Орест Мальцев - Венгерские рассказы
Опять доносится: «Ритка буза, ритка арпа, ритка рож». Еще громче, еще задорнее, почти вызывающе. Надь бросает в кухню: «Маргит!» таким тоном, точно командует: «Молчать!» Но Маргит понимает это по-своему. Она отзывается: «Готово, иду!» — и входит, неся два блюда. Горка пышных оладий и студень, густо посыпанный красным перцем.
— Лангош! Тэшек! — говорит она, угощая.
Блестя глазами и белыми чудесными зубами, улыбаясь задушевно, она щедро разливает вино в узкие бокалы. Надь ревниво и строго посматривает на нее. Его взгляды говорят: «Кто просил тебя ставить вино? Зачем столько напекла оладий? Чему все улыбаешься?» Но она будто не замечает этих взглядов. Надь, сильно чавкая, медленно жует, экономно запивает.
Счастье! Какое глупое слово! Удивительно, что люди еще верят в какое-то счастье. До старости доживают и все ждут чего-то хорошего. В девятнадцатом году ему тоже казалось, что все идет к лучшему. Но в решительный момент подвели социал-демократы и кадровые офицеры. Всегда что-нибудь случается, чорт возьми, когда не повезет… Надь Яноша объявили опасным коммунистом и посадили в Вацкую тюрьму. Просидел он в ней два года. Свыкаясь с друзьями по несчастью и с их мыслями, Надь и сам поверил, что он коммунист… А когда вернулся домой, то позабыл об этом. Привычные заботы охватили. Старость-то надвигалась, а счастья не было и в помине, даже не предвиделось. А все-таки опять хотелось верить в это глупое слово! Надь не любит упускать то, что попалось в руки, что принадлежит ему! Пусть, рассуждал он, земли у него осталось всего два хольда с четвертью. Если поменьше спать и поменьше есть… Словом, если как следует взяться за работу…
Но что такое труд крестьянина в Венгрии! Совершенно одинаково: быть батраком в помещичьем имении или батрачить в своем собственном ничтожном хозяйстве. И в том и в другом случае пусто в кармане и даль в тумане. Часто приходилось за гроши продавать свой хлеб на корню, когда колосья еще зеленые. А если посевы уничтожит майский мороз, или сожжет солнце, или смоют ливни?!
Говоря это, Надь идет к люстре, свисающей с потолка. Замечательная люстра с подвесками, сплетенная им самим из соломинок. Он смахивает пыль с нее, стараясь подавить в себе невольно всколыхнувшиеся чувства, не выказать их. Справившись с собою, садится на скамью. Стиснув зубы и закрыв глаза, наощупь набивает табачными листьями трубку. Прислушивается к чему-то — не то к метельной сумятице за окнами, не то к чуть слышному хрипению будильника. Внезапно приоткрыв глаза, замечает на лице Маргит веселую улыбку. Но в его усталом и будто погасшем взгляде уже нет строгости.
Жизнь венгерского крестьянина не стоит того, чтобы о ней много говорить. И вспомнить нечего! Иногда удавалось повезти в Секешфехервар на рынок овцу или мешок с бобами. Но и там он не получал за это настоящей цены. Едва-едва набиралось денег на покупку обуви. А одежда? А гвозди, соль, керосин, спички? А чем платить за учение Маргит в школе? Хочется также и в городское кино ее свезти, хотя бы раз в год, на праздник. Спектаклями и разными играми забавлялись здесь только господа в имении. А туда сам доктор Чокаш, и тот не всегда имел доступ. А уж какой благородный господин! Держит свой автомобиль. Однако, когда у Надь скоропостижно умирала жена, он не приехал ее навестить…
Надь порывисто встает и подходит к окну, будто проверить, не дует ли, плотно ли прилегает к раме картон, маскирующий свет. Маргит следит за отцом опечаленным взглядом.
Короче говоря, Надь собрался уехать с дочерью и сыном обратно в Америку. Может быть, навсегда… Но началась эта война, Дьюлу забрали на фронт…
Маргит глазами указывает нам на лубочную картину в багетной рамке. На ней изображен пышный венгерский гусар в голубом ментике со шнурками, в красных узких галифе и в сапогах со шпорами. Он лихо скачет на коне, с саблей наголо. В том месте, где у гусара голова, наклеено вырезанное из фотографии лицо молодого человека с торчащими, как у Надь, усами. Глаза его смотрят не туда, куда бежит конь, да и выражение лица вовсе не соответствует воинственной позе.
Вот уже год, как о нем ничего не слышно. Последнее письмо Дьюла прислал из-под Воронежа. Зачем он там очутился? Что он там потерял? А в это время тыловые нилаши, вроде студентика Ласло, только и делали, что помогали немцам грабить народ. Они отобрали у Надь свиней, корову и выгребли из амбара все зерно. Теперь нечем сеять. Спасения ждать неоткуда…
— Как неоткуда? — восклицает Маргит и смотрит на нас загоревшимися глазами.
