Михаил Толкач - На сопках Маньчжурии
— Хочу спросить про одно дельце. И выпить есть повод. Скопцев твой хорошо начал. Сулено миллион, если сбудется так, как задумано. И землицы прикупите. И торговлю расширите. Скопцев-то из купеческого сословия — слямзить, обжулить, обхитрить — всё по его части.
— Платона Артамоновича не трожь! Выбрался было на сушу, так ты снова сунул в мутную прорубь.
— Хин-хао! — Ягупкин поправился. — Очень хорошо. К денежному истоку, а не проруби, дура!
— Слушай, сотник, если копаешь ямку другому, то примеряй к своему росту.
— Ну-к, сядь! — зло крикнул Ягупкин. — Разговорилась, понимаешь.
Варвара Акимовна отступила к порогу. Ягупкин переметнулся к двери. В тепле снова заработала сакэ — хмель ударил в мозг. Он схватил Игнатову, не дав ей опомниться, уволок в горницу, повалил на диван.
— Отпусти, клятый? — Варвара Акимовна царапалась, пыталась укусить насильника. Одной рукой он удерживал её, а другой рвал кофту, юбку. Ладонью зажимал рот…
— Вот так вот, голубица! — Ягупкин оставил её недвижную на диване. Помаргивающими глазами ошаривал её оголенное тело. И вновь бросился на неё…
Во дворе в злобном лае заходилась Занда.
Дрожа и щёлкая зубами, Варвара Акимовна сползла на пол. Темные глаза в отвращении были закрыты.
— Скотина! Чего тебе ещё, гадина?
— Это — по делу. Где драгоценности полковничихи?
— Истратила с вахмистром покойным…
— Байки оставь Платошке! — Ягупкин рывком усадил её на стул! Как на допросе, он стал напротив. — Где ценности? Добром говорю!
Всколыхнулось прожитое огнём в голове: кто гасил её маленькое счастье? Кто испоганил навсегда? Кто разметал надежду? Она обжигала взглядом Ягупкина. В её воспалённом мозгу он рисовался носителем всех обид, гонений, мучений, выпавших на её долю. Прикрывая изорванной кофтой обнажённую грудь, упала на колени под образы. Билась лбом о пол.
— Грехи замолишь потом. Показывай золото!
— Счас… Сейчас. — Она суетливо пошла к выходу. Ягупкин загородил дорогу. Она отстранила его. — Никуда не денусь. Твой верх, сотник.
Она скрылась в тёмных сенцах, уронила ведро, пробираясь в чулан.
Он вернулся за стол. Во рту скопилась горечь — сплюнул на пол. Он не сомневался — добро в его руках!
Варвара Акимовна показалась на свет с бутылкой в руке.
— Вот, Никита Поликарпович, получай! — Она стала вплотную к сотнику. Тот протянул руку к бутылке. Варвара Акимовна бухнула его по голове. Стекло — вдребезги! Лицо и голову Ягупкина обдало вязкой жидкостью. Он обмяк, свалился со стула. Комната наполнилась серным запахом. Дымил костюм сотника. Вздулось лицо.
— Помо-оги-ите-е! — орал Ягупкин, ощущая огонь на лице, руках, на груди. Глаза жгло, веки слипались. Сквозь пальцы сочилась маслянистая жидкость.
— Дура-а, лей на меня воду!
Варвара Акимовна смотрела, как чернело и набрякало лицо Никиты Поликарповича. Едкий пар окутывал его тело. Она потирала пальцами лоб, щеки. Силы оставили её — упала на циновку.
Ягупкин бешено вертелся по горнице, кричал с хрипом, раздирая изъязвлённые кислотой губы. Сорвал с себя пиджак. Сослепу выскочил в сени, окунул голову в бочку с водой…
Тачибана направлялся в «Ямато-отель» от полковника Киото. Всю дорогу из Военной миссии капитан размышлял о только что состоявшемся разговоре. После общих слов о совещании командиров высокого ранга, полковник коснулся операции «Гнев Аматэрасу». Советская Россия недовольна, что японская сторона использует белую эмиграцию в своих, как они заявляют, неблаговидных целях, засылая агентов и учиняя диверсии. Солдат и офицеров атамана Семёнова Япония, мол, поддерживает за золото, будто бы вывезенное из Сибири, а оно — из государственной казны императора Николая-второго…
Перебирая в памяти удручающий разговор, Тачибана не обращал внимания на вечерний голос Харбина — редкие сирены пароходов, гудки паровозов, сигналы авто, унылые выкрики поздних разносчиков товара, шелест листвы на бульваре, вкрадчивые шаги пешеходов, лёгкое позванивание колесика собственной сабли, задевающей камни, — всё это не оседало в сознании капитана. Ему слышался строгий голос Киото:
— Понимаете, что это предупреждение?
— Я читал что-то в газетах. Публикации появились после неудачи казака по кличке «Зайчик».
— Правильно! И что же? Как вы оцениваете ситуацию?
