Николай Котыш - Люди трех океанов
— Ничего не надо делать, Серафим Никодимович. Поверим человеку.
НОЧНАЯ ПРОГУЛКА ИСКОРКИНА
— Почему ушли без спроса?
— Я оставил записку.
— Где были?
— У Ростокина.
— Доложите, как было…
Никогда Рудимов не испытывал такой раздвоенности: не знал, как поступить. Ночью исчез Искоркин. Правда, не бесследно. Дежурному по полку оставил записку: «Направил стопы в госпиталь. К утру буду как штык». Передавая записку командиру полка, дежурный, не то восхищаясь, не то осуждая, покачал головой:
— Вот человек!
Комполка не стал уточнять, что тот имел в виду. Надо было самому давать оценку случившемуся. Долго полемизировал… сам с собой. Один голос негодовал: «Ишь, начальник выискался — к утру буду… Да понимаешь ли ты, чем это пахнет? Трибуналом. Война ведь. Дезертирство. Доказывай, хоть наизнанку выворачивайся — ничто в счет не возьмется. Закон войны. Эх, мальчишка…»
Другой голос оправдывал Димку: «Подумай, ради чего человек отправился в такую даль, в такую темень. Ради собственной шкуры? Нет! Друг у него — летчик Ростокин к больничной койке прикован. Вспомни себя в Новороссийске. Как ты ждал ребят из полка! Не пропадал ли сон и не воспалялись ли раны, когда никто не приходил? Правда, ты сам уже навестил раненого Кирилла Ростокина. Но ведь Искоркин еще не видел своего дружка, после того как увезли его прямо с аэродрома на санитарной машине… Так что, если придется судить Малыша, рядом с ним на скамью подсудимых надо будет посадить главную виновницу — дружбу…»
Под окном в кадушке хлюпала вода. Шел дождь. Степан оделся, пригасил в лампе пламя, бившееся о закоптелое стекло с наклеенной порыжевшей бумагой. Но только открыл дверь, как раздался голос с соседней койки.
— Ты куда, Степан Осипович? — некстати проснулся Гай.
— Я?
— Нэ я ж…
— Да вы спите. Дело есть… В штабе. Сейчас вернусь.
— Хоть ночью отдыхал бы, — по-стариковски прокряхтел Серафим Никодимович, переворачиваясь на другой бок.
Окунувшийся в ночь гарнизон спал. Ливень вызванивал о железную крышу комендатуры. Когда Рудимов появился у шлагбаума, часовой удивленно вскинул жиденькие брови, нерешительно поднял полосатый «журавль».
Рудимов зашагал в степь. Увязая в круто замешенной полынью грязи, брел по бездорожью, вглядываясь в дождевую муть. Отвернул рукав — фосфоресцирующие стрелки показывали без четверти пять. Ровно шесть часов, как Искоркин ушел. Не хотелось верить, что к утру не вернется. «Появится — сразу на гауптвахту…»
С таким твердым намерением Рудимов направился в штаб. Вторично поздоровался с дежурным, зашел в кабинет. Достал из стола бумаги. Искал все, что относится к Искоркину. Наткнулся на скупые записи разбора последнего воздушного боя.
Димка в этот день одержал две победы. До этого летал в паре с Кириллом Ростокиным и сбил с ним три самолета. В полку, наверное, все заметили странный боевой счет этой пары. У Кирилла значилось девять сбитых. Но за последний месяц его счет не увеличился. Зато у Малыша появилось три сбитых. Димка упорно догонял ведущего. Этому многие удивлялись. Все знали, что Ростокин был искуснее своего напарника. Да и закон воздушного боя таков, что непосредственно врага истребляет ведущий. А тут словно ролями поменялись. Приземляется Ростокин и заявляет: «Запишите ведомому». Вначале Рудимов этому искренне радовался: растет Малыш. Но потом закралось сомнение. Что-то уж очень часты победы не столь искушенного в тактике паренька. Не иначе Ростокин фортели выкидывает, солидничает. Кирилл вообще любит пооригинальничать. Ходит в фуражке набекрень, в сшитых где-то на заказ широченных морских брюках. Всегда при планшете, с ремешком до земли. Однажды даже на танцы явился с планшетом, в унтах и ушастом шлеме с очками.
Вскоре комполка разгадал их тайну.
Группа ходила на прикрытие кораблей. Звено непосредственного прикрытия кружило на малой высоте, а остальные во главе с комполка висели во втором эшелоне. Рудимов хорошо видел машины всех ведомых. Вот по правому крылу летит Кирилл Ростокин. В воздухе он, как и на земле, юрок, верток, будто на одном месте ему не удержаться, и ведущий звена то и дело напоминает ему: «Седьмой, не отрывайтесь». Зато сам Ростокин не любит, когда другие плохо держатся его хвоста. Вот и сейчас сзади него неотрывно держится Искоркин. На траверзе маяка, как из воды, вынырнули «носатые». Рудимов передал, чтобы «мессершмиттов» атаковала пара Ростокина.
