Михаил Толкач - На сопках Маньчжурии
— Такое по плечу только самураю, Тачибана-сан!
— Вы, Ягупкин, понимаете настоящую поэзию? Не ваши песни, а настоящие? Не понимаете! Лучшие поэты — нихондзины!
Карээда ниКарасу но томаритару яАки но курэ.
— Понял, сотник?
— Извините, Тачибана-сан.
— Вам и не положено понимать. Вы не нихондзин. По-русски это вот сто:
На голой веткеворон сидит одиноко.Осенний вечер.
— Тут мир философии! Вселенский смысл. Каждый нихондзин с детства знает.
Фурункэ якавадзу тобикомумидзу-но ото.
— Ты учил своего Пушкина? Он не сказал так коротко о мире.
Старый пруд…Прыгнула в воду лягушка.Всплеск в тишине.
— Тут вечное, и мгновения жизни, господин Ягупкин. — Тачибана застыл, сложа руки на груди ладонь к ладони.
Ягупкин тихонько изменил позу, вытягивая ноги на циновке.
— Хай! — поднял голову Корэхито. — Слышу. Лучше 50 иен сейчас, чем сто иен — потом! Саёнара!
— Саёнара! — Ягупкин на коленях отполз к порогу, шатаясь поднялся, едва ни свалив раздвижную стенку. Слуга вывел его из отеля.
* * *Варвара Игнатова не открывала ставни уличных окон, как от неё ночью ушёл Скопцев. Постоянные покупатели по-свойски стучали в калитку. Она отпускала им картошку, лук, чеснок. Занда была притянута к хлевку за короткий поводок.
— Мигрень изводит! — жаловалась она соседям.
Думала о Скопцеве. О своей судьбе. О годах, проведённых в изгнании. И не находила в прошлом дней, в которые хотелось бы вернуться, в которых бы желалось побыть ещё раз да покрасоваться в своём счастье. Заботы о больной полковничихе, боль утраты родных, тяготы переходов, пьяная ругань казаков, гибель Егора Усова, надсада по уходу за усадьбой, умасливание квартального старосты, чтобы не зачисляли на принудительные работы в городе, подачки чиновникам городского департамента при регистрации торговой лицензии — маета и унижение до слёз! Всюду не считали человеком, смотрели на неё, как на вещь, из которой можно вылущить выгоду. А Платон Скопцев? Чем он лучше других? И тут же урезонивала себя: зачем так? Мыкается где-то по чужой указке. Мужик хозяйственный, подлаживал сарай, фанзу, тяжёлые хлопоты по хозяйству брал на себя. Маленькое счастье заглянуло во вдовье оконце. А кто порушил его? Кто застил поздний рассвет? Кто покусился на надежду?..
Она сходила в Алексеевскую церковь, поставила большую свечку во здравие раба Божьего Платона. На Стрелковой улице жила Вера-хиромантка. Варвара Акимовна наведалась к ней: «Жив ли червовый король?». Предсказательница уверяла Игнатову: «Жив и здоров!». Она уходила домой с долей успокоения. Очутившись в своём подворье, оставшись наедине со своими думками, вновь впадала в тревогу. Она даже не подозревала, как прочно лёг на сердце рыжий казак. Вставала утрами, а подушка мокрая от слёз. Нередко Варвара Акимовна ночами вскакивала в душевном надрыве с кровати. Падала на колени перед образами, истово била поклоны, крестилась до изнеможения. Молилась за Платона Скопцева, прося у Бога защиты и удачи ему. На какое-то время умиротворялась. Она обряжалась в домашний халат и начинала хозяйничать в избе, на огороде. Вернётся Платошка, а у неё — порядок во всём!
Чулан в углу не прибирался с той поры, как она узнала о гибели Егора Усова. Здесь было подобие мастерской. Станок по дереву — Егор точил различные ручки. Инструмент пимоката — пробовал Усов катать тёплые сапоги из овечьей шерсти. Катанки выходили кособокими — баловство одно без уменья! Варвара Акимовна наткнулась на тёмную бутылку, запылённую, в паутинах. В нос ударило резким запахом серы. Она опустошённо села на табуретку, слаженную рукой Егора.
— На кого спокинул несчастную! — Охватила голову своими холодными руками. Зарёванная, в тёмных кругах глаза её пробегали по углам чулана. Чудились тёмные фигуры…
Жизнь шла для неё, как в тумане. Ночами наваливалась тревога с особой силой. Чуткая дремота, когда слышен каждый скрип двери, писк мыши, вздох поросёнка в закути, вряд ли можно было считать сном. Голос сторожа в Питомнике, а она подхватывалась и опрометью — к двери: Скопцев! И, разочарованная, возвращалась, как пьяная, в кровать. Утром ходила с больной головой, квёлая, словно захворавшая курица.
Она рискнула навестить сотника Ягупкина: может, есть весточка от Скопцева?
