Николай Котыш - Люди трех океанов
С небольшой высоты хорошо проглядывались вражеские позиции — ощетинившиеся проволочными заграждениями, утыканные рыжими пятачками огневых точек. У мола, в мокром песке, торчали увязшие с разорванными гусеницами танки, подняв к небу хоботы пушек — следы недавней работы нашей авиации. Вдали, на дне суходола, желтели четко выделявшиеся на зелени травы кусты пожелтевших деревьев. Не трудно было угадать в них маскировку.
Рудимов снизился к сквозь засохшие ветки дубняка увидел зеленоватые консоли самолетных плоскостей.
Возвратившись на аэродром, получил нагоняй от Гарнаева — почему сам полетел на разведку? Смолчал и начал готовить полк к боевому вылету.
День выдался горячий. Степан почти сутки не уходил с командного пункта. Полк летал беспрестанно — одна эскадрилья садилась, другая взлетала. И так до позднего вечера, когда в сумерках трудно уже стало садиться. Летчики, с какой-то особой отчетливостью почувствовав, что немцы бесповоротно теряют господство в воздухе, поднимались в воздух и шли на прикрытие войск, штурмовавших Новороссийск, с чувством, близким к упоению. Да, это было пилотское счастье — наконец побеждать долго не поддававшегося, а теперь обессилевшего противника.
Но настоящее счастье должно иметь продолжение. Где появляется враг — там оно умирает. Где умирает враг — там оно рождается. Как бы в подтверждение этой жизненной логики на командный пункт Рудимову принесли необычную телеграмму: жена родила сына.
Как всегда, по случаю большой победы — полк сбил восемь «фоккеров» и «мессершмиттов» — поздно вечером все эскадрильи собрались в столовой. Старшина Петюренко привез несколько штук купленных в каком-то совхозе поросят. Искусно приготовленные тетей Дусей, они как живые лежали на больших противнях, издавая раздражающе вкусный запах. Налили положенные в таких случаях победные сто граммов. Ростокин заиграл на гитаре. Кто-то затянул грустновато-щемящую мелодию. Из-за стола поднялся Кузьма Шеремет:
— Зачем такая тоскливая? Давайте что-нибудь повеселее. Где Володя Зюзин? Эй, Вовка, — позвал Кузьма сидевшего в уголке сержанта.
Зюзин поднялся и, краснея, стал тереть нос:
— Да у меня ничего нет такого веселого…
— Ну, не комического, конечно, а так, чтоб душу…
Володя посмотрел куда-то поверх голов летчиков и начал глуховато, несмело:
Оно разное, счастье…Стоять средь полей,Где душою ты зорче,Богаче…Вот растаялиКрестики журавлей.Рядом тучи,Как всадники, скачут.
— Громче, Володя, не слышно, — потребовал Искоркин. Голос Зюзина несколько окреп:
Оно разное, счастье…Под вечер домойВоротитьсяС работы хорошей,Спать детей уложить,Без утайки с женойПоделитьсяСердечною ношей.В зорний часПризадуматься о быломИ мечтой о грядущемСогреться.И услышать,Как песня задела крыломЗадремавшее,Чуткое сердце.И, как путник,Застигнутый бурей врасплох,Притулиться потомУ оконца.И глядеть,Как шагают к тебе за порогИ знакомые,И незнакомцы.Дорогие твои —С, кем ты вместе живешьПод высокимИ трепетным небом,С кем ты все побеждал —И разлуку, и дрожь,С кем делилсяМахоркой и хлебом.Оно разное, счастье…Но если его,Подчиняя копеечной страсти,Все беречь и беречьДля себя одного,То зачем же оно,Это счастье?..
Зюзину шумно аплодировали, а потом комментировали:
— Тонко подметил, стервец…
А Степана томило предчувствие чего-то нового и тревожного. Ожидания его не обманули.
На второй день прилетел Гарнаев. Рудимов встретил его на аэродроме.
— Ну, как самочувствие? — спросил комдив и показал на протез.
— Не мерзнет и не потеет, — попытался отшутиться Степан.
Генерал сообщил без всяких обиняков:
— Вот что, Степан Осипович, видно, тебе придется принимать дивизию. Хватит горбом брать.
— А с полетами как?
— Видимо, никак. Отлетал ты свое. Как и я. Переводят меня в штаб ВВС.
Полк приказали передать Атлантову. Жаль было Степану расставаться со своим полком. Там прошла его боевая молодость. Столько протопано с ним трудных дорог. Столько связано радостных и печальных, но одинаково дорогих воспоминаний. История полка была частицей его, рудимовской, биографии.
Перед уходом на новую должность Гарнаев пригласил Атлантова и Рудимова.
— Хотел бы я вам, Станислав Александрович, перед заступлением, как говорят моряки, на вахту пару советов дать.
— Слушаю, товарищ генерал, — встал Атлантов.
