Йохен Ланг - Протоколы Эйхмана.Записи допросов в Израиле
ЛЕСС. На допросе штандартенфюрера Бехера в июле 47-го ему был задан вопрос: "Когда вы видели Эйхмана в последний раз?" - "Пятнадцатого апреля!" - сказал он. Очевидно, он имел в виду 45-й.
ЭЙХМАН. Я только говорю, что бомбежка в Брикслегге была 17 апреля в первой половине дня. Это уже в Тироле, Из Берлина я ехал через Дрезден, через протекторат на Вену, из Вены в Линц, да-да ехал в Линц. Там в Линце мина упала напротив помещения гестапо, убило многих сотрудников, в том числе моего бывшего начальника д-ра Пифрадера. Я даже не знаю, был ли я вообще в Берлине 15 апреля 1945 г.
ЛЕСС. Помните ли вы, что примерно в это время Бехер поехал с д-ром Кастнером в Берген-Бельзен, чтобы отправить оттуда эшелон с евреями в Швейцарию?
ЭЙХМАН. Нет, я этого не знал. Разрешите, я... Это д-р Кастнер был с Бехером у меня на службе, на Курфюрстенштрассе?
ЛЕСС. Нет, на службе у вас был только Бехер.
ЭЙХМАН. Да, но... Но 15 апреля это ведь... это вообще невозможно.
ЛЕСС. Бехер заявил на допросе тогда еще вот что: "Отношения с Эйхманом были всегда очень трудными. Думаю, что в жизни своей я не встречал человека, который мог так убедительно лгать, как Эйхман. Он рассказывал вам какую-то историю, настолько правдивую, что вы и подумать не могли, что это неправда. И еще он любил выпить. Когда он приходил ко мне, я всегда доставал заранее бутылку коньяка".
ЭЙХМАН. Об этом я могу сказать следующее: если я приходил куда-то и мне предлагали стаканчик, drink, я, разумеется, пил. И наоборот, если кто-то приходил ко мне, я тоже прежде всего велел подать спиртное. А "трудные отношения"? Не понимаю тогда, чего он со мной все время так мило беседовал. Я этого не понимаю. Это ложные показания, ложные показания, лживые показания человека, который хочет как-то выпутаться из этого дела. Это же совершенно ясно. И это его право. Но нельзя делать это таким недопустимым образом. И потому, наверное, что он так нагло врет, что под конец еще выставляет меня главным лжецом, чтобы в его ложь лучше поверили.
ЛЕСС. Значит, вы были сначала в Брикслегге и поехали дальше в Инсбрук?
ЭЙХМАН. Там я хотел увидеть гауляйтера Хёфера и передать ему приказ Гиммлера. Он меня не принял. Он велел передать мне, что у него сейчас голова не тем занята, чтобы еще о евреях заботиться. Вот в это я поверил! Дело поручили какому-то начальнику отдела, и он выделил Гиммлеру две деревни у перевала Бреннер, где были гостиницы; все они в то время стояли пустые. Затем я поехал в Линц и хотел позвонить в Прагу, но это не получилось, я не мог прозвониться. Тогда я поехал в Прагу и там тоже никого уже не нашел, ни командующего полицией безопасности, никого, ничего. Я поехал на Градчаны, я думал, что хоть какая-нибудь германская служба должна ведь там быть. И там действительно находился статс-секретарь К.Г.Франк, группенфюрер Франк. Он сказал, что в Берлин я уже не проеду... Я сказал, что должен доложить группенфюреру Мюллеру. Он сказал, что не знает, в Берлине ли вообще Мюллер, потому что Кальтенбруннер уже в Альт-Аусзее. Мне ничего другого не оставалось, как двинуться туда, чтобы отчитаться.
ЛЕТОПИСЕЦ. Неподалеку от австрийского горного курорта Бад-Аусзее у горы Дахштейн были давно уже подготовлены "на всякий случай" убежища для верхушки СС. Клятвы в верности Гитлеру давно нарушены. Начальник Главного управления имперской безопасности, полиции безопасности и СД Кальтенбруннер; обергруппенфюрер, старший начальник СС и полиции в Италии Карл Вольф; начальник разведки бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг - все они тайно пытались связаться с западными союзникам. Для того ли, чтобы положить конец войне, или только для того, чтобы спасти собственную шкуру. Завязать такие контакты из Австрии через Швейцарию или Италию было легче всего. На севере оставался один Гиммлер - он хотел быть поблизости на тот случай, что фюрер уйдет добровольно. И в то же время пытался установить контакты со шведским графом Бернадоттом, а также с эмиссаром Всемирного еврейского конгресса Норбертом Мазуром. Гиммлер предлагал, чтобы после отстранения Гитлера от власти или его смерти власть перешла к нему. А с Эйхманом никто уже не хотел иметь дела...
ЭЙХМАН. Моя жизнь превратилась в какую-то чертовщину. Что я ни намечал, что я ни делал или только хотел сделать - судьба перечеркивала всё. Я все подготовил в Берлине, но попасть туда, чтобы сражаться, не мог. С моими собственными делами получалось все точно так же, как все эти годы в попытках найти место и землю для евреев. В Альт-Аусзее я обратился к Кальтенбруннеру, но мои дела его уже совершенно не интересовали. Потом я получил приказ укрепить в горах линию обороны и готовиться к партизанской войне. Это было опять настоящее задание, и я усердно принялся за дело.