По этой улочке провожала она вахмистра Усова в последний поход. Тут она обняла его напоследок. По этой притоптанной мураве ушёл от неё Скопцев. Она всё выскажет кощею-сотнику!
Встречались китайцы в синих тёплых кацавейках.
— Исидраствуй, мадама!
— Нинь-хао! — отвечала она по-китайски.
В Харбине стояла предзимняя пора. Листья с вязов почти облетели. Голыми зябли ореховые деревья вдоль улиц. На тротуарах китайцы в стёганых халатах торговали горячими каштанами. Дымились жаровни.
— Пампуська нада? — покрикивал торговец.
Душа Варвары Акимовны, не приемля всего суетного, была далеко от вседневности восточного города. Она чувствовала себя посторонней в людской толчее. Шла по Китайской улице, как во сне…
Парили лапша и рис в переносных харчевнях под навесами из циновок. Трепыхались полотнища вывесок с иероглифами. Попадались японцы с саблями. Семенила от фанзы к фанзе китаянка в длинных чёрных шароварах, в матерчатых туфлях. Плакала, прижимая руки к лицу.
У каждого своё горе, своя удача, своя жизнь, и хочется плакать, уменьшить боль в груди. А вот кинотеатр «Атлантик». Варвара Акимовна хорошо помнит, как пробилась здесь на концерт Фёдора Ивановича Шаляпина. Голос певца захватил её до исступления. Десять лет минуло, а как сегодня раскатистый бас отдавался в сердце…
В тот день, осени 1944 года, Игнатова не нашла Ягупкина. Опустошённой вернулась в свою фанзу. Занда бросилась ей на грудь и лизала руки.
* * *В Джунгарских воротах в седой древности образовался естественный проход. Через эти ворота хлынули некогда кочевники Чингисхана. Шли тут хунхузы на неправедную добычу. Ловили удачу контрабандисты всех мастей. Сюда рванулись полки атамана Анненкова, теснимые красными бойцами.
Через эти ворота с востока всегда летят злые ветры. Сбивают с ног. Глаза засоряет снегом, жёлтой пылью жизнь сметает…
Здесь судьба пометила и Варвару Игнатову. Анненковские беглецы из России нарушили китайскую границу. Жена полковника Луговского, словно предчувствуя свою гибель, вручила прислужнице небольшой ларец с семейными драгоценностями. В суматохе насилия и расправы над женщинами ни у кого не возникло даже мысли о ларце. Игнатова обнаружила богатство полковничьей семьи в Урумчи, куда добралась с узлами под покровительством вахмистра Егора Усова. Судили-рядили: как поступить? Луговские остались навеки в ущелье поднебесных Ала-тау…
Егор Усов и Варя Игнатова, как дурной сон, помнили тот переход. Вознаграждением за страдания принесли они два кольца из золота с рубиновыми камнями, колье, золотую цепочку. Игнатова хранила их, как страшную память о минувшем. После долгих раздумий и терзаний, впав в полную нищету, Варвара Акимовна продала ювелиру одно кольцо с драгоценным камнем, купили фанзу и лавчонку с товаром. Сослуживцы, осевшие в Харбине, как и другие эмигранты, позавидовали: везёт! Откуда достаток?..
Вахмистр Егор Усов по пьянке болтнул: «Игнатова из похода имеет кое-что!». Докатился слушок до Ягупкина. Тот учинил вахмистру допрос — толку никакого! Мало ли что во хмелю придумаешь?! Засечка о богатстве, унесённом Игнатовой из России, осталась в памяти сотника.
Возвращаясь под вечер из «Ямато-отеля», Никита Поликарпович на ветру трезвел. Вспоминая разговор с Тачибаной, сотник предугадывал свой рок: «Пустит в расход японец!». И он твёрдо определил срок бегства из Харбина. Ворохнулось желание: «Пощупать Игнатову насчёт золотишка!»
С первой темнотой Никита Поликарпович подошёл к воротам подворья Варвары Акимовны. Занда злобно залаяла, рвалась на укороченном поводке у хлевушка.
Игнатова отворила калитку. Узнала сотника.
— Наведать вот. — Он, не дав ей опомниться, вошёл во двор. Прихлопнул воротца, накинул крюк.
— Намедни была у вас насчёт Скопцева.
— Имеешь вести? — встрепенулся Ягупкин и часто заморгал.
— У вас всё вести, сотник! — У Варвары Акимовны учащённо застучало сердце: «Со злом явился гостенёк незваный!». И собака привязана. И соседи не услышат, если закричать. В посёлке бесчинствовали хунхузы и люди запирались пораньше в фанзах.
— Угостила б, Варвара. — Ягупкин усаживался за стол.
— Зачем пожаловали, господин сотник? — спросила Игнатова, не принимая намёка.
— Хочу спросить про одно дельце. И выпить есть повод. Скопцев твой хорошо начал. Сулено миллион, если сбудется так, как задумано. И землицы прикупите. И торговлю расширите. Скопцев-то из купеческого сословия — слямзить, обжулить, обхитрить — всё по его части.
