Юрий Евич - В окопах Донбасса. Крестный путь Новороссии

Расхищение в мало‑мальски значимых масштабах невозможно без коррупции, покровительства и поддержки «сверху» — по этой причине руководители, которые пресекают хищения у себя в подразделении, становятся неудобны вышестоящему начальству: они «не делятся» и, поскольку не замешаны в хищениях, потенциально неуправляемы, так как на них нет компрометирующих материалов.

Ладно, хватит о негодяях.

За несколько месяцев удалось перетащить в медицинскую роту ряд людей, которых мы знали ещё по Донецку. Как медицинских работников, так и рядовых бойцов, которые на прошлых местах службы показали себя кристально честными и исключительно толковыми. С их помощью работа стремительно развёртывалась и налаживалась. Поскольку я знаю, что многие из них опасаются рекламы — и потому, что у них имеются родственники на оккупированной территории, и потому, что завистливое недоброжелательство многих «своих» опаснее откровенной ненависти врага, — я, к сожалению, не могу их здесь перечислить поимённо. Я могу только сказать всем вам огромное спасибо и низко поклониться. Именно усилиями этих достойных людей удалось сделать то, что удалось…

…До начала по‑настоящему активных боевых действий прошло несколько месяцев. За это время был решён ряд задач: прежде всего — создание материально‑технической и кадровой базы медицинской службы, кроме того — обучение личного состава, в первую очередь — медицинских служб подразделений. Существенное значение имело налаживание тесных связей и взаимодействия с нашими строевыми частями и подразделениями разведки. Однако было и много настоящей круглосуточной работы: выезды на эвакуацию раненых местных жителей в места нанесения по городу артиллерийских ударов проклятыми укрофашистами. Как я уже отметил, гражданская «Скорая» первое время наотрез отказалась выезжать «во время обстрелов», а поскольку обстрелы были почти непрерывно — то кто‑то же должен был спасать гражданское население.

У успешного выполнения нами действий был целый ряд важных аспектов. Прежде всего — стабильная связь с различными структурами городского здравоохранения, своевременное оповещение нас о наличии и локализации жертв, а также своевременная передача нами информации о том, кого мы подобрали и везём в больницу, — в городскую службу.

Здесь не могу не сказать несколько крайне тёплых слов о славной Городской больнице № 2 г. Горловки. Первое хирургическое отделение в ней было образовано в 1936 году, и с тех пор беспрерывно (!), невзирая на две прокатившиеся через наш край войны, горловская хирургия функционирует. Спасает жизни земляков, не прервав своего благородного труда ни на одни сутки. Часть хирургов возжаждала иудиных американских долларов и, бросив своих земляков, сбежала в Хохлостан. Наиболее порядочные остались, трудятся под беспрерывными обстрелами, месяцами без зарплаты и средств к существованию. Круглосуточно оперируют. Горловская хирургия славилась ещё в предыдущих поколениях, когда в нашем городе заведовал отделением знаменитый Иван Александрович Кадьян, Герой Социалистического Труда. В эту войну слава наших медработников засияла ещё ярче. Самым тяжёлым, безнадёжным раненым выполнялись сложнейшие операции — иногда без света, под сильным обстрелом. И эти молодые ребята оставались живы, возвращались к своим близким и в строй.

Горловская городская больница, в особенности её хирургическое отделение, успешно справлялась с задачами медицинской помощи населению ещё в начале боевых действий в наших краях — когда обороной Горловки руководил знаменитый Безлер, город был почти в полном окружении. Оборона города только строилась, навыка выполнения операций раненым в боевой обстановке было мало. Соответственно, теперь, когда формирование медицинской службы бригады было окончено, её коллектив уже достиг блестящего мастерства в деле оказания врачебной помощи раненым. По моему убеждению, не было никакого смысла пытаться своими силами заменить это прославленное учреждение. Задачей медицинской роты должна была стать прежде всего «тактическая медицина» — эвакуация раненых с поля боя, стабилизация их состояния и доставка в лечебные учреждения. Кроме того, лечение военнослужащих, не требующее сложных оперативных вмешательств. Моё мнение прежнее командование вполне разделяло — соответственно, на выполнении этих задач и были сконцентрированы все наши усилия — как в период затишья, так и во время вскоре начавшегося усиления боевой активности. Но об этом «усилении» — немного позже. А пока пару слов — о «рутине».

