Илья Эренбург - Летопись мужества
Вы видите, немецкий майор из генштаба разнервничался, как барышня. Я помню, с каким восхищением говорили о грохоте танков и реве самолетов не только немецкие майоры, но даже немецкие девчонки: тогда речь шла об их танках, об их самолетах…
Россия отмечает годовщину разгрома немцев под Сталинградом. Я убежден, что Сталинград был не только перевалом в войне, он был поворотом в истории. До Сталинграда весь мир толковал: «Куда пойдут немцы? О чем будет говорить Гитлер? Каковы цели и планы Германии?» Это началось не вчера. Это началось не с глупого Гитлера, а с умного Бисмарка…
Немецкий бюргер видел миссию своего народа в одном: подчинить мир Германии. Кто забыл постыдные годы 1936–1939, когда Гитлеру кланялись, Гитлера упрашивали, Гитлеру поклонялись, когда человечество сидело у радиоприемников, ожидая, вот-вот раздастся хриплый лай фюрера, когда логово бесноватого стало местом паломничества государственных деятелей Европы?
В Сталинграде погибла не одна армия Паулюса, в Сталинграде погибла мечта Германии о господстве над миром. Дело не только в том, что до Сталинграда немцы шли на восток, а после Сталинграда они знают одно направление: на запад. Дело в том, что после Сталинграда Германия предстала перед миром не как завоеватель, а как гангстер, защищающийся от судебных властей. Никого теперь не интересует лай фюрера. Никто не спрашивает в тревоге: что завтра выкинут немцы? Германия еще владеет десятью европейскими государствами, в ее руках еще несколько украинских и белорусских областей, советские республики Эстония, Латвия, Литва, но каждому ясно, что Германия уже не живет, а доживает. Внимание мира перешло к тем, кто в Сталинграде победил немцев: к Советской России.
Можно, конечно, напомнить о всех фазах сталинградского окружения, подчеркнуть превосходство советской стратегии, подчеркнуть выдержку, спокойствие, ясновзорость командования Красной Армии. Мне хочется сказать о другом: о душе сталинградской победы. Ведь у победы всегда бывает душа. Вальми непонятен без «Декларации прав человека и гражданина». Марна не существует вне культуры и народности Франции. Нельзя объяснить Седан, не разглядев склероза Второй империи. Душа сталинградской победы раскрылась в страшные дни сентября — октября, когда сибиряки или уральцы с левого берега Волги видели огонь смерти и все же шли в бой, защищая в огромной стране крохотную полоску земли, и умирали среди развалин города. В те дни было предрешено дальнейшее: не только гибель 6-й немецкой армии, но и разгром Германии. Я хотел бы, чтобы люди, в течение четверти века с подозрением следившие за жизнью моей страны, как за опытами алхимика или за приготовлением динамитчика, задумались бы: почему освобождение народов Европы от бездушного и дикого ига оплачивается щедрой кровью русских крестьян, пастухов, металлистов, студентов, агрономов и учителей? Народ, избравший как свою эмблему символы мирного труда, в суровые годы стал воином, и, спасая себя, он спас мир. В этом глубокая мораль истории, и мало объяснять сталинградскую победу военными обстоятельствами.
Теперь, сидя у радиоприемника, мы слышим: «Что предпримут русские? Каковы их цели? О чем они говорят?» Можно ответить просто: русские, в отличие от многих других, не столько говорят, сколько воюют. Можно напомнить о победах последних недель, о том, что на севере, у границ Эстонии, и на правом берегу Украины идут суровые бои. Но, конечно, мы о чем-то говорим и мечтаем…
Есть трупный яд, миазмы, которыми наполнен мир. Нельзя допустить, чтобы мертвец заразил хотя бы одну живую душу. Нельзя допустить, чтобы фашисты, спешно переодевшись, умывшись и научившись нескольким жалобным романсам, стали бы снова подготовлять очередное истребление человечества. Мы идем вперед не как завоеватели, но как защитники жизни, свободы, человеческого достоинства.
Кто поймет нас лучше, чем поруганная, но неукротимая Франция? Она знает, как страшны политически моральные пережитки фашизма. Она знает, что ее свобода и независимость связаны с великой очистительной грозой. Она знает, что у нее на востоке есть бескорыстные друзья: герои Сталинграда, освободители Украины, защитники Ленинграда, вся Красная Армия и весь советский народ.
