Алан Кларк - План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945
Минуты таяли. Тресков позвонил в Берлин, поговорил с капитаном Гере, который должен был, в свою очередь, повторить пароль Остеру и Ольбрихту. Они рассчитали, что при получасовом взрывателе взрыв должен произойти, когда самолет Гитлера будет подлетать к Минску, и о нем обязательно сообщит по радио один из сопровождавших истребителей. Но самолеты уже миновали Минск, и Вильну, и Каунас (Ковно), и через два часа дежурный буквопечатающий аппарат принял сообщение, что самолет фюрера благополучно приземлился.
Надежда рухнула,Никто не слышал.Все спряталось внутри.
Как должно было замереть сердце у Шлабрендорфа! Страшно вообразить, что могло ожидать его. Была ли бомба обнаружена, может быть случайно, и обезврежена? Или она просто не сработала, и если так, что будет с пакетом? Кто знает, сколько причин могло быть у Брандта, ярого нациста, абсолютно непричастного к заговору, которые могли бы заставить его развернуть «бутылки»? И хотя эти мысли вихрем проносились в мозгу Шлабрендорфа, его первым импульсом было тем не менее предупредить своих товарищей, и он немедленно позвонил в Берлин и сказал Гере, что операция не осуществилась. Затем ему нужно было придумать, как скрыть собственные следы. Можно было бы простить Шлабрендорфа, если бы, уже заранее чувствуя на своем теле орудия пыток гестапо[95], он думал только о своей безопасности. Можно было бы с помощью абвера Канариса скрыться из страны в Швецию или Швейцарию, прежде чем откроют за ним охоту. Но видимо, ни о чем подобном он не думал. Вместо этого он позвонил Брандту в Растенбург. Когда абонент отозвался, Шлабрендорф, опасаясь, что ему изменит голос, передал трубку Трескову. «Пакет? Нет, еще не передал, – сказал Брандт, – он тут у меня где-то на столе. Мне его поскорее отдать?..» Нет, ответил Тресков, лучше пусть он его подержит у себя, тут получилась ошибка. Майор фон Шлабрендорф завтра поедет в штаб и привезет нужный пакет…
На следующий день Шлабрендорф сел на дежурный курьерский самолет в Растенбург с двумя настоящими бутылками бренди, и он не мог не заметить, что они были и тяжелее, и выглядели не так, как пакет у Бран-дта. Он немедленно пришел к Брандту.
«…Я все еще помню свое беспокойство, когда он, не зная, что держит в руках, улыбаясь, вручил его мне и при этом встряхнул, заставив меня опасаться запоздалого срабатывания. Изображая невозмутимость, которой я отнюдь не ощущал, я взял пакет и поехал к ближайшей железнодорожной станции Коршен.
Из Коршена вечером на Берлин уходил поезд со спальными вагонами. Я занял заказанное купе, запер дверь и вскрыл бритвой пакет. Сняв обертки, я увидел, что оба разрывных заряда целы… Я разобрал бомбу и вынул детонатор. Рассматривая его, к своему огромному удивлению, я увидел, что произошло. Взрыватель сработал, стеклянный шарик разбился, корродирующая жидкость разъела стопорный штифт, ударник сработал, но капсюль детонатора не среагировал».
Рука дьявола заслонила Гитлера.
Людям, не разделяющим католические верования, особенно ученым, инженерам (и даже военным историкам), занимающимся фактами и реальностью, ссылки на якобы существующие космические силы могут показаться раздражающей абстракцией. Однако бывают случаи, когда вечная борьба между Добром и Злом кажется чем-то большим, чем удобный придаток к кодексу поведения, выработанному жрецами и священниками для того, чтобы держать в узде прочие классы, и тогда она принимает угрожающий масштаб, вздымаясь над тщедушным «самоопределением» смертного человека.
С началом распутицы в середине марта ОКВ получило время для обсуждения проектируемой стратегии на 1943 год. В первый раз за 20 лет Гитлер молчал. У него не было идей. Глядя из теперешнего времени на поведение Гитлера в тот период, мы можем представить 1943 год как плато на графике, определяемое здравомыслием и военной ортодоксальностью, отделяющее экстравагантные амбиции постмюнхенского периода от нигилистической обороны, которой закончилась война. Даже в своем тесном кругу Гитлер мало говорил о большой стратегии, но подолгу распространялся о новом оружии, которое восстановит военное превосходство рейха. Он не замыслил никаких грандиозных задач для армии, кроме сохранения того, что было завоевано, в то время как в военную машину рейха вливали огромные людские и природные ресурсы завоеванного Востока и «новой Европы».