…Мерно колышутся стены и пол. Чуть позже, запоздало, доносится через открытое окно могучее «Гу‑Гух!». Тяжёлая артиллерия — 122‑х, 152‑х миллиметровые гаубицы, самоходные тяжёлые миномёты калибром более двухсот миллиметров обстреливают центр города. Круглосуточно, днём и ночью, почти без перерыва. Я сижу в своём кабинете и ощущаю, как медленно, словно закручивающаяся пружина, в моей груди сворачивается тяжёлая змея напряжения. Я жду сигнала о жертвах обстрела. На стенах и на экране монитора передо мной — карты города в различном увеличении. Рации заряжены, дежурные смены — в полной готовности. Телефоны молчат, рации молчат — они будут молчать до того мгновения, пока тяжёлая чушка очередного фашистского снаряда не найдёт в холодной квартире живую плоть моих дорогих соотечественников — горловчан. Как правило, детей, женщин или стариков. Мужчин почти нет: трусы убежали, нормальные мужики — ушли сражаться.

Заорал мобильный. Очередной вызов — очередное попадание с жертвами, Майский, или Кочегарка, или Ленинский — районы города.

Вызов водителя к себе — согласование по карте оптимального маршрута, инструктаж по действиям — и очередная бригада несётся на вызов. Удалось довести готовность бригад к выезду до семи минут — от момента поступления сигнала до выхода дежурной машины за ворота. В каждом случае, когда норматив не был выполнен, следовал тщательный разбор причин — почему так вышло. То же самое по любым чрезвычайным происшествиям в ходе выезда, по ошибкам и упущениям. Тщательный анализ привёл к тому, что ошибок становилось всё меньше.

В иные дни особенно напряжённых обстрелов у нас в готовности к выезду находилось до пяти бригад. Много это или мало? Хотя выезды, в основном, — по контролируемой нашими территории, но ДРГ противника шастают, иногда приходится ездить на нейтралку — и все бригады нужно формировать так, чтоб в их составе были вооружённые люди, способные при необходимости дать противнику отпор. При этом необходимо учесть, что усилиями какого‑то феноменально «умного» человека штат моей медроты был укомплектован по нормам МИРНОГО времени! Таким образом, военнослужащими (гражданский персонал роты, по закону, я отправлять на боевые выезды не мог) у меня числились тридцать семь человек всего: включая и водителей, и врачей, и медсестёр. Чтобы при такой ситуации со «снабжением» запчастями держать боеготовыми пять единиц транспорта, водительскому коллективу приходилось ремонтировать машины практически круглосуточно. При этом выставлять ещё ПЯТЬ дежурных водителей ежесуточно. Врачи днём ведут беспрерывный поликлинический приём бойцов, а в каждой бригаде должно быть два медработника. Один из них врач. Всего врачей‑военнослужащих по штату в роте одиннадцать, из них несколько — те самые феноменальные трусы (Мерко, будущий ротный, и пара человек, попавших в коллектив по его протекции), которых на боевые за всё время вытолкать так и не удалось (впрочем, изгнать из состава подразделения тоже, ввиду покровительства комбрига Соколова). Итак, некоторые военнослужащие роты не спят по нескольку суток, несут вахту, спасают своих земляков — а некоторые бесстыдно дрыхнут дома и пользуются покровительством комбрига. Чудеса, да и только…

От всяких «диванных стратегов» я не раз слышал, что я был не прав, лично выезжая со своими людьми. «Начмед должен руководить, а не ездить». Что тут можно сказать? Знаменитый русский генерал Драгомиров сказал: «Работают у того, кто труда не боится, на смерть идут у того, кто сам её не сторонится». На смерть посылать — безнравственно, на неё нужно вести. Какое моральное право имеет командир послать своих людей вперёд, если он не ходит вместе с ними, не видит обстановку, не знает ситуацию и не испытывает глубокого внутреннего единения с ними, обусловленного общим перенесением тягот и опасностей? Насколько я знаю, Суворов, даже будучи фельдмаршалом, не гнушался лично водить своих «ребятушек» — «чудо‑богатырей» гренадёров в штыковую. Скобелев и Невский, Багратион и Дмитрий Донской, — все они были в решающий момент впереди своих воинов. И тогда русское оружие прославилось своими победами. Теперешние генералы в большинстве своём — сердюковская родня, воры и мерзавцы. Личная нажива — для них всё. Честь Родины и слава российского оружия для них пустой звук. Потому неудивительно, что с их подачи так рекламируется образ «бункерного» командира, который из «глубоко безопасного» места руководит действиями своих войск. Результат закономерен: после Великой Отечественной мы проиграли почти все войны, которые вели при помощи своих союзников или самостоятельно, дошло до того, что враг уже находится на священной русской земле (не будем забывать, что Киев — «матерь городов русских»), а наши генералы всё культивируют важность «самосбережения», приоритетом имея не спасение Родины, но спасение своей шкуры. Результат закономерен — противник стоит под Ростовом и уже взял Харьков, а новых Суворовых и Кутузовых всё не видать…