Тыкая пальцем в грудь вытянувшемуся майору, генерал внушал:
— Во-первых, хочу напомнить, что вам доверяется высокий пост.
— Понимаю.
— Это еще не все. Мне так говорили, и я вам говорю: любите человека. Воюйте за него, в драку лезьте. И уважайте. Только тогда человек увидит в вас человека. Ну вот, кажется, все. Остальное приложится.
Поздно вечером Степан Осипович зашел в кубрик своего бывшего (бывшего — больно от одного слова) полка. Дневальный гаркнул: «Смирно», но подполковник жестом отменил команду и спросил, чем занимаются люди.
— «Травят», товарищ подполковник, перед отбоем.
Чего греха таить, любил Рудимов послушать матросские истории. И сам готов их рассказывать до бесконечности. Но сегодня решил побыть в сторонке, не мешать матросам своим присутствием. Сел у окна на табуретке, расстегнул реглан. Окно дышало освежающей сыростью.
Кубрик сумерничал. Механик, недавно пришедший в полк из авиабазы, слегка заикаясь, с явной провокацией спрашивал своего дружка — малоначитанного моториста Ядрыгина:
— Игорь, а Игорь, читал «Анну К-каренину»?
Тот охотно отвечает:
— А как же… «Я помню чудное мгновенье…»
— Ничего ты не помнишь, — вмешивается Зюзин и неожиданно спрашивает механика: — А вот ты скажи, какие три романа и какого писателя начинаются на «о».
— Удивил чем! — отмахивается тот и переводит разговор: — В-вот, в прошлом г-году у нас в м-мастерских случай п-произошел. Слили они спирт из антиобледенителя. 3-знаете, такой симпатичный бачок лимонного цвета. А перед этим техник предупредил: мол, спирт какой-то новый, запросто можно отравиться. Ну, эти моторяги не лыком шиты. Решили проверить тот спирт. И на ком бы вы д-думали? На Яшке. Была у нас дворняга, большая, в телячий рост, разжирела и давно разучилась лаять. Яшка вначале не понял, чего от него хотят. Пить ему не хотелось, а к-какая-то вонючая жидкость тем более была ему ни к чему. Решили т-трезвенника насильно нап-поить. Один разжал пасть, а другой влил туда полстакана жидкости. Яшка ник-когда не брал в рот хмельного и п-потому сильно возмутился. В сердцах хватил одного моторягу за руку и даже залаял — впервые за три года. Но ему тут же сунули кусок колбасы. Яшка с удовольствием закусил, даже благодарно помахал хвостом. И тут же улегся спать.
Ну, ребята, п-понятное дело, стали т-тормошить пса. Даже уговаривать: вставай, мол, милый, походи. Яшка п-поднялся и вдруг задрал кверху морду и взвыл, как на живодерне. Ну, один моторяга прикидывает: это он-де «ш-шумел камыш» заводит. С в-веселья. Другой сомневается: а м-может, с тоски он? Перед с-смертью. У пса даже глаза прослезились. Но опять не ясно было — то ли от веселья, то ли от тоски. Прошло этак минут пятнадцать после Яшкиной в-выпивки. Ждать больше не было никакого резону. Ежели бы что такое опасное, уже все прояснилось бы. Налили ребята ту жидкость. Но пить никак не решаются. Какое-то п-предчувствие. Решили для профилактики еще малость Яшке налить. После второй рюмки Яшка явно повеселел. То он пытался выводить высокую ноту, то тут же срывался и переходил на бас. Потом гонялся за собственным х-хвостом.
— П-пьем! — провозгласили ребята. А-ахнули почти по стакану. Граненому. Через полчаса вышли из каптерки. Вышли и… остолбенели: у порога лежало бездыханное тело Яшки. Ну, принялись его тормошить, бить по морде, уговаривать: мол, п-пошутил и х-хватит. А Яшка не подавал ни малейших признаков жизни. Ребята, не говоря ни слова, на огромной скорости рванули в санчасть. Влетели и с порога объявили: «Умираем!» Медсестра с трудом выяснила, что и почему. Тут же предложила промывку желудков. Они, конечно, соглашаются: хоть наизнанку выворачивай, только побыстрее. И тут же интересуются: с-скажите, мол, сестрица, а через сколько времени наступает смерть от сильнейших ядов? «Смотря какая смерть, — отвечает сестра. — Ежели клиническая — минут через сорок. Биологическая — позже. Но не намного». У моторяг отнялся язык: после выпивки прошло минут пятьдесят. «Может, мы уже умираем?» — спрашивают. «Да, пульс у вас неважный, — подтверждает сестра. — Давайте выясним сначала, что вы пили?» А они и не могут объяснить толком. Единственное, на дворнягу ссылаются: «Яшка подох…» «Какой Яшка?» — не понимает сестра. «Да п-пес был у нас. Мы вначале ему налили… Потом себе… Потом он умер… А мы сюда…» «Так что же вы молчите? Быстро за мной!» — командует сестра и уводит их за штору.