По скользящему, словно нащупывающему, маневру комполка узнал атаку Кирилла. Он уже в хвосте сто девятого. Тот шарахается в сторону. Но оторваться не может. Ростокин в него клещом вцепился. Но что это? Кирилл отваливает влево. И Рудимов видит, как вперед вырывается двенадцатая — Искоркин. Вспыхивает докрасна каленный клинок очереди, и «мессер» валится на крыло.
Уже на земле комполка спросил Ростокина:
— Что это у вас за тактика, Кирилл Петрович? Атакует один, бьет другой.
— Сочетание огня и маневра, — широко улыбнулся Кирилл. Складывая вчетверо подшлемник, доверительно признался: — Знаете, товарищ подполковник, это у нас действительно такая… Ну, тактика не тактика, а что-то в этом роде. Приучаю ведомого к роли ведущего. А то вдруг… Ведь всяко бывает. Так вот и уступаю дорогу в командиры.
Комполка заметил:
— Говорят, Кирилл Петрович, что и лично сбитые вами попадают в боевой счет вашего дружка. Так ли это?
Ростокин даже приподнялся со стула, но, повинуясь взмаху руки комполка, вновь присел, покраснев до корней волос, заговорил порывисто:
— Это неправда, товарищ подполковник. Верно, я как-то хотел… Так Димка меня чуть не избил. Не нужны, говорит, мне чужие лавры. За слабака считаете… Ну, вы сами знаете, как он может говорить. Разошелся — не унять. Так что, прошу вас, товарищ подполковник, не говорите никому ни о моей тактике, ни об этом единственном случае. А то парня подсечем под самый корень.
— Никому ни слова… — подполковник прижал руку к сердцу. — А вот по поводу вашей личной тактики придется поговорить. Скрывать не имею права. — Рудимов встал, взял за локти Ростокина, точь-в-точь как когда-то делал Яровиков: — Да знаешь ли ты, Кирилл Петрович, какой ты хороший человек! Действуй и дальше так. А я уж постараюсь, чтобы твоей тактикой заболели и другие ведущие. Надо, чтобы и ведомые умели сбивать. Это же дополнительный огонь по противнику. А Искоркин? Он неплохой парень.
— Хороший, товарищ подполковник. Его просто не все понимают.
От размышлений Рудимова оторвал стук в дверь. Вошел дежурный:
— Искоркин прибыл.
На пороге вырос Малыш — промокший до нитки, осунувшийся, казавшийся еще более маленьким. Рудимов даже приподнялся от удивления:
— Что с вами?
Узкое, как бы сплюснутое, отливающее чернью небритых висков лицо сморщилось в странной, трудной улыбке. И без того глубоко сидящие глаза ввалились.
— С Кириллом плохо…
— Ну садись, рассказывай. Да сними ботинки. Ноги к печке. Вот так…
Димка рассказал, что у его друга воспалились раны. Как бы не гангрена. Малыш поругался со всем медицинским персоналом и выхлопотал у какого-то фармацевта весьма дефицитный препарат, на который только и надежда.
До возвращения Искоркина у комполка не было и тени колебания насчет меры наказания. Но теперь, когда летчик сидел рядом и неторопливо рассказывал о человеке, ради которого пожертвовал и ночным отдыхом и доброй репутацией, взяло сомнение. Димка поднялся, босой, в мокрых, взявшихся испариной брюках и кителе:
— А теперь разрешите, товарищ подполковник, на гауптвахту?
Комполка долго ковырял спичкой в мундштуке и, глядя в отверстие, наконец сказал:
— Успеешь отсидеть, не торопись. А вообще я завидую Ростокину. Есть у него настоящий друг.
ПИЛОТСКОЕ СЧАСТЬЕ
— Полк сдадите Атлантову.
— А что со мной?
— Пойдете чуть повыше.
— Но меня же не эта высота интересует. Значит, отлетался?..
Вот-вот должна была начаться Новороссийская операция. Поглощенный стремительностью событий, Рудимов не заметил, как вскрылись раны. Сказались частые полеты. О случившейся беде никому не говорил. Скрытно ото всех, в том числе и от врачей (иначе бы ему не видать полетов), менял повязки. Безжалостно жег и без того воспаленные места марганцовкой. По мере возможности избегал лишней ходьбы.
Но летать продолжал. На рассвете одиннадцатого сентября ушел на разведку. С часу на час наши корабли и морская пехота ринутся к новороссийской земле. Авиация должна оказать поддержку.
С небольшой высоты хорошо проглядывались вражеские позиции — ощетинившиеся проволочными заграждениями, утыканные рыжими пятачками огневых точек. У мола, в мокром песке, торчали увязшие с разорванными гусеницами танки, подняв к небу хоботы пушек — следы недавней работы нашей авиации. Вдали, на дне суходола, желтели четко выделявшиеся на зелени травы кусты пожелтевших деревьев. Не трудно было угадать в них маскировку.
