Люди на дороге жизни - Вячеслав Щепоткин
Однако в тот момент, когда оставалось получить последнюю подпись, к выпускникам пришёл, как вспоминает Соболев, заводной и увлекательный главный офтальмолог Москвы Эрик Наумович Вильшанский. “Ребята, кто хочет пойти работать у Фёдорова?” — задорно спросил он. А у многих в стране, не говоря о студентах медвузов, на слуху были две фамилии: Илизарова и Фёдорова как самых продвинутых первооткрывателей в медицине. “Он начинает строить 11 специальных клиник по стране. Здесь делает уникальные операции. У нас есть своя ферма, мы ездим на лошадях, и вообще, кто пойдёт, не пожалеет. Даже зарплата почти в три раза выше”, — энергично убеждал Вильшанский.
Соболев вместе с несколькими выпускниками пошёл. И не пожалел. Работал азартно, не считаясь со временем. Делал много операций. Из рядового врача стал главным. Защитил кандидатскую диссертацию, тему которой не только одобрил Фёдоров, но и лично подписал аннотацию. Сейчас Николай Петрович, не оставляя многохлопотной должности главврача, закончил докторскую диссертацию по той же редкостной теме, которую в своё время одобрил его учитель Святослав Николаевич Фёдоров. При этом остаётся оперирующим хирургом. Только вместо полутора тысяч операций в год, которые он проводил раньше, сейчас делает 600-700.
Но я отвлёкся от зарождения Межрегиональной депутатской группы, которая началась с нескольких человек, собранных мною в редакции “Известий”. Ничего не поделаешь, если дорога жизни оказалась многолюдной, если шагаешь по ней энергично, но при этом, бывает, спотыкаешься, принимая фальшивые слова за искренние чаяния души. Вот такими людьми, думающими только о благе страны, показались мне и другие собранные мной депутаты.
Тельман Гдлян, который в это время был чуть ли не национальным героем Советского Союза, раскрутившим так называемое “хлопковое дело”, известный экономист, ставший потом мэром Москвы Гавриил Попов, председатель колхоза Лапкин. Несколько иным был инвалид Заславский, который яростно громил советскую власть и провозглашал так называемые демократические принципы. Впоследствии он стал председателем Октябрьского райсовета и фигурантом ряда скандальных дел по незаконной, как уверяли его критики, распродаже собственности в районе.
Об этом я подробно написал в “Крике совы...”. Сейчас повторяться не буду. Но именно с этой встречи началась будущая межрегиональная депутатская группа. Я уверен, что, если бы не я собрал, они, наверное, сами бы собрались.
Почему я думаю, что моя заслуга в этом не слишком велика? Да потому, что когда я решил нечто подобное провести в Ленинграде и поехал туда, оказалось, что там уже Собчак собрал депутатов, они стали договариваться, как себя вести, какие приоритеты, в какие комитеты идти и т. д.
К слову говоря, в вагоне поезда, который шёл в Ленинград, мы оказались вместе с Мишей Полтораниным. Его я знал ещё как собкора “Правды” в Казахстане. Он тоже меня читал. Поэтому мы были и заочно, и очно знакомы. А он был близок к Ельцину, был редактором “Московской правды”, поставленным Ельциным. И являлся не просто сторонником Ельцина, а его глашатаем. Я говорю: “Миша, я смотрю на ельцинское окружение и думаю, что он всё-таки большая с..., он черт-те-что наворотит”. — “Да что ты, старик, он такой демократ, вы не представляете, какой он демократ”.
Перед этим я тоже о нём думал, ну, не как о демократе, а как о противовесе члену Политбюро, куратору разрушающей гласности Александру Яковлеву. Дело в том, что чем дальше, тем больше я убеждался в негативном воздействии Яковлева на слабого Горбачёва. И я подумал, что вот противовесом этому крылу, разрушающему, яковлевскому, может быть Ельцин. Однажды выходим втроём — Ельцин, Полторанин и я — после очередного заседания Съезда народных депутатов, когда ещё только формировались его управляющие органы, я говорю Ельцину: “Борис Николаевич, как вы смотрите на то, чтобы занять пост председателя Комитета конституционного надзора?” Эта должность была ещё вакантна, а центробежные процессы уже набирали силу. Начались разговоры о выходе из Союза, и я думал, что Ельцин с демонстрируемой им хваткой “саблеруба” сможет приструнить зарывающихся разрушителей.
Ельцин посмотрел на меня, потом говорит: “Это же надо будет сдавать значок”, — и показывает на эмалированный значок депутата СССР. Я в тот момент ещё не знал, что на этом посту человек остаётся депутатом. Но увидел, что Ельцин ни в коем случае не хочет отдавать доставшийся ему статус депутата. От этого разговора у нас с Полтораниным осталась фотография во всю первую обложку газеты “Мегаполис-экспресс”. И подпись под ней, не помню: то ли соратники, то ли единомышленники.
Речь, которой не было
В советское время существовала теория, согласно которой не личности, а народ делали историю. Я сомневался в этом. Любя историю, видел, что именно личности меняют её. Народ, зачастую, выступает в роли бревна, которым разрушается существующее состояние общества. Пример Полторанина в очередной раз подтверждал это.
Когда Ельцина перевели из Свердловска и сделали первым секретарём Московского горкома партии, он начал кромсать здешнюю партийную верхушку. Всё больше и больше нарывался на конфликты, и на одном из пленумов ЦК КПСС его освободили. Он по привычке запил, залез в какой-то кабинет, а перед этим решил покончить жизнь самоубийством. Но странное какое- то самоубийство было: взял канцелярские ножницы и проткнул себе живот, что ли. И в это время Миша сочинил якобы речь Ельцина на Пленуме, где его снимали. От первой буквы до последней выдуманную, которой не было даже близко.
Но в той фальшивой речи вроде как говорилось, что Ельцин осуждал горбачёвский путь, что он осуждал коррупцию, что он боролся за народ, критиковал жену Горбачёва Раису Максимовну за любовь к дорогим нарядам за казённый счёт, что нужно было поднять уровень жизни народа, но ему не давали этого сделать. Эта подмётная “речь” была опубликована в сотнях газет, в самиздате. А надо вспомнить тогдашнюю народную эпиграмму: “По России мчится тройка — Мишка, Райка, Перестройка...”. И из раздавленного, никчёмного человека, каким оказался Ельцин незадолго до этого письма, вдруг вырос в глазах народа былинный русский богатырь, его защитник и спаситель.
Однажды, выходя поздно вечером из редакции, я увидел, как какая-то женщина приклеивает к стене “Известий” листок. Подошёл. Прочитал:
Чешет коррупция