Такое положение более чем удовлетворяло генералов. Оно означало, что они могут планировать сражение, не опасаясь того, что его ход и направление будут зависеть от какой-то прихотливой и туманной политической или стратегической концепции, о которой им ничего не было сказано. Первый план Манштейна, с которым ознакомили Гитлера еще в феврале, заключался в том, чтобы дождаться развития летнего наступления русских и нанести «удар слева». Он предусматривал уступку всего Донецкого бассейна с целью заманить противника к нижнему течению Днепра. Затем танковые соединения всей своей мощью нанесут от Харькова удар в юго-восточном направлении и прижмут наступающих к Азовскому морю. К этому времени Гитлеру и так пришлось проглотить много горьких пилюль, и этот план (выдвинутый еще перед тем, как снова был отвоеван Харьков) он уже не смог переварить. Он отверг его по туманным политическим причинам. И хотя этот замысел еще несколько раз всплывал в течение весны, он постепенно ушел на задний план, уступив место альтернативному «удару справа», предугадывавшему русское наступление и наносимому далее на севере.
План «удара слева» Манштейна был блестящ по замыслу и вполне мог стать одним из самых классически безупречных сражений ответного удара. Его главный риск заключался в опасности того, что русские могут нанести удар слишком далеко к северу, у Белгорода например, и навязать танковое сражение прежде, чем немцы будут к нему готовы. Учитывая это, мнение профессионалов стало все больше склоняться в пользу более ограниченной (и очевидной) операции против Курской дуги, огромного выступа в германской линии фронта площадью около ста квадратных миль, который разделял фронта Манштейна и К л ю г е.
Первым условием, прежде чем эти планы могли начать воплощаться в жизнь, была необходимость особой подготовки танковых сил. Несмотря на то что «тигр» проявил себя как великолепный танк и «пантера» тоже была многообещающей машиной, каждый офицер, участвовавший в сражениях на Донце, хорошо понимал, что здесь речь идет об особом случае. Теперь новые танки, усиленная подготовка и усовершенствованная тактика будут необходимы, чтобы преодолеть численное превосходство русских. В 1943 году уровень производства в рейхе уже никак не мог сравниться с русским, где военные заводы начали работать на полную мощность после всех трудностей эвакуации 1942 года[96].
Человеком, который нес всю ответственность за новую политику в развитии танковых войск, был генерал-полковник Гудериан. Гитлер дал ему исключительные полномочия, но прошло немного времени, прежде чем профессиональная ревность, порожденная, несомненно, и самими этими полномочиями, и тем, как они были дарованы, начала урезать планы Гудериана. Первый пункт должностной инструкции, сформулированной Гудерианом для подписи Гитлера, гласил: «Генерал-инспектор бронетанковых войск отвечает передо мной за будущее развитие бронетанковых войск в направлении, которое превратит этот род войск в решающее оружие завоевания победы в войне».
Имевшаяся сноска определяла «бронетанковые войска» как танковые войска, стрелковые части танковых дивизий, моторизованную пехоту, бронеавтомобильные разведывательные подразделения, противотанковые подразделения и части самоходной артиллерии.
Вместе с Гудерианом на таком определении согласились Йодль, Цейцлер и Шмундт, с которыми Гудериан советовался при написании первого проекта, составленного в штабе Гитлера в Виннице 21 февраля. На следующий день Гудериан прилетел в Растенбург, где все еще располагалась большая часть штаба ОКВ, и показал проект Кейтелю и Фромму. Какова была их реакция, свидетельств нет, но между 22-м и 28 февраля, когда официальные копии прислали из Растенбурга в Винницу на подпись Гитлеру, кто-то в Растенбурге изменил сноску так, что она стала читаться: «…противотанковые подразделения и тяжелая самоходная артиллерия».
Так, одним росчерком пера генерал-инспектора ограничили самоходной 88-мм пушкой на шасси «пантеры», а вся масса 75-мм орудий на шасси моделей IV и 38-Т, составлявшая до 90 процентов производства самоходных орудий, оказалась выключенной из сферы его влияния.
Это было первым предвестником (по словам Гудериана) трудностей и отсутствия сотрудничества со стороны некоторых (то есть Генерального штаба), которые повторялись снова и снова.
Протокол германской армии требовал, чтобы отделы ОКХ подчинялись начальнику штаба, у которого приходилось получать разрешение буквально на каждую поездку в другие части. Начальники отделов не обладали властью над войсками и училищами и не имели права публиковать какие-либо материалы. Задача Гудериана не облегчалась и тем обстоятельством, что его собственные взгляды на ведение операций практически противоречили воззрениям каждого второго старшего офицера в армии.