21 февраля 1944 года
Один американец недавно спросил меня: «Что думают русские о будущем?» Я ему ответил: «Нам некогда — мы воюем». В первую мировую войну была пропасть между фронтом и тылом. Фронт воевал, тыл философствовал и развлекался. В Карпатах шли кровавые битвы, в Петербурге спорили об антропософии, о футуризме, о тибетской медицине. Земля Вердена обливалась кровью, в Париже волновались: падет ли кабинет Вивиани и хороши ли декорации Пикассо к балету «Парад». У нас теперь нет тыла: вся Россия — передний край. Миллионы беженцев третий год живут как бы на полустанках. Рабочие Урала или Сибири работают до изнеможения. Машинисты не спят трое суток напролет, ведут сквозь пургу тяжелые составы. Среди развалин Сталинграда девушки кладут по пять тысяч кирпичей в день. Горняки Донбасса восстанавливают изуродованные шахты. В деревнях женщины, старики, дети борются за хлеб. Нет в стране ни отдыха, ни довольства. Россия сжала зубы: она воюет. Она хочет как можно скорей покончить с войной. Наша земля стосковалась по колосьям, и наши сердца стосковались по василькам. Мирный народ, мы воюем с таким ожесточением, потому что мы ненавидим войну.
Было бы грустно, если бы раздел между фронтом и тылом, пропасть непонимания легли между народами. Теперь нет нейтральных стран, но есть страны-фронт и есть страны-тыл. Я вижу город в одном из средних штатов Америки. Вечером люди, встречаясь, толкуют о мировых проблемах. Они спорят, нужно ли ненавидеть врага. Они обсуждают добродетели и грехи далекой Европы. Один из них, уважаемый владелец аптекарского магазина или представитель страхового общества, говорит, что финны всегда платили кредиторам, что генерал Франко спас Испанию от анархии, что французы выродились, что нельзя разрушать Бенедиктинское аббатство, что Германия все же культурная страна, а большевики все же подозрительные экспериментаторы. Он говорит это не особенно серьезно и не особенно убежденно: он говорит об этом, как о пятнах на луне или как о звездных туманностях. Конечно, он остается хорошим патриотом, он радуется и успешным налетам на Берлин, и победам Красной Армии. Он хочет, чтобы Объединенные Нации разбили Гитлера. Он любит добро и справедливость, но он рассуждает как человек в глубоком тылу. Я хочу рассказать ему и его согражданам, что думают русские о будущем, потому что русские, разумеется, думают о будущем, они думают в те короткие часы, когда выпадает досуг. Они говорят об этом в землянках и в блиндажах, в поездах во время длинного пути, после работы.
Они думают прежде всего, что нужно как можно скорей победить. Будущее России, будущее Европы, будущее мира зависит не только от того, как будет одержана победа, но и от того, когда она будет одержана. Что такое будущее?
Это дети. Каждый день тысячи детей умирают от голода в захваченной немцами Белоруссии, в Польше, в Греции, во Франции. Миллионы детей, попавшие под рабство немцев, дичают: у них нет ни школ, ни моральных норм, ни ласки. Они растут на базарах, они видят виселицы, они крепятся душой. Что такое будущее? Это живые люди. Они гибнут под немцами. Не лучше ли вместо того, чтобы рассуждать о вырождении Франции, подумать о том, что ее виноделы и садоводы, ее рабочие, ее профессора, художники, писатели умирают — одни в концлагерях, другие в Германии, третьи в темных нетопленых домах? Что такое будущее? Это и прошлое. Конечно, обидно, что Бенедиктинское аббатство было обращено немцами в форт, хотя мне непонятно, почему именно на этом вандализме гитлеровцев сосредоточено внимание мира. Разве немцы не разрушили множества изумительных памятников? Я смею заверить американских друзей, что Новгород, разрушенный немцами, достоин большего внимания, чем Монтекассино. Новгород — это Равенна, это Шартр, это София. Но не лучше ли вместо того, чтобы оплакивать погибшие ценности, подумать о спасении уцелевших? Есть только один способ спасти церковь, музей, город — это удвоить силу атак.
Несколько дней тому назад я слышал радиообзор весьма осведомленного комментатора Би-би-си Юэра. Он сказал: «Русские нас учат — не наносите удара прежде, чем вы не будете вполне готовы». Конечно, каждую военную операцию нужно подготовить. Наши союзники это знают сами. Я думаю, что если русские и учат чему-нибудь друзей, то другому: война не арифметический задачник. Тот, кто готовится, дает время для подготовки и своему противнику. Немцы возлагали огромные надежды на Днепр. Это очень широкая река, ее западный берег крут и неприступен. Я был у Днепра, когда русские его форсировали, я могу заверить, что наши войска перешли эту реку не потому, что они хорошо подготовились к. переправе, а потому, что не дали времени противнику как следует закрепиться. Русская пехота, не дожидаясь понтонов, переправлялась на досках, на бочках, даже на плащ-палатках, набитых соломой.
