Деревня на голгофе летопись коммунистической эпохи: от 1917 до 1967 г. - Тихон Козьмич Чугунов
— А на заработки в город не ходил? — спросил я его.
— Председатель колхоза не отпускает. Без кузнеца колхоз как без рук: ведь на кузнице весь инвентарь держится. Поселковый кузнец может хоть изредка на дому мелочишку заработать от частных заказов. А я и этой возможности лишён: в селе — кругом начальство. Преследуют жестоко…
Кузнец расспросил меня о городском житьё–бытьё.
Выслушав рассказ позавидовал:
— У вас, в городе, стало быть, лучше: хлеба в достатке и чайку с сахарком можете попить. А у нас и того нет…
Потом помолчал, вздохнул, встал взволнованный:
— Вот так и бьёмся мы, как рыба об лёд: чтобы честным трудом прожить, чтобы хоть как–нибудь прокормиться, чтобы не умереть с голоду… Рассуди сам, как тут, в колхозе, жить можно?!. А может быть, что-нибудь и присоветуешь?.. — пытливо заглянул он в глаза.
Ни «рассудить», ни «присоветовать» я ничего не мог. Уж если такая семья, в которой трое здоровых, работоспособных и трудолюбивых работников, среди них мастер–специалист, — если такая семья бьётся в колхозе, как рыба об лёд, чтобы не умереть с голоду, — как же тут можно «рассудить» и что же тут можно «присоветовать»?! .
«Одет, как колхозник…»
Неказиста была одежда у орловских мужичков до революции. Холщевая самодельная рубашка, холщевые крашеные штаны у большинства мужиков. Холщевая рубашка и ситцевая юбка у баб. Армяк («сибирка», «зипун») из грубого самотканного сукна, сделанного из волны; полушубок из овчин. На ногах лапти из лык или чуни из верёвок; зимою — тёплые валенки.
Это была рабочая, повседневная одежда и обувь, домашнего изделия. А кроме самодельной, была обувь и одежда фабричного производства: ситцевые или сатиновые рубашки, брюки городского типа у мужчин. У девушек и баб были сатиновые юбки, шёлковые кофточки и платки. Почти у всех жителей деревни для воскресных дней были сапоги или ботинки. Это была праздничная одежда: в будни она бережно хранилась в сундуках. Отходники и зажиточные крестьяне ходили в кожаной обуви и в будни.
Теперь же колхозники не могут изготовить для себя самодельной одежды и обуви: нет у них для этого ни холста, ни пеньки, ни волны, ни овчин.
А одежда и обувь из советских фабрик поступает в продажу в провинциальных городках очень редко и в мизерных количествах.
Что касается цены, то текстильные и кожаные товары, как говорят колхозники, «очень кусаются».
Заглянул я в государственный магазин в районном городе. Там висела одна единственная рубашка: «русская рубашка» из льняного полотна фабричной выделки. Цена её — 80 рублей. До революции она стоила полтора рубля.
Никакой обуви в магазине не было.
На базаре увидел я обувь: пара поношенных сапог и две пары поношенных мужских ботинок. За сапоги хозяин просил 400 рублей, а за ботинки была назначена цена по 200 рублей за пару. Кроме этих трёх пар старой обуви, никакой другой на базаре не было.
Многие ли колхозники могут купить себе обувь и одежду при таких ценах?!
Советское правительство платит колхознику за пуд (16 килограммов) ржи 64 копейки. Значит, за одну рубашку, которая соткана изо льна, сданного колхозником, на государственной фабрике и продаётся в государственном магазине, — за эту рубашку колхозник должен продать (сдать правительству по государственной цене) 125 пудов ржи!..
Но сам колхозник в среднем зарабатывает в колхозе за «трудодень» 400 граммов, или за год (за 200 трудодней) — 5 пудов ржи (80.000 гр = 80 кг). Значит, для покупки в государственном магазине одной льняной рубашки колхозник должен работать в колхозе на государство… 25 лет, т. е. всю свою недолгую жизнь «трудообязанного колхозника»… И только при том условии, если сам колхозник заработанный им хлеб есть совсем не будет, а весь его продаст государству.
А для покупки сапог или ботинок всей жизни бедного колхозника не хватит…
Вот поэтому–то колхозники и вынуждены ходить в нищенском тряпьё. В ветхих, истлевших рубашках. В рваных штанах. В лучшем случае, штаны и рубашка колхозника состоят, главным образом, из заплат. Верхняя одежда колхозников — это отрепья, остатки от «зипунов» и полушубков нэповских времён. Это совершенно замызганные пиджаки и ватники неопределённого цвета. Ходят колхозники босиком или в опорках, перевязанных бечёвкою: опорки надеты на босу ногу и из дыры выглядывают пальцы… Зимой встречались в деревне люди, идущие по снегу совершенно без обуви: ноги обёрнуты тряпками, об вязанными бечёвкой…
Тряпьё и опорки колхозники носят до тех пор, пока они не истлеют окончательно и не рассыплются в прах…
— Так и носим это барахло, доколе с плеч или с ног не свалится, — говорят колхозники.
— Да, дондеже не свалится, — подтвердил колхозник, бывший дьячок.
Прежде крайнюю степень неблагополучия в одежде определяли так: «Одет, как нищий». Теперь в Советском; Союзе говорят в таких случаях по–другому: «Одет, как колхозник»… Прежде крестьяне носили одежду грубую и небогатую. Но эта одежда была крепкая, тёплая и хорошо соответствовала своему практическому назначению: она хорошо защищала людей, все время работающих под открытым небом, от холода и непогоды.
А теперь колхозники ходят «голы и босы, разуты и раздетых. Колхозные деревни — это некрасовские нищие деревни: Дырявино, Заплатово, Разутово…
Колхозная одежда не предохраняет даже от стыда… Штаны у мужичков нередко бывают в таком печальном состоянии, что, по их выражению, «весь срам виден: и спереди и сзади»… Бабы при встрече не могут удержаться от невольного смеха. А мужикам — стыдно… И выхода из этого трагикомического положения нет: починить Штаны нечем, тряпки для заплаты нет. Двойной стыд испытывают колхозники от своей одежды. Стыдно им носить такое убогое, нищенское одеяние. А ещё стыднее — оттого, что оно даже «срамные места» прикрыть не может…
Но советская печать упрекает разутых и раздетых колхозников в том, что они будто бы сами в этой беде виноваты. Писатель Алексей Толстой на страницах советских газет писал:
— Обуви недостаточно потому, что каждый мужик, который прежде ходил в лаптях, теперь желает приобрести ботинки и галоши…
Читая такие упрёки, колхозники говорили с глубокой обидой:
— Мы рады были бы сплести себе лапти или верёвочные чуни. Да ведь