— Откровенно, я как-то не задумывался. Такие писания, такие разговоры есть и будут. И то, что какое-то число эмигрантов попадает впросак, вовсе не довод, чтобы отменить операцию, господин полковник. Попадали и будут попадать! Материал этот не иссякнет. Цена ему невелика. Вы обратили внимание, уважаемый господин Киото, ни один из казаков, провалившихся в Советской России, не разоружился?
— Это приятно слышать!
— У каждого из них свой счёт к Советам.
— Учтите, напоминаю вам ещё раз, сегодня не с руки нагнетать остроту в отношениях с Советским правительством.
— Операция «Медведь» — козни атамана Семёнова!
— Скажу вам откровенно, капитан, я был против операции с самого начала. Она может обрушиться скандалом. Обдумайте сказанное.
Тачибана понимал: при неудаче несдобровать! Но он так же осознавал, что операция «Гнев Аматэрасу» одобрена в генштабе Ниппон и полковнику не по зубам сдержать её развитие — каток двинулся безостановочно!
Словно подслушав умозаключение капитана, стрельнул полковник сузившимися глазами:
— Провал ляжет на вас как потеря чести самурая!
— Понял вас, господин полковник! Я поступлю так, как велит наш обычай. — Тачибана сложил ладошки вместе и поклонился. — Но я жду хороших известий!
Корэхито Тачибана замедлил шаги. Оглянул Соборную площадь. Толстенький китаец со светлым лицом приподнял шляпу в знак приветствия. Капитан небрежно бросил палец к картузу с высоким околышем. Он знал мелкого заводчика Лю-пу-и. Механический и эмальучасток, иконопись. Последний год открыл консервный цех. Связан с поставками армейским интендантам. По делам производства и коммерции общается с Наголяном, водит знакомство с инженерами на железной дороге. Живёт на третьем этаже углового дома Мацуури. Пользуется услугами японского магазина, где приказчиком тайный агент Тачибаны. Лю-пу-и, полукитаец, полурусский, прибился в Харбин вместе с казаками атамана Семёнова. По состоянию здоровья отстал от белогвардейцев, занялся бизнесом. Удача сопутствовала ему на лесозаводе Конда. На скопленный капитал приобрёл прогоревшие мастерские «Вэгэдэка». Жертвует иногда мизерные суммы на фашистское движение русских эмигрантов. Числится членом совета клуба Родзаевского… Партнёрство с интендантами не гладкое, конфликты улаживает всё тот же Наголян. Почему полковник Киото так терпим с армянином? Капиталы отца Наголяна, конечно, играют не последнюю роль… Но доверять секреты? И вновь, словно наяву, Тачибана услышал возражения полковника Киото: «Связь с русскими Гурген Христианович осуществляет отменно. Тут вы заблуждаетесь, капитан!».
Тачибана второй час допрашивал Варвару Акимовну.
Маленькая сырая комната в здании «Великого Харбина». Хилый свет из оконца под самым потолком. В углу у столика расположился солдат, стриженный под машинку — пишет протокол.
Игнатова сидела на привинченной к полу табуретке. Платок сбился на волосах. Глаза потухшие.
— Кто научил тебя? Кто говорир лить кислоту лицо сотника? Кто научир? — Тачибана пощёлкивал пальцами. У него не было намерения лично истязать женщину.
Варвара Акимовна молчала. Лицо её распухло от побоев. Щека вздулась сине-опаловым мешком. Она молила Бога о смерти. Пыталась удариться головой о каменную стенку — раскровянила лоб…
Корэхито Тачибана не отступал:
— С кем связана? Кто научил?
Она отрицательно мотала головой. Японца раздражал фанатизм русской бабы: почему не просит пощады? Почему смиренно отдалась чёрной судьбе? Откуда у неё терпение и сила переносить муки?..
А у Варвары Акимовны все эти окаянные дни в «Великом Харбине» возникали в памяти картинки отступления за границу Китая. Вьюга поднялась — застит белый свет серая дымка: день ли, ночь ли… Жёлтая пыль смётками муки в глаза, уши, рот, за шиворот — ни дыхнуть, ни глазом моргнуть! Смерть принять — един конец!..
Она с вахмистром Усовым на одном коне. Откололись в песчаной коловерти от отряда. Лошадь выбилась из сил — пена клочьями. Спешились. Усов тянет за повод. Другой рукой её поддерживает. А кто он ей? А она кто ему? Пришей-пристебай — вся родня!.. И умирать в дикой земле не хотелось. Уцепилась за стремя, опухшие ноги едва двигались… Как уцелело офицерское барахлишко, самому Богу не известно! Не думалось тогда о богатстве — выкарабкаться бы живыми из смертной передряги.
Ветер в ущелье волком голодным завывал. Сшибал с ног. Давил на грудь. Она потеряла счёт шагам. Слепо переставляла ноги. Как очутилась под карагачом, она не помнила. Усов укрыл её своим полушубком, а сам — рядом в козьей дохе…
