслужбе. Для нас неважно насколько обоснованно могло быть подобное предположение, важно то, что при оценке личности Николая Тибо сотрудниками КГБ этот «минус» перевешивал все его «плюсы».
Оставался Александр Колеватов, но он до поры представлялся эдакой «тёмной лошадкой», о которой и сказать-то особенно нечего. На первый взгляд, обычный студент 4-го курса физико-технического факультета УПИ, потомственный уралец, подобно остальным участникам группы (помимо, разве что, Семёна Золотарёва, Георгия Кривонищенко и Рустема Слободина). Предполагаемая связь этого человека с КГБ никак не просматривалась, с таким же успехом подозревать можно было любого другого участника похода — и Юрия Дорошенко, и Игоря Дятлова… Однако оценка этого человека сразу становится неоднозначной, если мы вспомним обнаруженные Алексеем Владимировичем Коськиным документы — характеристику на Александра Колеватова и заявление последнего о приёме на 2-й курс свердловского «Политеха».
Это небольшое, казалось бы, открытие позволяет оценить жизненный путь Александра Колеватова совершенно по-новому. Что же мы видим? В 1953 г. 19-летний молодой человек заканчивает горно-металлургический техникум в Свердловске и по распределению оказывается в Москве. И не просто в Москве, а в одном из самых секретных научно-исследовательских учреждений СССР, созданных в рамках реализации «уранового проекта». Речь идёт о созданной в мае 1946 г. в составе 9 Управления НКВД СССР т. н. лаборатории «Б», ориентированной на создание защиты от ионизирующих излучений. Лаборатория эта, выросшая буквально в течение года до размеров института, размещалась сначала в Челябинске, а после 1949 г. переехала в Челябинск-40… да-да, том самый «атомный город», где чуть позже работал Георгий Кривонищенко и где в сентябре 1957 г. произошла одна из крупнейших в мире атомных техногенных катастроф. В январе 1953 г. этот безымянный «номерной» институт (п/я № 3394), перевели в Москву, где с течением времени передали в состав Министерства среднего машиностроения и присвоили ничего не говорящее название Всесоюзный научно-исследовательского институт неорганических материалов (переименование имело место в январе 1967 г.). Возглавлял это достойное учреждение с самого момента его создания Александр Константинович Уралец-Кетов, именно его подпись красуется под характеристикой Александра Колеватова, о которой было упомянуто чуть выше.
Александр Константинович нам очень интересен тем, что его биография позволяет весьма зримо продемонстрировать близкородственную связь между органами госбезопасности и курируемой этими органами военной промышленностью. Родившийся в 1902 г. Кетов (Уралец — псевдоним, взятый ещё в годы Гражданской войны) успешно делал карьеру в ЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ вплоть до 1953 г. Начав свою трудовую стезю в Пермской ЧК в 1920 г., он к апрелю 1944 г. дослужился до полковника госбезопасности, заместителя начальника Тагильского исправительно-трудового лагеря НКВД. На фронте товарищ полковник госбезопасности не служил, всю опасную годину перетерпел на тёплых местах в глубоком тылу, всё больше по окрестностям Челябинска, Свердловска и Нижнего Тагила. Его успешной карьере это, кстати, ничуть не помешало. В мае 1946 г. карьера полковника сделала неожиданный кульбит: Павел Яколевич Мешик, заместитель начальника 1 Главного управления при СНК, занимавшегося созданием атомного оружия, привлёк Уральца-Кетова к участию в советском «атомном проекте». И полковник без всякого технического образования стал руководить специальной лабораторией, переросшей чуть позже в секретный институт. Александра Константиновича определённым образом затронули события, связанные с пресловутым «разоблачением группы Берия», поскольку Мешик входил в эту группу, был арестован и попал под суд. Суд в декабре 1953 г. вынес генерал-лейтенанту Мешику смертный приговор, а Уралец-Кетов некоторое время оставался не у дел. На него смотрели как на «бериевца», выдвиженца одного из подручных Берия, и на некоторое время отстранили от руководства институтом. В 1953 г. полковник был уволен из системы МГБ, больше двух лет считался состоящим в «действующем резерве», а в октябре 1955 г. выбыл и оттуда. В конце-концов он сумел доказать, что «бериевцем» не являлся, и вернулся в институт, который возглавлял ещё более 20 лет. Такая вот интересная карьера — из руководителей ГУЛага в ряды передовой технической интеллигенции, в каком-то смысле, технократической элиты общества.