Неловким движением Надь поворачивается от окна к дочери, глаза их встречаются. Подобие улыбки появляется на его обрюзгшем лице, и в изменившемся голосе явственно слышатся теплые, миролюбивые нотки.
— Пусть хотя бы наши дети будут счастливы, — говорит он тихо и переводит уповающий взгляд на Мадонну с сердцем, пронзенным семью мечами.
Кажется, он теперь хорошо понял Маргит и разделяет ее веселую уверенность в завтрашнем дне, но не хочет сознаться в этом из гордости. Однако предчувствие чего-то нового, настоящего, большого отражается в его глазах так же заметно, как звезды отражаются в водах.
ЗАМОК МАЙК
Среди невысоких округлых гор, укутанных в сумрачные плащи хвойного леса, высится серая квадратная башня уединенного замка Майк. Он расположен у нашего переднего края обороны, в нем остались хозяева, и это придает ему особую занимательность.
Обитаемый феодальный замок! Нигде, кроме Венгрии, такого, пожалуй, уже больше не встретишь.
Торопливо прохожу с переводчиком по дамбе, обстреливаемой немецкой артиллерией. На пруду, покрытом ослепительно чистым снегом с лиловыми тенями леса, чернеют круглые проруби.
В конце дамбы притаилась среди елей часовня — ажурно-легкая, вся устремленная ввысь. А внутри нее тяжелые дубовые скамьи, мраморные колонны, урны, аляповатые распятия и ангелы, толстые свечи и вазы с искусственными розами. Часовня призвана как будто создавать у посетителей молитвенно-почтительное настроение перед входом в замок. За ней — аллея вдоль стены темножелтого, с виду монастырского, здания. Стена глухая, только на уровне верхушек деревьев видны узкие окна второго этажа.
Столетние дубы переплетаются с липами, глухо шуршащими неопавшими листьями. Серебрится ольха. Буки словно дымятся в красноватом цвету — Столько еще на них красно-бурых свернувшихся в трубочку листьев. Повсюду засохшие деревья, заросли кустарника. Непонятно: что это — лес, слегка разделанный под парк, или парк так одичал. У ворот два каменных монаха в длинных сутанах с капюшонами. В орбиты их глаз набился снег. У одного в руке макет собора, у другого — развернутый свиток молитвы. Барельеф над аркой — геральдический щит на фоне трех гор, увенчанный двойным крестом и короной в венке из листьев — видимо, фамильный герб владельцев замка.
Зато во дворе — вовсе не по-средневековому, а как в английском саду. Высокая самша ровно подстрижена и кажется зеленовато-коричневой стенкой, а подрезанные елки похожи на пирамидки, основанием лежащие на земле, и ни одна не выходит из строя аллеи.
По сторонам одноэтажные каменные домики. Они совершенно одинаковы, но у каждого свой особый лепной герб над входом. Щит на круглом знамени с кистями. Крылатый лев с клювом вместо пасти и с кривым мечом в лапах. Волк с козьей головой, украшенной короной. На гербе с башенными зубцами и крестом латинская надпись:
«О, вы все, проходящие через жизнь, смотрите на мое горе и утешайтесь в своем. Эстерхази Имре, MDCCLVI»[8].
В домиках пусто. Их обитатели, наверно, нашли себе утешение где-то в другом месте.
Посреди двора стоит, густо увитая плюшем, та самая башня, которая видна издали. Крутой винтовой лесенкой, сначала каменной, потом деревянной, поднимаюсь под черепичную крышу на колокольню и здесь встречаю командира стрелкового полка подполковника Пузыревского. Он сидит в мягком кресле у слухового окна и в стереотрубу наблюдает за немецкими позициями по ту сторону заросшей камышом речки и за селом Кернье.
— Странно! — говорит он, вставая. — Как ночь, так у них шум. А днем ничего не увидишь. И этот замок мне кажется весьма подозрительным. Вчера капитан Юзбашев случайно нашел кодированную карту с клетками и шесть радиоприемников. А сегодня наш агитатор Борода обнаружил еще один приемник, очень занятный. Работает без антенны. Кстати, у вас есть переводчик? Необходимо поговорить с хозяйкой. Непонятно мне, что здесь за люди…
Спускаемся с башни. Проходим заполненный обозом меньший двор, образуемый крыльями здания, построенного по форме широкой буквы П. Стены покрыты плющем, словно зелеными обоями. Над главным входом свисают большие оленьи рога, под ними надпись на бронзе:
«Императорский олень. Эрцгерцог Иозеф».
Из низкого сводчатого вестибюля, густо увешанного по стенам оленьими рогами и гравюрами на охотничьи сюжеты, отходят коридоры.