ЛЕСС. Как попадали в вашу группу в горах другие люди?
ЭЙХМАН. В Альт-Аусзее оказался... оказались очень, очень многие службы СД и гестапо, так что, в конце концов, я получил под свое начало целую кучу - я уже не помню, сто или двести человек, а то и больше двухсот. Эту... эту оборону в горах я должен был держать с полуи-нвалидами, в том числе даже не проходившими военную подготовку. Любой другой отказался бы, но я еще с молодости прекрасно знал горы и к тому же понимал возможность существования там, ведь в этих краях масса дичи, а летом и множество скота. Я верил, что у меня будет время обучить всю эту ораву. Еще мне поручили в Альт-Аусзее заняться румынским правительством Хориа Симы в изгнании. Я доставил этих господ в пастушьи хижины, а сам с остатком моих людей устроился в горном приюте Реттенбах. Туда является курьер от Кальтенбруннера и сообщает мне: "Приказ рейхсфюрера! Атаковать англичан и американцев запрещается". На том все и кончилось. После этого приказа я бросил обучать своих людей обращению с оружием и решил: теперь можно всех, кто хочет, отправить по домам.
ЛЕСС. Вашему бывшему сотруднику Визлицени на одном из допросов был задан вопрос: "Когда вы видели Эйхмана в последний раз?" Он ответил: "Я видел Эйхмана последний раз в конце февраля 1945 г. в Берлине. Он говорил тогда, что, если война будет проиграна, он покончит с собой".
ЭЙХМАН. Но Визлицени писал в своих показаниях обо мне и другое: "Он сам и большая часть его сотрудников во время капитуляции в мае 1945 г. скрылись". Я это подчеркнул в тексте, потому что пытался понять, какой был мотив у него, чтобы... С Визлицени у меня уже не было никаких дел, кроме того, что он... что его не повышали по службе. Больше ничего, а это было правильно: его нельзя было повышать, потому что он не был женат. Я задавал себе вопрос, что могло побудить этого человека наговорить столько неправды по существу дела, если я никогда не делал ему ничего плохого. И у меня появилась идея: может быть, он решил: "Ну-ка, сейчас я ему задам! Я тут сижу в луже и... и... и... один сижу; мне расплачиваться, а он, начальник отдела, теперь скрылся". Но я не скрылся!
ЛЕСС. Но ведь вы исчезли, вас не было до недавнего времени.
ЭЙХМАН. В том смысле исчез, что не звонил все колокола, кто я такой. Я попал в американский плен и пробыл там до января 1946 г. Так что вовсе я не... как он это, наверное, представлял себе - будто я вместе с большей частью моих сотрудников заранее подготовил прекрасную возможности скрыться, а ему вот не повезло, и он оказался сразу в... в таком неприятном положении. Только так я это могу понять. У меня была такая возможность, как я уже говорил, а я отказался.
ЛЕТОПИСЕЦ. Подозрение Эйхмана, что его бывший близкий друг (они были на "ты"), какое-то время начальник, а позже подчиненный Дитер Визлицени так беззастенчиво обливает грязью своих, потому что свои же его бросили, небезосновательно. После войны располневшего и склонного к комфорту штурмбаннфюрера привлекли к судебным процессам военных преступников в качестве свидетеля, а затем выдали чехословацкой юстиции. Там он стал обвиняемым как бывший уполномоченный по еврейскому вопросу в марионеточном гитлеровском государстве Словакии. Все его начальники так или иначе избежали преследований за убийства евреев, и возмущение мировой общественности, ненависть уцелевших и юридическая ответственность сконцентрировались на Визлицени. Этим можно объяснить, что на допросах он пытался заслужить смягчение своей участи, всячески обвиняя нацистский режим и своих ближайших товарищей. Успеха он не добился, был осужден - по месту своих преступлений, в Братиславе, - и повешен. Эйхмана возмущает, что Визлицени и другие сотрудники обвиняют его, своего бывшего начальника, хотя сам он тоже неизменно перекладывает ответственность на своих начальников.
ЛЕСС. Я показывал вам копию 22-страничного текста вашего бывшего сотрудника Дитера Визлицени, составленного в Братиславе и датированного 18.11.1946 г. Вы желаете высказаться об этом?
ЭЙХМАН. Конечно. Это отчет о еврейском вопросе в целом с 1936 г. до 45-го. Я должен сказать, что мне очень трудно выразить мое отношение к нему. Потому что впервые я обязан - скажем так, соответственно охарактеризовать моего бывшего подчиненного, офицера СС. Ведь согласно этому отчету, который исходит... который написан в камере, - меня удивляет, почему же я не был рейхскомиссаром по всем еврейским делам в Европе со всеми соответствующими полномочиями! Меня удивляет, что я вообще что-то еще писал в другие центральные ведомства и т.д. и т.д., а не просто приказывал. И что он - говорю это неохотно, но в этом случае должен сказать, - что он, Визлицени, всегда, оказывается, был против! Но это - позиция, на которую многие пытались встать в 1945 г., после капитуляции. Я ее не разделяю, потому что такими, позвольте сказать, глупостями не занимаюсь. Раз я там состоял и следовал приказам, то нечего мне говорить, будто я всегда был против. А его отчет, в общем и в целом, - это смесь из правды и выдумки, собственных взглядов и, конечно, попыток, скажем, доказать, будто автор уже тогда, всегда, был против. По частностям я сделал себе несколько пометок.
